в) Радикальные движения в общественно-политической жизни Кореи 1920-х годов
|
Распространение радикализма в различных формах, прежде всего коммунистической и анархистской, в Корее 1920-х годов было связано с несколькими факторами. Численность фабрично-заводского рабочего класса в Корее выросла за 1920-е годы вдвое, приблизившись в 1930 г. к стотысячной отметке. Вместе с работниками горнорудных предприятий и транспорта число рабочих в Корее было уже около 170 тыс. Однако быстрое индустриальное развитие не приводило к улучшению положения большинства наемных работников. К обычным бедам рабочего класса на ранних этапах промышленного развития — низким заработкам, бесправию на рабочем месте и жестокой системе штрафов и вычетов, отсутствию гарантий постоянного найма — прибавлялась еще национальная дискриминация. Если средняя зарплата японского рабочего в Корее на 1929 г. составляла две с половиной иены в день, то корейцу, под разнообразными предлогами («плохое знание японского языка и непонимание инструкций», «низкая квалификация»), платили в среднем в два раза меньше. Прожиточный минимум для городской семьи из пяти человек был в 1926 г. приблизительно 50 иен в месяц, но многие корейские рабочие — особенно женщины-работницы, составлявшие 35% от общего числа фабрично-заводских трудящихся, — зарабатывали значительно меньше. Положение крестьян-арендаторов, отдававших землевладельцам до 70-80% урожая, или сотен тысяч люмпенизированных поденщиков и безработных городов и деревень было еще хуже — в этой среде медленная смерть от недоедания была обычным явлением.
Не удивительно, что, не без влияния также и новостей о «русских событиях», корейские рабочие и крестьяне 1920-х годов проявляли тенденцию к объединению, активной борьбе за социальные права. Возникшее уже в 1920 г. «Корейское общество рабочей взаимопомощи» (Чосон нодон конджехве) подпало вскоре под влияние радикальных социалистов (в том числе коммунистического направления) и было, значительно расширившись, переоформлено в 1924 г. в Корейскую рабоче-крестьянскую федерацию (Чосон нонон чхонтонмэн), твердо стоявшую на платформе «освобождения пролетариата в борьбе с буржуазией и строительства нового общества». К 1926 г. эта федерация насчитывала уже около 110 тыс. членов, объединяя наиболее значительные профсоюзы и сельские союзы арендаторов и бедняков. Японская полиция терпела независимые от нее рабоче-крестьянские организации такого рода вплоть до начала 1930-х годов, надеясь, видимо, что они отобьют приверженцев у национал-радикалов (хотя целый ряд индивидуальных активистов из этих организаций подвергались преследованиям и арестам). Корейские профсоюзы, опираясь на ряд высокоорганизованных региональных организаций (особой сплоченностью отличались региональные профобъединения в портовых центрах Восточного побережья Кореи — Ёнхыне, Вонсане и т.д.), уже с начала 1920-х годов успешно провели ряд крупных забастовок, часто под достаточно радикальными лозунгами. Так, бастовавшие в марте 1925 г. печатники Пхеньяна требовали введения 8-часового рабочего дня, норм минимальной заработной платы и системы «закрытого цеха» (когда все работающие на предприятии в обязательном порядке вступают в профсоюз). В Южной Корее подобные требования были на практике осуществлены лишь в конце 1980-х годов, и то лишь на немногих крупных предприятиях. К концу 1920-х годов интенсивность забастовочной борьбы резко пошла вверх, в значительной степени под влиянием ставших весьма популярными среди рабочих активистов коммунистических идей. В 1927 г. в забастовках по всей стране участвовало более 10 тыс. рабочих, и некоторые забастовки (например, на графитовых рудниках Ёнмана продолжались до 70 дней, сопровождаясь организацией отрядов рабочей самообороны и ожесточенными столкновениями с полицией. Пиком стачечной борьбы корейского пролетариата 1920-х была знаменитая четырехмесячная всеобщая забастовка в Вонсане в 1929 г., в которой участвовало до трети экономически активного населения этого города. Забастовка была в конце концов подавлена японской полицией, организовавший «официальный» профсоюз для того, чтобы изолировать настоящие, боевые профсоюзные организации, и арестовавшей организаторов борьбы. Но знаменательно, что ее поддержали даже японские моряки на швартовавшихся в Вонсане судах, не говоря уж о рабочих соседних СССР и Китая. Корейское рабочее движение стало важной составной частью радикальной волны, охватившей в 1920-е годы все страны Дальневосточного региона, начиная с самой Японии. Активно развивалось и движение крестьян-арендаторов. Во второй половине 1920-х годов было зарегистрировано более двух с половиной тысяч коллективных конфликтов между арендаторами и землевладельцами, в которых арендаторы в основном требовали снижения арендной платы до 40-50% урожая и заключения долговременных, а по возможности и постоянных, арендных контрактов. Именно на фоне волны классовой борьбы в городе и на селеставшей возможной благодаря экономическому росту и некоторым послаблениям в полицейском режиме после мартовского движения в 1919 г. — идеи коммунизма и анархизма были органично восприняты значительной частью молодой интеллигенции Кореи. Другими важными факторами были, несомненно, разочарование в умеренных националистах и их идеях, а также влияние революции в России. Во многих случаях корейские интеллигенты, считавшие себя коммунистами, были с объективной точки зрения, скорее ближе к радикальным националистам по своим стремлениям и настроениям, и шли в коммунизм с единственной надеждой на то, что «братский» СССР поможет корейскому народу изгнать японских оккупантов и построить «лучшее общество», контуры которого вырисовывались весьма смутно. В этих условиях партийное строительство часто вырождалось в склоки между интеллигентскими «коммунистическими» кружками, конкурировавшими между собой за признание и субсидии со стороны Коминтерна, и отнюдь не всегда осуществлявшими действенное руководство рабочим и крестьянским движением на местах. Первые корейские коммунистические организации появились под непосредственным влиянием социалистической революции в России в 1918-1919 гг. в Сибири и на российском Дальнем Востоке. Самыми крупными из них были две— Партия корейских социалистов (Ханин сахведан), организованная в июне 1918 г. в основном из недавних эмигрантов с сильными националистическими тенденциями, и Корейская коммунистическая партия, оформившаяся на учредительном съезде в мае 1921 г. и состоявшая в основном из родившихся на российской территории этнических корейцев — в большинстве своем российских граждан и членов РКП(б). Серьезные различия во взглядах на стратегию и тактику революции в Корее этих двух организаций — по месту проведения партийных съездов в 1921 г. первую называли «шанхайской», а вторую «иркутской» — делали практически невозможной совместную работу и приводили к серьезным конфликтам, в некоторых случаях перераставшим в кровопролитные столкновения. Если «шанхайцы» соглашались сотрудничать с радикальными националистами корейской эмиграции, то «иркутяне» были догматически настроены против любых «уступок национализму», и обвиняли «шанхайцев» чуть ли не в сотрудничестве с японской полицией (безо всяких на то оснований). Конфликт между этими двумя группами перешел и на коммунистические организации внутри Кореи. Так, в организации в 1924 г. влиятельной подпольной коммунистической группы в Кёнсоне — «Общества вторника» (Хваёхве: во вторник родился Карл Маркс) — основную роль сыграла группа левых интеллигентов, связанных с «иркутянами». Видное положение среди них занимали выходец из зажиточной семьи торговца Пак Хонён (1900-1955: стал в 1921 г. ответственным секретарем комсомола в шанхайской региональной группе «иркутской» партии), сын аптекаря-протестанта из Кимчхона (провинция Северная Кёнсан) Ким Даня (1899-1938: также был активистом шанхайской комсомольской ячейки «иркутян»), выходей из обедневшей, но знатной янбанской семьи из Андона (провинция Северная Кёнсан) Квон Осоль (1897-1930: вел на родине активную работу по организации борьбы крестьян-арендаторов), бывший студент университета Кэйо Лим Вонгын (1899-1963) и некоторые другие. В основном они были представителями интеллигентной молодежи, пришедшей к коммунизму из чувства «долга перед народом» и разочарования в теории и практике националистических организаций. Примерно таковы же были и мотивы молодых интеллигентов (Ким Сагук, Ли Ён, Ким Яксу и др.), примыкавших к подпольным кружкам, связанным с «шанхайцами» или старавшися соблюдать нейтралитет по отношению к фракционным распрям в эмиграции, — «Сеульскому молодежному обществу» (создано в Кёнсоне в 1921 г.), «Обществу северного ветра» (Пукпхунхве — создано корейскими студентами в Токио в 1924 г.). Невозможность легальной работы в массовых организациях, преобладание интеллигентной молодежи над собственно рабочими и крестьянскими активистами, неофитский догматизм и начетничество в понимании марксистско-ленинской теории, а также зависимость от Коминтерна и эмигрантских групп и лидеров приводила эти кружки к бесконечным фракционным конфликтам. Так, первая в истории Кореи нелегальная коммунистическая партия была создана в Кёнсоне 17 апреля 1925 г. на базе поддерживавшегося «иркутянами» «Общества вторника» и при участии членов «Общества северного ветра», но не включила в число своих членов активистов Сеульского молодежного общества. На следующий день под руководством Пак Хонёна был создан и корейский комсомол. Партия создала региональные отделения во всех провинциях Кореи, вела активную работу в профсоюзах Вонсана и Инчхона, публиковала ряд статей по марксистской теории в легальных газетах и журналах и отправила 21 человека на учебу в Москву, но уже в декабре 1925 г. была разгромлена полицией. Сразу же после этого активист «Общества вторника», журналист газеты «Чосон ильбо» Кан Дарён (1887-1942) предпринял попытку воссоздать партию (получив на это 10 тыс. иен от Коминтерна в июне 1926 г.), но и в возглавленной им партийной организации не прекращались фракционные дрязги между «Обществом вторника» и «Обществом северного ветра». Организация Кан Дарёна, в сотрудничестве с радикальными националистами, успешно организовала 10 июня 1926 г. в Кёнсоне крупные антияпонские демонстрации по случаю похорон бывшего государя Сунджона— последнего владыки независимой Кореи, — но затем была сразу разгромлена. В третий раз подпольная Коммунистическая партия Кореи была организована в декабре 1926 г. группой революционеров во главе с упоминавшимся выше Ким Чхольсу — бывшим студентом университета Васэда, поддерживавшим с начала 1920-х годов тесные организационные связи с «шанхайцами». Распри с Сеульским молодежным обществом (даже попытавшимся создать собственную компартию и получить санкцию Коминтерна) продолжались с еще большей интенсивностью. Однако, несмотря на внутренние склоки и полицейские преследования, партия сумела создать серьезную сеть местных ячеек и — оставаясь на нелегальном положении— стать одной из основных сил в составе «Общества новой основы» (Синганхве). Синганхве, созданное в феврале 1927 г., было плодом достаточно неустойчивого союза между радикальными националистами (в том числе христианского и буддийского толка) и коммунистами, в котором каждая из сторон преследовала свои цели. Националисты желали, создав легальную массовую организацию, оттеснить умеренных националистов правобуржуазного толка из «Тонъа ильбо» от руководства национальным движением. Коммунисты же хотели, следуя коминтерновской тактике «единого фронта», воспользоваться легальной организацией для привлечения рабочих и националистической молодежи на свою сторону, захвата «гегемонии в национально-освободительной борьбе». Имея значительный вес во многих региональных секциях Синганхве (скажем, в кёнсонской), насчитывавшего до 40 тыс. членов, коммунисты вели там серьезную работу, обеспечивая — вместе с некоторыми радикальными националистами (писатель Хон Мёнхи и другие) — поддержку, например, стихийно вспыхнувшему в ноябре 1929 г. в Кванджу бунту корейских школьников. Однако подпольная партия оставалась под прицелом полиции, арестовавшей в феврале — марте 1928 г. большую часть партийных кадров. Попытка рабочего активиста и лидера Мапхоской (Мапхо — одна из рабочих окраин тогдашнего Кёнсона) секции Синганхве Чха Гымбона (1898-1929) воссоздать партию в четвертый раз провалилась уже через пять месяцев — арестованный полицией Чха Гымбон погиб под пытками на допросах, в тюрьме оказалось и большинство его соратников. Впоследствии предпринималось еще несколько попыток воссоздать обще корейскую партийную организацию — представители Коминтерна засылались в страну с территории СССР и Китая. Однако эти попытки неизменно оканчивались провалом, что говорит о степени контроля японской полиции над корейским обществом. Тем не менее, деятельность рабочих и крестьянских групп коммунистической ориентации, поддерживавших контакты с СССР и друг с другом, продолжалась в глубоком подполье и в 1930-е годы. Судьба же Синганхве («Общества новой основы») — интересного эксперимента в сотрудничестве между коммунистами и национал-радикалами — оказалась более трагичной. После того, как объединявшие Китай под своей властью националисты из партии гоминьдан порвали весной-летом 1927 г. со своими бывшими коммунистическими союзниками и начали кампанию преследования левых сил, в Коминтерне возобладало мнение, что тактика «единого фронта» себя не оправдывает. Было решено, что коммунисты колониальных и зависимых стран должны вести борьбу одновременно против империализма и «буржуазного национал-реформизма». Данный тезис вряд ли полностью подходил к корейской ситуации. Радикальная националистическая интеллигенция, возглавлявшая Синганхве (защищавший на многих процессах коммунистов адвокат Ким Бённо, известный журналист Ан Джэхон и другие), в основном твердо придерживалась демократических принципов и была настроена на бескомпромиссную борьбу за свободу Кореи, что делало возможным, по крайней мере, тактический союз «прогрессивных националистов» с левыми силами. Однако корейские коммунисты, верные линии Коминтерна и боявшиеся проиграть националистическим лидерам состязание в популярности, решили иначе, и в мае 1931 г. Синганхве заявило о самороспуске. Подобные решения хорошо показывают, сколь ограничивал догматизм и зависимость от Коминтерна политический потенциал корейских коммунистов. Трудно было назвать их и действенными вожаками рабочих масс. Коммунисты имели влияние в некоторых профсоюзах, но, скажем, не оказали практически никакого влияния на такие поворотные события в истории пролетарской борьбы 1920-х годов как всеобщая забастовка 1929 г. в Вонсане. С другой стороны, распространение коммунистических идей стало, несомненно, важным фактором в ускорении и укреплении классовой организации корейских рабочих и крестьян. В 1930-е годы сеть легальных, полулегальных и нелегальных «красных» профсоюзов и крестьянских ассоциаций, сплачивающим элементов в которых была именно коммунистическая идеология, покрыла большую часть страны. «Гражданское общество», созданное «снизу» явочным порядком и в жестоком противоборстве с японской администрацией, стало важным фактором в социальном и политическом развитии Кореи. Первомартовское движение 1919 г. придало новую жизнь национально-освободительной борьбе корейских эмигрантов за рубежом, но наладить сотрудничество между различными группами и фракциями у корейских патриотов в изгнании так и не получилось. Слишком велики были различия, идеологические и культурные. Центром притяжения для корейских националистов различного толка за рубежом было в начале 1920-х годов Шанхайское временное правительство, созданное 13 апреля 1919 г. обосновавшимися в Шанхае уже с 1910-х годов корейскими политэмигрантами. Желая объединить вокруг нового правительства все национальные силы, они пригласили на пост руководителя нового правительства Ли Сынмана, на пост министра внутренних дел — Ан Чханхо, а на пост военного министра (затем — премьер-министра) — лидера «шанхайских» коммунистов, в прошлом офицера старой корейской армии и протестантского националиста Ли Донхви (1873-1935). 
Рис. 42. Шанхайское временное правительство и члены «временного парламента Республики Корея» при этом непризнанном правительстве. Памятное фото, снятое по случаю нового года I января 1920 г. В центре во втором ряду Ли Сиён, справа от него — Ан Чханхо, слева от него — Ли Донхви, Ли Доннён, Син Гюсик. Проблема была в том, что эти три деятеля опирались на совершенно различные силы как внутри корейской диаспоры, так и вне Кореи. Призывы Ли Сынмана к завоеванию независимости путем дипломатических маневров и при поддержке США оттолкнули от Временного правительства национал-радикалов Маньчжурии и российского Приморья, настроенных на вооруженную борьбу. Одним из первых официальных действий Ли Сынмана по провозглашении его «президентом временного правительства Республики Корея» было направление письма японскому императору с предложением «мира и дружбы» и просьбой «вывести с территории Кореи японские войска и чиновников» — с точки зрения ветеранов вооруженной борьбы, акт смешной и бессмысленный. Ничего не принесли корейскому движению и попытки Ли Сынмана запросить от имени Шанхайского временного правительства слово на Вашингтонской конференции по ограничению морских вооружений и проблемам Дальнего Востока (ноябрь 1921 — февраль 1922 г.), пренебрежительно проигнорированные американскими устроителями этого дипломатического мероприятия. Антипатия же Ли Сынмана и Ан Чханхо к Советской власти (Ан Чханхо называл ее «воровской» за отказ возвращать дореволюционные долги) привела к уходу в 1921 г. Ли Донхви — обвиненного также в присвоении и использовании для коммунистической деятельности полученных от ленинского правительства на нужды национальной борьбы 400 тыс. рублей. С другой стороны, не утихали и обвинения в предательстве против Ли Сынмана за его просьбу к администрации США сделать Корею подмандатной территорией Лиги Наций, а также дрязги между приверженцами Ан Чханхо — в основном выходцами из северо-западных провинций — и сторонниками Ли Сынмана — большей частью из знатных янбанских семей центра и юга Кореи. После того, как совещание национальных представителей (более ста членов зарубежных националистических групп) в январе 1923 г. так и не смогло внести ясность в определение дальнейшей судьбы временного правительства, оно быстро потеряло популярность, став к середине 1920-х годов не более чем одной из эмигрантских групп, и попав в 1930-е годы в финансовую и политическую зависимость от гоминьдана. Ли Сынман лишился в 1925 г. поста «президента» этого правительства в результате проведенного его противниками импичмента и вплоть до начала войны Японии с США в 1941 г. вел дипломатическую деятельность от имени Корейской комиссии — представительства временного правительства в Вашингтоне. Его (конечно же, совершенно безуспешные) попытки добиться для Кореи представительства в Лиге Наций и уговорить хотя бы какую-либо из ведущих европейских держав (включая даже СССР, который Ли Сынман посетил в 1933 г. — несмотря на всю свою глубочайшую антипатию к коммунизму) осудить японскую колонизацию Кореи обеспечили ему определенную известность в европейской и американской прессе, что и дало впоследствии возможность американским властям — видевшим в нем самого лояльного интересам США корейского эмигрантского деятеля — выставить его как «всемирно признанного представителя корейской нации». При этом в самой Корее Ли Сынман был известен лишь очень ограниченному кругу протестантских активистов, учившихся за границей или в Японии интеллигентов или крупных буржуа. |
загрузка...