Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Ричард Теймс.   Япония. История страны.

Глава 6. Закрытая страна, 1639-1853 годы

Длительный период правления сегуната Токугава принес стабильность, которая позволила стране справиться с последствиями разрушительной борьбы. Процветание способствовало значительному росту городов и рождению новой, блестящей популярной культуры, достигшей своего апогея в период Гэнроку (1688-1704). В это время появились поэзия хайку, драма кабуки, плебейские романы, гравюры по дереву, а также школа чайной церемонии Ура Сэнкэ — самая крупная из современных нам. Наслаждение элегантностью в среде праздного класса привело к распространению искусства выращивания миниатюрных деревьев (бонсай) и ландшафтного дизайна. Архитектурный критик Кавадзоэ Нобору называет Эдо первым в мире «городом-садом», имеющим развитую отрасль, которая занимается круглогодичными поставками для садоводства.

Изоляция Японии не была абсолютной. В каждом порту была колония китайских торговцев, а голландцы привозили с собой не только импортные товары, но и новости из внешнего мира. Однако этих иностранцев всего лишь «терпели» и жестко ограничивали их дела коммерцией, да и ту сводили к торговле предметами мелкой роскоши, без которых можно было обойтись в случае необходимости. Вся внешняя торговля осуществлялась силами тридцати китайских судов, имевших право ежегодно приходить в Японию, плюс двумя голландскими кораблями.

Режим Токугавы пытался заморозить общество ради его собственного блага. Серьезно ограничив иностранное влияние, он запустил процесс культурной инволюции, сделавший Японию, если так можно выразиться, еще более японской, тогда как более открытые страны типа Британии становились все космополитичнее. Немецкий физик Энгельберт Кемпфер, служивший в 1690-х годах в голландской Ост-Индской компании, писал, что политика Токугавы выглядела исполнением природного предназначения страны:

...кажется, что природа намеренно создала эти острова как некий маленький мир, отделенный и независимый от других, сделав их труднодоступными и наделив в изобилии всем тем, что необходимо для того, чтобы жизнь их обитателей была и восхитительной, и приятной, а также позволяла им существовать без всякой торговли с чужестранными народами.

Создавая метрополию


БАЗА ВЛАСТИ
В 1590 году Эдо представлял собой мрачную рыбацкую деревушку с покинутым замком. Сто пятьдесят лет спустя это уже был крупнейший город в мире. Такой феноменальный рост был прямым следствием политических решений, которые начали претворяться в жизнь после того, как Иэясу был назначен Хидэеси наместником восьми провинций равнины Канто. Иэясу мог выбрать своей резиденцией или город-крепость Одавара, богатый почти как сам Киото, либо старую столицу сегунов — Камакуру. Вместо этого он решил поселиться в Эдо, заброшенном месте, которое тогда считалось дальней окраиной не слишком цивилизованного региона. Почему?

У Эдо был ряд очевидных преимуществ. Он находился на пересечении нескольких главных торговых путей и у крупного, тихого залива, где могли быть возведены портовые сооружения. А сам факт дурного развития означал, что здесь есть где развернуться. Самым важным недостатком Эдо было то, что в нем парадоксальным образом сочетались недостаточное водоснабжение и серьезные затопления местности. Чтобы сделать его пригодным для значительного количества людей, потребовались бы масштабные инженерные работы по строительству мостов, прокладке каналов и изменению русла протекающих рек. Это и стало основными приоритетами Иэясу. Второй его заботой оказалось повторное укрепление замка, построенного в 1457 году, но находившегося в столь плачевном состоянии, что его даже прикрывала нелепая соломенная крыша. В общей сложности для расчистки укрепляемой области убрали шестнадцать башен-храмов, само место отныне защищал двойной круговой ров.

СТОЛИЦА
Когда в 1603 году Иэясу стал сегуном, статус Эдо повысился — из центра региональной власти он превратился в резиденцию национального правительства, хотя на бумаге официальной столицей по-прежнему оставался Киото. Проектировщики Эдо проложили новую обширную систему рвов, по спирали выходивших наружу от замка, который уподоблялся пауку в центре паутины. Эти водные артерии облегчали транспортировку объемных грузов, служили защитой от пожаров и заградительными барьерами для врага, а также помогли решить проблему с затоплениями. Земля из рвов использовалась для стабилизации болотистых участков. В центре системы дорог оказался новый мост, Нихонбаси (мост Японии), который до сих пор остается нулевой точкой, откуда ведется отсчет расстояний. Оборона города теперь зависела не от стен, а от защитной системы из лабиринта вьющихся дорог, сложных перекрестков, запирающихся воротами участков, цудзибан (охраняемые стражей места), и кончающихся тупиками улиц — все это должно было задержать и запутать любого врага.

В 1617 году вблизи Нихонбаси был официально открыт квартал красных фонарей Есивара, позднее его перенесли к Асакуса, и там в примерно 200 заведениях проживали около 3000 жриц любви. В этот район вели всего одни ворота: чтобы девушки не могли оттуда уйти и чтобы клиенты не сбежали, не заплатив. В 1619 году были установлены колокола, боем возвещавшие время. В 1624 году появился театральный квартал.

Социальное и физическое пространства тесно коррелировали между собой. Дайме строили свои дома с просторными садами на холмах в районе Яманотэ. Отели «Нью-Отани» и «Акасака Принс», а также Токийский университет находятся сегодня на том месте, где раньше стояли дома дайме. Торговцы, ремесленники и рабочие, которые обслуживали самураев, скученно жили во влажных низинах района Ситамати (нижняя часть современного Токио и приют для «эдокко» — местных кокни, веселых, опытных в городских делах, прирожденных урбанистов).

В 1657 году значительную часть города уничтожил жестокий пожар. При восстановлении главной задачей стало предотвращение подобных бедствий, поэтому были сделаны земляные насыпи и оставлены открытые пространства, которые должны были стать преградами для распространения огня; кроме того, ужесточили правила застройки — теперь дома полагалось крыть не соломой, а черепицей. Для будущего планирования городского развития было сделано точное описание столицы. Следующие крупные пожары случились в 1772 и 1806 годах.

САМАЯ БОЛЬШАЯ ДЕРЕВНЯ В МИРЕ
К 1725 году население Эдо достигло 1 300 000 человек, из них половину составляли самураи, занимавшие две трети из 70 квадратных километров городской площади. Одна шестая часть приходилась на пятьдесят тысяч монахов, священнослужителей и храмовых прислужников; еще 5% площади занимало открытое пространство, то есть 600 000 простых горожан проживали на одной восьмой площади города. В храмовых районах плотность населения была 5000 человек на квадратный километр, в самурайских — 14 000 человек, а среди остальных горожан — невероятные 70 000 человек на квадратный километр; это в три раза выше плотности Тосима Уорд — самого густонаселенного района современного Токио.

Эдо намного превосходил все прочие города. Так, площадь Киото составляла всего 21 квадратный километр, в нем проживали 400 000 человек; Киото сохранял свое значение, но уже не как местонахождение обедневшего императорского двора, а как центр образования, религиозных учреждений и место производства предметов роскоши. Численность жителей Осаки составляла 300 000 человек, площадь — 14 квадратных километров; это был третий по величине город, получавший доход от контроля над национальной торговлей рисом и такими продуктами, как сакэ и соевый соус. К городам с численностью жителей свыше 50 000 человек также относились Нагоя, Канадзава, Сэндай и Кагосима.

Социальный порядок


КОНФУЦИАНСКИЕ ПРИНЦИПЫ
Социальный порядок, по крайней мере, в теории, был нацелен именно на спокойствие. Япония пережила столетие хаоса, и правление Токугавы было нацелено прежде всего на установление и поддержание мира и стабильности. Власть более или менее сознательно взяла за основу принципы конфуцианства и, в частности, их интерпретацию Чу-си (1130-1200), китайским философом династии Сун.

Общество разделялось на четыре основные категории, ранжированные в порядке главенства и полезности — воины, крестьяне, ремесленники и торговцы. Некоторые профессии — например, врачи и священники — не совсем вписывались в эту систему. Другие и вовсе находились за ее пределами. Актеры, гейши («человек искусства») и проститутки жили в собственном маленьком мирке, внешне глянцевом, но часто жестоком.

ИЗГОИ
Бродяги, бандиты и прочие маргиналы не имели гарантий безопасности, которые проистекали из следования законам и принятия условностей. Были и группы постоянных изгоев, такие как «эта», которых считали ритуально нечистыми, и «хинин»; эти люди лишались социального статуса в результате наказания за самые отвратительные преступления (вроде отцеубийства) и принуждались к работе либо выполняли такие неприятные и тяжелые обязанности, как уход за больными или обращение с умершими.

Эта обязаны были работать кожевниками и мясниками, поскольку эти занятия считались в синтоизме и буддизме «нечестивыми». Происхождение эта неясно, вероятно, они были потомками военнопленных, которых не убили, а обратили в рабство. Распространенные предрассудки гласили, что они имеют различные физические уродства, например по шесть пальцев на ногах. Возможно, что инвалиды и увечные насильно включались в эту группу через социальное отторжение. Эта жили в обособленных гетто, должны были соблюдать комендантский час и были объектом различных ритуалов дистанцирования, чтобы отдалить их от обычных людей; статус отверженных был формально отменен в 1871 году, когда их переименовали в синхейнин («новые обычные люди»). На практике же их называли бураку мин («люди из особых селений») и продолжали дискриминировать — хотя уже и незаконно — в сферах образования, проживания, трудоустройства и заключения браков. Современные потомки эта насчитывают около трех миллионов человек, компактно проживают в одном из 3000 сегрегированных сообществ и в основном занимаются работой с кожей (делают обувь, барабаны и бейсбольные перчатки) или строительством.

Теоретически, каждый человек рождался и умирал внутри той же группы, что и его родители. На практике этот порядок не всегда был столь жестким. Самураи могли лишиться статуса, особенно если их сюзерен впадал в немилость или же обнищав и не имея возможностей подтвердить положение. Торговец мог быть награжден правом на ношение оружия, указывавшим на принадлежность к воинам. Хинин могли быть приняты обратно в общество, если совершали какой-либо похвальный поступок, например спасали жизнь судье.

Император и сегун


На вершине общества находился император, столь удаленный от земных проблем, что, казалось, он едва ли принадлежал этому миру. Сегуны периода Токугава обращались с императорами с должным уважением, заполняя их дни церемониальными обязанностями и «джентльменскими» занятиями и держа венценосцев под пристальным и непрерывным наблюдением. Передвижения императоров ограничивались, контакты с ними тоже контролировались. Они жили в окружении 140 придворных семей, населявших императорский дворец, и им разрешалось иметь скромный — не слишком большой — доход. Фактически они были узниками собственного замка, а их жизнь была настолько изолированной, что иностранцы, приезжавшие в Японию периода Эдо, считали императора либо кем-то вроде папы римского, либо зачастую вообще не были уверены в его существовании.

Соответственно, на практике «вожаком собачьей стаи» был сегун. Это сравнение не кажется неуместным, поскольку пятый сегун Цунаеси (1646-1709) держал собак в таком количестве, что подданные прозвали его «собачьим сегуном». Он также запретил распространенное прежде развлечение, когда при стрельбе из лука вместо мишеней использовали собак. Цунаеси родился в год собаки, и один священнослужитель сказал ему, что его бездетность, возможно, является наказанием за убийство в прошлой жизни пса, поэтому во искупление вины он строил приюты и кормил бездомных животных. Историк и судья Мицуку-ни (1628-1700), чье имя сделалось синонимом правосудия, как говорят, послал сегуну шкуры двадцати собак в знак протеста против его прихотей.

ДАЙМЕ
Сегуну подчинялись дайме («большое имя»), возглавлявшие 250 хан (земельные владения кланов), на которые делилась Япония. Дайме подразделялись на две большие группы, фудай и тозама, внутренних (наследственных) и внешних (союзников), — в зависимости от того, примкнули ли они к Токугава до или после битвы при Сэкига-хара. Тозама не могли служить в правительстве сегуната. Распределение земель отражало реалии политического порядка: владения многих «внешних» дайме находились буквально по краям национальных границ на севере и западе. Все земли в дне пешего марша от Эдо принадлежали или напрямую самим Токугава, или их наиболее преданным вассалам. Сегун был не только самым крупным землевладельцем, который имел в личной собственности почти четверть всех обрабатываемых земель, но и держал под контролем все главные маршруты, порты и поставки цветных металлов.

Чтобы приобрести статус дайме, феодал должен был иметь столько земли, чтобы она давала 10 000 коку риса, один коку равнялся количеству риса для пропитания взрослого мужчины в течение года. Владения самых крупных дайме давали свыше миллиона коку, около пятидесяти дайме получали 100 000 коку и больше. Владения менее 10 000 коку имели ранг хатамото — с правом личного доступа к сегуну; в середине XVII века насчитывалось около 5000 таких имений. Доход в 260 коку и менее означал, что самурай — гокэнин (относится к младшей бюрократии); к 1800 году их число достигало 20 000 человек.

Контроль над дайме осуществлялся при помощи системы шпионов и заложников. Под строгим надзором сегуна также находились заключение браков, строительство мостов и оборонительных сооружений; за исключением этих вопросов дайме правили в своих землях в целом так, как хотели. Прямое вмешательство осуществлялось, только если их власть оказывалась очевидно неэффективной или начинала угрожать национальной безопасности. На практике самой частой причиной вмешательства сегуна в дела хан становились наследственные споры. За первые сорок лет XVII века власти лишились или были понижены в статусе семьдесят дайме, и примерно треть всех обрабатываемых земель была перераспределена.

Главным способом контроля, который придумали То-кугава, было требование «альтернативного присутствия» — санкин котай. Часть времени дайме могли жить у себя в имениях, но периодически они должны были лично являться в Эдо к сегуну. Эта обязанность требовала дорогостоящих трат на достаточно престижную резиденцию в столице, много времени и сложностей с организацией впечатляющей свиты, необходимой для сопровождения правителя в путешествии. Поездки осуществлялись по оговоренному маршруту в заранее известное время и были предметом периодических проверок, которые должны были установить, не провозятся ли в столицу контрабандой ружья и не вывозятся ли из нее тайком заложники.

САМУРАИ
Воины занимали первое место в социальной иерархии, поскольку они защищали от нападения и осуществляли общественные санкции. Считалось, что они обладают такими добродетелями, как храбрость, преданность, повиновение и скромность. До официального запрещения в 1663 году подобной практики многие младшие самураи совершали самоубийство после смерти своего сюзерена, чтобы доказать ему собственную верность. Генерал Ноги поступил аналогичным образом после смерти императора Мэйдзи в 1912 году.

Незадолго до своей смерти, Иэясу издал «Букэ-се-хат-то» («Уложение о самурайских родах»), где призывал самураев культивировать свои способности «и мечом, и кистью». В отличие от военной аристократии Европы, самураи должны были владеть грамотой, а не только оружием; это было не вопросом доброй воли, а относилось к профессиональным умениям. Большинство самураев тратили много времени на административные дела, которые с необходимостью включали в себя составление отчетов и корреспонденции — хотя некоторые консерваторы и прибегали для этого к помощи торговцев, к их работе относились с крайним подозрением. Военные навыки оттачивались в ходе формального обучения и на охоте. Периодически все эти умения пригождались: в эпоху Токугава произошло около 2000 крестьянских восстаний, которые, в основном, были спровоцированы чрезмерным налогообложением в неурожайные годы. (Поговорка того времени уподобляла крестьян масляным зернам: «Чем больше жмешь, тем больше получишь».) Обычно зачинщиков мятежа казнили, а затем на время приостанавливали оброк — до тех пор пока экономика деревни не восстанавливалась настолько, чтобы его можно было ввести снова.

От самурая требовалась скромность, но это качество присутствовало далеко не всегда. «Кварталы удовольствий» и коммерция больших городов открывали дорогу к искушениям. Многие самураи получали деньги, закладывая будущий урожай риса, и попадали в серьезные долги, оказываясь во власти презираемых ими торговцев.

Остро сознавая свой высочайший статус, самураи имели право защищать себя и убить любого человека, оскорбившего их (кирисутэ-гомэн, «право зарубить и оставить»). Оскорбление не могло быть нанесено по ошибке и списано на случайность; самураев было легко отличить не только по самоуверенным манерам, но и по двум мечам, которые они всегда носили, и по необычной прическе. Длинный меч (катана) использовался в бою, короткий (вакидзаси) — для отрубания головы или совершения самоубийства. Волосы самураи убирали в тугой пучок на макушке, брови и остальную часть черепа обривали.

В 1700 году была написана книга «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») — обобщенный воинский кодекс, призывавший самураев культивировать самодисциплину и никогда не изменять чувству собственного достоинства. Каждый день следовало проживать так, будто он последний, и настоящий воин всегда должен был быть готов пожертвовать своей жизнью. Бутоны сакуры символизировали этот идеал тем, что они опадают в полном цвету, а не увядают на ветке. Самураи составляли свыше 5% населения, что намного больше относительной численности знати и дворянства в Европе. Хотя они были отдельной кастой и концентрировались преимущественно в городах-замках, само их количество помогало распространению в обществе военных ценностей.

КРЕСТЬЯНСТВО
В теории крестьяне — а их насчитывалось 80% населения — по статусу уступали только воинам. Конфуцианство базировалось на желательности одной полной плошки риса, но на деле крестьяне редко сами ели выращиваемый ими рис, зачастую довольствуясь ячменем или просом, и обычно не могли позволить себе ни сакэ, ни табак, ни даже чай. (По иронии, ячменный чай бедняков (мугича) в настоящее время считается летним напитком и пьется всеми.) От крестьян ожидали таких добродетелей, как повиновение и усердие. Здравый смысл и долг требовали, чтобы ничего не пропадало зря: опавшие листья собирались в компостные кучи, а человеческие экскременты перерабатывались в удобрения.

Полевые работы и производство шелка
Полевые работы и производство шелка

Главы домохозяйств объединялись в группы по пять человек (гонингуми), члены группы несли солидарную ответственность за действия друг друга. Если один из них не платил налоги или совершал преступление, остальные были обязаны заставить его исполнить долг или заплатить за него — либо быть готовыми столкнуться с последствиями проступка и понести общее наказание. Подобные ассоциации оказались живучими и применялись для мобилизации населения вплоть до Второй мировой войны.

ОТЧАЯНИЕ И ВОЗМОЖНОСТИ
Для большинства крестьян жизнь была очень тяжела — если случался неурожай, они голодали. В экологическом отношении Япония периода Эдо была закрытой системой. Хотя излишки риса могли быть привезены прибрежными судами для продажи из одного конца страны в другой (т. е. от Ниигаты до Осаки), возможности в плохой год импортировать продовольствие в большом количестве не было. Иногда жестокой необходимостью было убийство рождавшихся девочек, метафорически сравнивавшееся с прополкой посадок риса (мабики). В результате систематических неурожаев в 1732-1733, 1783-1787 и 1833- 1836 годах случались голодоморы, сопровождавшиеся бунтами и восстаниями. Но эти социальные взрывы ни в коей мере не могут считаться попытками революций.

Тем не менее экономическая экспансия в период Эдо предлагала и возможности для предпринимательства. Деревни вблизи крупных городов могли процветать благодаря поставкам продовольствия и необходимого сырья вроде хлопка и шелка, и некоторые крестьянские хозяйства, без сомнения, жили довольно хорошо. Возможности социального продвижения прекрасно иллюстрирует карьера Ниномия Сонтоку (1787-1856). Осиротевший в детстве после катастрофического наводнения, он сумел к двадцати четырем годам благодаря упорному труду восстановить благосостояние своего крестьянского дома. Энергия и инициатива Сонтоку привлекли внимание клана Одавара, который послал его заниматься сельским хозяйством в своих владениях, выполнять различные инженерные проекты и вводить в обработку новые земли. Он сделал это, посетив примерно 600 деревушек и беспрестанно восхваляя усердие и бережливость. Кроме того, он потребовал, чтобы хозяева выделяли себе фиксированную часть доходов, а излишек инвестировали в те проекты, которые были выгодны обрабатывавшим землю. В конечном счете его взяли к себе Токугава, а после смерти его философию распространило Хотокуса — общество, специально созданное для этих целей. В период милитаризма 1930-х годов пример и доктрина Сонтоку восхвалялись как по-прежнему имеющие ценность. Хотя данная ассоциация несколько очернила его память для послевоенного поколения, японцы все еще почитают Сонтоку как человека, не боявшегося споров и самоотверженно ставившего общий интерес превыше собственного.

В определенном отношении, однако, крестьяне находились в лучшем положении по сравнению со своими угнетателями. Браки самураев всегда устраивались по расчету, крестьяне же — с родительского одобрения — могли вступать в брак с кем угодно. Это говорит о том, что брак во всех классах рассматривался больше как союз семей, нежели как союз двух людей. Женщина, которая не могла родить детей, подлежала изгнанию. В некоторых районах браки не регистрировались официально до четырех месяцев беременности. А если новая жена не могла поладить со свекровью, то ее обычно отсылали домой, независимо от того, что думал по этому поводу ее муж.

РЕМЕСЛЕННИКИ
Жители городов не могли производить продовольствия сами и потому считались менее ценными для общества, чем крестьяне. Тем не менее они делали некоторые полезные вещи. Почетный статус, который имели мечи или красивая керамика, частично переносился и на тех, кто мог их изготовить. Эти вещи требовали высочайшего технического мастерства, а покупали их самые влиятельные люди государства. В то же время ремесленники, производившие товары повседневного спроса для обычных людей, обладали более низким статусом.

ТОРГОВЦЫ
Торговцы находились внизу социальной пирамиды, по-скольку, согласно экономической теории конфуцианства, вели паразитирующий образ жизни, то есть ничего не производили. Парадоксально, но многие из них были крайне богаты, а в Осаке они даже развили собственный «бравурный» стиль жизни. (До сих пор местные жители приветствуют друг друга словами: «Ты делаешь деньги?») Сложная валютная система, которая включала золотые, серебряные и медные монеты, позволяла манипулировать обменными курсами ради собственной выгоды. Одалживая деньги самураям или управляя финансами хан, они тоже могли заработать, хотя это и не улучшало их репутации. Общественное мнение полагало коммерцию сферой неизбежной коррупции, а самурайская мудрость гласила, что торговля — единственный вид состязания, победа в котором не приносит чести. С учетом подобных антагонистических социальных установок, экспансия и усложнение экономики в период Эдо выглядят тем более удивительными. Узкая специализация регионов на выпуске конкретных видов керамических и текстильных изделий, без сомнения, не могла бы существовать без помощи людей, которые занимались ее дистрибуцией и маркетингом.

Капитан Василий Головнин, русский моряк, проведший в начале XIX века в японском плену два года, проницательно отмечал, что:

Класс торговцев... очень развит и богат... хотя их профессия не уважается, чтят их богатство... Коммерческий дух Японии виден во всех городах и деревнях. Почти в каждом доме есть магазин... В своем почитании порядка японцы очень напоминают англичан; они любят чистоту и великие аккуратисты. Все товары в Японии, как и в Англии, имеют маленькие печатные ярлычки, на которых ставят цену, назначение товара и его наименование, имя изготовителя... и часто кое-что восхваляющее его. Даже табак... зубную пасту и прочие пустяки заворачивают в бумагу...

ТОРГОВЫЕ ПРИНЦЫ
Экстравагантность крупнейших торговцев была настолько чрезмерной, что некоторые из них, например Кинокуния Бундзаэмон (1669-1734), превратились в легендарные фигуры. Самый удачный деловой замысел Кинокунии осуществился, когда накануне Нового года сильная буря отрезала Эдо от теплых южных районов, где выращивали цитрусовые. Для ритуальных празднований, которые традиционно сопровождали наступление Нового года, были необходимы мандарины; хитрый предприниматель увидел в этом свой шанс, снарядил корабль и пообещал его команде такую награду, что люди согласились рискнуть жизнью и доставить груз, а это принесло огромную прибыль самому торговцу. Более надежными источниками дохода были пожары, вспыхивавшие настолько регулярно, что им даже дали название Эдо-бана («цветы Эдо»). Дела Кинокунии как торговца деревом шли превосходно, он постоянно поставлял требовавшуюся для восстановительных работ древесину. Говорят, он был настолько богат, что на празднике, на котором домовладельцы разбрасывали жареные соевые бобы для изгнания из домов злых духов, он бросал золотые монеты; и если большинство семей меняли татами (соломенные маты) раз в несколько лет, то он делал это в своем доме ежедневно.

К XVIII веку насчитывалось около 200 торговых домов стоимостью свыше 200 000 ре. Один ре примерно соответствовал одному коку, следовательно, количество торговцев, сопоставимых по уровню богатства с дайме, превышало количество последних примерно в десять раз. Несмотря на это, правительство сегуната никогда не пыталось использовать их опыт для дальнейшего развития экономики, которую при помощи системы налогообложения можно было бы организовать так, чтобы смогли получать выгоду и более широкие слои населения. Попытки сделать торговцев причастными к официальной политике обычно оказывались прямой дорогой к росту коррупции.

Одним из примеров сохранившегося наследия предпринимателей Эдо является могущественный дом Мицуи — это всемирно известная бизнес-империя, которая зародилась в Эдо в XVII веке как магазин по продаже тканей для драпировок. Низкая маржа, большие объемы и неизменное предпочтение наличных денег кредитам заложили основы будущего величия. Корни самого магазина уходят прямо к шикарному «Мицукоси», «японскому "Хэрродз"». Корпорация «Сумитомо» тоже ведет свое происхождение от киотского торговца товарами из железа и лекарствами.

Рисуя прошлое


ХАНГА И УКИЕ-Э
Наиболее характерной продукцией периода Эдо были цветные ксилографии на дереве, которые благодаря яркости и подробности являются не всегда правдоподобным, но ценным источником информации об эпохе. Изготавливавшие их мастера специализировались на изображении «Плывущего мира» (укие) — жизни кварталов развлечений, куртизанок и актеров. Эти картинки получили название укие-э («картины плывущего мира»), хотя более употребительным словом для обозначения гравюр является хан-га. Так, часто изображались смотрящие на парад разодетые гейши, стрельба дротиками из трубок, едящие и пьющие летним вечером люди в лодках, зрители кабуки и борьбы сумо, наблюдение за цветением вишни.

Начало этих работ возводят к 764 году, когда императрица Кокэн приказала переписать множество буддийских сутр с иллюстрациями для распространения их в храмах по всей стране. Позднее на гравюрах стали изображать буддийских святых, которым можно было поклоняться или привезти как сувенир на память о паломничестве. Первая полностью выполненная в таком стиле книга датируется 1346 годом.

Ксилография светских сюжетов начинается с XVII века. Первоначально они были одного цвета, чаще всего — красного или черного. Хотя эти работы выглядят достаточно грубо по сравнению с шедеврами позднего периода Эдо, древний возраст и редкость делают их предметами, имеющими высокую ценность у коллекционеров. Действительно, ныне все подлинные работы периода Эдо стоят дорого, что довольно забавно, поскольку японские знатоки когда-то презирали их и едва ли вообще видели в них «искусство». Гравюры делали для книжных иллюстраций и календарей, а также в качестве рекламных материалов для театров, борделей и ресторанов, как поздравительные открытки и как недорогие подарки и сувениры.

МАСТЕРА СВОЕГО ДЕЛА
Первым великим мастером средневековых гравюр был Моронобо (1618-1694), он начинал как дизайнер по текстилю, а впоследствии создал примерно две дюжины серий сюнга («весенние картинки») — иллюстраций для эротических книг. (В 1722 году правительство наложило запрет на подобные публикации, что, естественно, увеличило спрос на них.) Тории Киенобу, который был сыном актера театра кабуки, первым ввел театральные сюжеты в укие-э и основал династию печатников-граверов. Его потомок Тории Киенага (1752-1815) первым стал изображать пейзажи. Первые по-настоящему многоцветные отпечатки (нисики-э, «парчовые картины») сделал в 1765 году Харунобу (1724-1770) — примерно за семьдесят лет до того, как цветная хромолитография появилась в Великобритании. Ранние работы обычно делались при помощи трех блоков — один печатал черный контур композиции, два других наполняли области рисунка цветом. По мере роста технического мастерства и амбиций художников росло и число блоков — впоследствии могли использовать до пятнадцати штук, причем каждый подгонялся к другим с невероятной аккуратностью. Стандартный размер оттиска составлял 38 на 25 сантиметров.

Харунобу специализировался на маленьких портретах (28 х 20 см) стройных молодых женщин, хотя делал и гравюры с поэтами, картинами праздников и цветами. Его ошеломительный успех породил массу подражателей, с которыми он мужественно боролся, защищая собственное превосходство. За последние шесть лет своей жизни он выполнил почти тысячу работ.

Еще одним специалистом по изображению женщин был Утамаро (1754-1806), в свой ранний период также печатавший животных, птиц, насекомых и растения. Он изобрел так называемый портрет «голова и плечи». И Харуно-бу, и Утамаро в обилии выполняли сюнга.

Сараку (осн. работы 1794-1795), Сюнсе (1726-1792) и Тоекуни (1769-1825), напротив, были лучше известны портретами актеров. Сараку создал 145 крайне драматических актерских портретов в порыве колоссального вдохновения с мая 1794 по февраль 1795 года, но больше о нем фактически ничего не известно. Сюнсе достиг признания уже в конце своей карьеры. Тоекуни выучил двух самых популярных мастеров периода позднего Эдо — Кунисада (1786-1864) и Куниеси (1797-1861). К числу работ Куниеси относятся несколько совершенно волшебных портретов легендарных воинов и необычные пейзажи, созданные под влиянием западных стилей живописи. Как считается, зачарованность Куниеси военной тематикой отражала усилия Токугава возродить традиционные воинские добродетели перед лицом растущей озабоченности тем, что западные страны могут попытаться нарушить политику японского изоляционизма.

ХОКУСАЙ И ХИРОСИГЭ
На западе наиболее известны работы, которые делали Хокусай (1760-1849) и Хиросигэ (1797-1858). Оба они чаще всего писали пейзажи; эта тема стала активно прорабатываться в живописи после того, как голландские торговцы привезли в Японию голубой пигмент из Пруссии и тем самым сильно расширили палитру голубых и зеленых оттенков, доступных для художников. Хокусай учился у Сюнсе, но в конечном счете отошел от театральных сюжетов вроде «Чусингура» и создал серию гравюр, иллюстрирующих самый изумительный национальный пейзаж — «Тридцать шесть видов горы Фудзи».

Мост в Фукагаве. Из «Тридцати шести видов горы Фудзи» Хокусая
Мост в Фукагаве. Из «Тридцати шести видов горы Фудзи» Хокусая

Картина «В морских водах у Канагава» («Большая волна в Канагава») относится к позднему периоду его творчества и получила на Западе редкий для японских работ статус «визуального клише». Блестящий художник, с прекрасным чувством юмора и наблюдательностью, Хокусай впоследствии подписывался как «старый безумный живописец». В силу неуемной любознательности он за свою долгую и насыщенную жизнь менял местожительство не менее девяносто восьми раз. Хиросигэ, как и Хокусай, родился в Эдо, виды которого он изобразил свыше тысячи раз. К самым знаменитым его работам относятся серия под названием «Пятьдесят три станции Токайдо», показывающая жизнь путешественников по Великому восточному пути между Эдо и Киото, а также несколько снежных пейзажей. В общей сложности ему принадлежит двадцать серий видов Токайдо и серий, изображающих Киото и Осаку. Всего же наследство Хиросигэ составляет более 10 000 работ — как самостоятельных картин, так и книжных иллюстраций.

Приход в Японию после 1853 года иностранцев способствовал развитию школы гравюры в Йокогаме; эта школа отражала и появление, и жизнь новоприбывших, и перемены, вызванные попытками японцев им подражать. Самых значительных успехов в этом деле добились Еситора (осн. работы 1850-1880) и Садахидэ (1807-1873). Их последователи активно экспериментировали с новыми яркими пигментами, произведенными химической промышленностью Запада. По мнению некоторых знатоков, результаты подобного творчества стали печальной деградацией прекрасной традиции.

«ЯПОНИЗМЫ»
На Западе японские гравюры стали широко известны в середине XIX века, когда они стали ввозиться в качестве упаковочной бумаги экспортируемого фарфора. В 1862 году сэр Резерфод Элкок, первый британский посол в Японии, устроил в Лондоне выставку личной коллекции гравюр. В 1867 году парижская Всемирная выставка показала 100 подобных работ, а в 1890 году Школа изящных искусств организовала экспозицию, где только гравюр одного Утамаро было восемьдесят девять штук.

Картины оказали мгновенное и длительное влияние на импрессионистские круги Франции, и в 1872 году критик Барти назвал это повальное увлечение «японизмом». Известно, что у Моне была копия работы Хиросигэ «Сливовый сад в Камэйдо», и прославленная картина француза, на которой нарисован мост и пруд с кувшинками в саду в Живерни, настолько близка по духу к Хиросигэ, что может восприниматься как своеобразная дань уважения японскому мастеру. Дега, Писарро и Ван Гог также были страстными коллекционерами. Своей угловатой перспективой и притягивающими взгляд передними планами Тулуз-Лотрек, пожалуй, ближе всех подошел к стилю и духу укие-э, а тесное личное знакомство с миром кабаре и demi-monde («полусвета») дали его работам подходящие темы и персонажей.

Живший в Англии американский художник Джеймс Уистлер стал включать мотивы японских гравюр в свои портреты в 1864 году; его картины также опирались на них. Его «Ноктюрн в голубом и золоте: старый мост в Баттер-си» походит на пылкое подражание изображению моста в Эдо работы Хокусая. Энтузиазм художников подхватили и коллекционеры, одним из наиболее страстных был французский писатель Золя. По иронии, это привело к тому, что в настоящее время лучшие коллекции гравюр хранятся не в Японии, а в Лондоне, Париже и в Вене.

В самой Японии традиция изготовления гравюр заново ожила в 1931 году, с основанием Японской ассоциации гравюры (Ниппон Ханга Кекай). Из главных современных представителей этого искусства можно назвать Мунаката Сико (1909-1975).

Живопись


Из-за своего увлечения цветной ксилографией жители Запада, по-видимому, были склонны пренебрегать достижениями живописцев периода Эдо. «Серьезное» искусство сосредоточивалось на изображении пейзажей, птиц и цветов. Человеческие фигуры использовались только для того, чтобы рассказать историю, задать масштаб или передать настроение, и редко являлись центральным элементом композиции. Они неизменно упрощались, обозначались условными линиями, стереотипно. Как заметил Оливер Импей, историк искусства:

В укие-э фигуры получили новое значение, но даже тогда смысл был в самом месте действия и в реакции на него человека, а не в фигуре как таковой. Великолепные портреты статных ойран (куртизанок; проституток высокого ранга)... в действительности больше походят на модные тарелки, чем на портреты, и существенная часть живописи периода Эдо показывает, скорее, во что оде-вались люди, нежели то, какими они были.

Вертикальные (какэмоно) и горизонтальные (макимо-но) свитки продолжали оставаться типичными формами мелких изображений, более крупные рисунки выполнялись на раздвижных перегородках (фусума) и створчатых ширмах (бебу). В этом смысле живописцы также были и иллюстраторами, и дизайнерами интерьеров. Кроме того, в Японии использовались сворачивающиеся веера из бумаги или шелка, бросавшие вызов художникам своими необычными перспективами. Перспектива понималась больше в китайском, чем в западном стиле: как вертикальная и изменчивая, а не геометрическая и зафиксированная. Чем выше на картине располагался объект, тем дальше, как предполагалось, он находился; плюс не подразумевалось, что зритель пребывает в статичном положении и смотрит с какой-либо одной точки, — он должен смотреть вначале на нижние части картины, а потом вверх, на остальные. Соответственно, тени в японской живописи обычно отсутствовали. В конце периода Эдо маленькая группа художников, известная как Рангакуся и возглавляемая математиком Сиба Коканом (1747-1818), пробовала экспериментировать с западными канонами искусства, но в целом только в конце XIX века японские художники бросились «догонять» западных в понятии перспективы и в других отношениях.

КАНО, ТОСА И РИМПА
Двумя самыми заметными школами живописи были школа Кано (работавшая под патронажем сегуна и дайме) и школа Тоса (работавшая при дворе императора, а также за счет средств зажиточных японцев). С Тоса ассоциируют и школу Римпа, которая специализировалась на ошеломляющих декоративных эффектах. Мастера Римпа жили главным образом в деревне Такагаминэ и находились под покровительством киотской аристократии. Основателем школы считается Коецу (1558-1637), человек разносторонних талантов, который зарабатывал себе на жизнь как профессиональный оценщик мечей, превосходный каллиграф и дизайнер-любитель лакированных и керамических изделий. В настоящее время одними из самых известных в Японии произведений искусства являются великолепные работы его ученика Корина (1658— 1716): в Токийском музее искусств Нецу находятся «Ирисы», а в музее искусств в Атами хранится работа «Красные и белые цветы сливы». К редким талантам, которые не принадлежали ни к одной школе, относятся «умевший одинаково обращаться с мечом и левой и правой рукой» Мусаси (1584-1645), буддист-мирянин Якучи (1716- 1800) и эксцентричный Росецу (1754-1799).

В возрасте четырех лет начал рисовать Кано Танью (1602-1674); его искусство — непревзойденный образец классической академической техники. Современник Танью Тоса Мицуоки (1617-1691) сконцентрировал эстетическую мудрость эпохи в одном предложении: «Сущность живописи можно выразить единственным словом — легкость». Девизом подлинно опытного мастера были лаконичность и сдержанность, что выражалось и в аккуратном использовании ярких цветов. Обучение живописи заключалось в копировании картин признанных мастеров на протяжении десяти—двадцати лет. Оригинальность в стиле, технике, в выборе темы и тому подобное осуждались. В итоге это вылилось в неизбежный формализм и конечный упадок.

Ремесленники как люди искусства


Энгельберт Кемпфер, без сомнения, понимал, что европейские читатели его заметок о Японии будут считать собственную культуру более продвинутой в вопросах технологии и производства, и нашел способ указать на их неправоту:

Что касается всех видов ручной работы, декоративной или прикладной, то им недостает подходящих материалов, отраслей и применения; и пока дела обстоят таким образом, они ищут любой удобный случай, чтобы заполучить мастеров из-за границы, и они превосходят все другие нации в изобретательности и искусности ремесленных изделий.
Мир и процветание, которые принесло правление Токугава, дали жизнь классу нуворишей (нариагари-моно), образовавших обширный рынок сбыта требующих тонкого мастерства товаров, таких как керамика, лакированные изделия и высококачественный текстиль. Даже аксессуары вроде резных пуговиц (нэцке) и коробочек, которые подвешивали к кимоно вместо карманов (инро), превращались из незначительных вещиц в затейливые предметы искусства.

ГОНЧАРЫ
Популярность чайной церемонии стимулировала спрос на керамику. Корейские гончары, приехавшие в Японию по следам неудачной попытки Хидэеси завоевать их страну, привезли с собой новые удивительные технологии и стили, которые инициировали подражательство и соперничество. Культ нарочитой простоты означал, что грубая, неглазурованная керамика ценилась, как тонкой работы фарфор. Великие мастера активно сотрудничали при производстве керамических изделий. Корин делал для своего брата Кендзана (1663-1743) картины для последующего обжига, а талантливый каллиграф Коецу изготавливал чрезвычайно красивые чашки. Кроме того, гончарные изделия стали в этот период существенной статьей экспорта в Европу. Главным центром фарфорового производства был город Арита на Кюсю, изделия оттуда стали называться арита — по названию порта, через который они переправлялись. В 1644 году коллапс китайской династии Мин лишил Японию регулярного источника голубой и белой посуды, которую использовали голландские торговцы, и Имари заполн
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Чарльз Данн.
Традиционная Япония. Быт, религия, культура

Екатерина Гаджиева.
Страна Восходящего Солнца. История и культура Японии

Эдвард Вернер.
Мифы и легенды Китая

В.М. Тихонов, Кан Мангиль.
История Кореи. Том 2. Двадцатый век

Под редакцией А. Н. Мещерякова.
Политическая культура древней Японии
e-mail: historylib@yandex.ru