|
Если жизнь Александра — это, пожалуй, в первую очередь жизнь его армии, если, как и сами древние, мы абстрагируемся от его частной жизни (да, полно, была ли у него частная жизнь?), то его начавшееся на Ниле завоевание Азии (Арриан, III, 30, 9) представляет собой триумф греческой или, скорее, эгейской коммерции, которой Александр только доставил сырье и наличные средства, а также открыл все восточные рынки. Армия явилась прошедшим до Памира и до восточных границ современного Пакистана наконечником копья эллинизма — при том условии, что мы допустим, что речь здесь шла не об обмене идеями, языковыми оборотами или нравами, но прежде всего и главным образом об обмене сырьем и продуктами переработки в рамках монетарной экономики.
Мы уже говорили, что переправившийся через Дарданеллы в апреле 334 года экспедиционный корпус насчитывал, вместе с войсками, посланными Филиппом для завоевания плацдарма, приблизительно 50 тысяч военнослужащих, однако столько же было здесь и людей невооруженных, тех, кого мы называем штатскими, и среди них находились все те, кому было поручено снабжать и развлекать армию. Александр был предводителем и организатором также и этой нестроевой толпы на марше, и в то же время он от нее зависел. Именно она позволяла ему жить и выживать, но часто она же настраивала его и толкала вперед. Если нам очевидно, что Крестовые походы, наряду с прочими, имели также и экономические цели, что можно сказать о завоевателе, который после каждой большой или малой победы набрасывался на персидские сокровищницы, передавал пленников и добычу купцам, во всех покоренных провинциях назначал наряду с военным наместником финансового администратора и создавал торговые центры, которые назывались колониями или просто Александриями? Что можно на это сказать, как не то, что Александр — воистину символ александрийской коммерции?
Величайшими и подлинными врагами всего Греческого союза, а не одного его вождя, «гегемона» Филиппа и затем его сына с македонскими товарищами, с самого начала были вовсе не Дарий и даже не Персидская империя: ими были финикийские коммерсанты, купцы, торговцы, финикийские моряки, которые господствовали во всех портах Арабайи (Сирии и Палестины) от залива Искендерун и до Египта, которые вместе с Карфагеном властвовали в Тирренском море, на Сардинии и в Испании. «Карфагеняне топят в море всякого чужака, который поплывет на Сардинию или к Столпам (к Гибралтару)» (Страбон, XVII, 1, 19).
На протяжении, кажется, тысячи лет между греками и финикийцами существовала торговая конкуренция, подчас перераставшая в войну. В V веке до н. э. греки ценой больших усилий покончили с экономическим господством финикийцев в Эгейском море и на Сицилии. Победа при Саламине осенью 480 года никак не отразилась на военном потенциале персов, поскольку это было, в сущности, морское сражение между финикийской эскадрой и сотней афинских триер. Финикийский флот, более чем в два раза превосходивший численностью флот Греческого союза (400 военных кораблей против 180), был столь грозен, что летом 334 года Александр отказался от морского сражения перед Милетом, несмотря на мнение Пармениона, который советовал ему рискнуть, все поставив на кон. Александр предпочел отпустить свой флот и сражаться с финикийцами с суши, нападая на их базы. Он потратил на это два года, в течение которых были взяты все торговые порты противника от Галикарнаса до Газы, покорены десять кипрских царей, половина из которых были сиро-финикийцами по происхождению, и наконец основана Александрия, эта калитка «реки Египет», «имеющая разнообразные преимущества, поскольку местоположение города благоприятствует как морской, так и внутренней торговле, благодаря превосходному порту, а также тому, что по реке легко перевезти товары и легко сбыть их на самом большом рынке обитаемой земли» (Страбон, XVII, 1, 7).
В этом порту, который разорил все прочие левантийские фактории в Египте, находившиеся между Пелусием и Канопом, греческие коммерсанты заняли место бок о бок с македонскими солдатами и туземцами с дельты, в ожидании того, что сюда будут привлечены коммерсанты из Палестины (речь идет прежде всего об иудеях, которые поселились в четвертом квартале города). Впредь начиная с января 331 года снабженцы, поставщики, спекулянты и перекупщики семитского происхождения, как и греки, прекрасно понимали друг друга в громадном армейском обозе, так что в источниках нет даже упоминания о размолвках между ними. Возможно, это происходило потому, что все они были обуреваемы желанием завоевать рынки, эксплуатировать покоренные страны и основать торговые колонии.
Александр был щедр от природы и из любви к искусству. Однако он признавался, что ничего не смыслит в деньгах и экономике. Отправляясь из Македонии, он роздал все коронные владения своим личным друзьям и товарищам отца, «желая оставить себе одну лишь надежду» (Плутарх «Александр», 15, 3–6). В конце экспедиции в Сузах (или в Описе?) в 324 году он заявил взбунтовавшимся солдатам: «Я ничего не приобрел для себя лично, никто не может указать мои сокровища, которые бы не были вашими или не сохранялись в надежных руках ради вас же самих» (Арриан, VII, 9, 9). В той же речи он признался, что при восшествии на престол не обнаружил в казне Филиппа и 60 талантов, между тем как долги монархии доходили до 500. Ему пришлось занять 800 талантов, чтобы снарядить свою армию перед отправлением из Европы, хотя, кажется, деньги эти были жалованьем, которое причиталось его 1800 кавалеристам и 12 тысячам пехотинцев всего за один месяц.
Финансовое положение армии в первые пять месяцев похода было столь неустойчивым, что после победы при Гранике, несмотря на захват сокровищ в Сардах и на золото Пактола, несмотря на добровольные взносы «освобожденных» греческих городов, в конце июля 334 года царь был вынужден распустить свой флот, потому что он обошелся ему в 640 талантов, в девять раз дороже, чем было у него денег при отправлении, и потому, что у его генерального казначея и кассира Гарпала наличность была на исходе. Однако надежда на обогащение удержала войска в повиновении, и когда в 324 году 10 тысяч уволенных солдат отправились к Киликийским воротам, жалованье выплачивалось им регулярно, личные долги оплачивались из царских средств, а к причитавшемуся жалованью и средствам на проезд было выплачено еще и выходное пособие в один талант. Кассовую наличность царской казны в 331 году можно оценить в 180 тысяч талантов (Страбон, XV, 3, 9). Кто взял бы на себя смелость отрицать, что Александр был рабом своего казначейства?
Два анекдота среди десятка других показывают весомость экономических факторов в медленном продвижении армии вперед, между тем как сам главнокомандующий, кажется, был к ним совершенно непричастен. Среди бесчисленных сопровождавших армию коммерсантов (поставщиков, негоциантов, барышников, торговых агентов, торговцев рабами, пленниками, женщинами и детьми, перекупщиков, менял) некоторые не удерживались от того, что мы называем операциями на черном рынке. Зимой 330/29 года в Бактриане, когда глинобитные хижины варваров по соседству с Кабулом были погребены под снегом и армия, утомленная до изнеможения, страдала от холода и голода, скудость в припасах дошла до того, что амфора меда продавалась за 390 драхм, а амфора вина — за 300 (Курций Руф, VII, 4, 23). Македонский пехотинец получал в это время всего 166 драхм в месяц, что, однако, было в три раза больше заработка свободного работника в Греции! Так что гражданские лица, состоявшие при армии, делали на этом хорошие барыши, причем в самых худших обстоятельствах, короче, это были стервятники войны, способные что угодно продать и что угодно достать, между тем как командование по крайней мере трижды — в Гиркании, в Бактрии и Гедросии — отдавало приказ сжечь бесполезную поклажу. Александр полагал, что как Царь царей и верховный главнокомандующий обязан этому приказу подчиниться. На самом деле он подчинялся экономической необходимости, аппетитам своих солдат и алчности деловых людей.
Вот еще один рассказ, столь же историчный и обстоятельный, как и первый: «Сам же Александр (в октябре 325 г.) с большей частью войска (приблизительно 12 тысяч человек) …направился в Гедросию, которая по большей части пустынна. Аристобул говорит, что в этой пустыне во множестве растет бальзамовое дерево, и здесь оно выше, чем в других местах. Финикийцы, которые сопровождали войско по торговым делам, принялись собирать с этих деревьев смолу (а она была в изобилии, поскольку стволы были очень толстые и прежде никто с них смолы не собирал), так что теперь они ехали, нагрузив ею своих вьючных животных. Еще в той пустыне много благовонного нардового корня (Nardostachys jatamansi из отряда валериановых), и финикийцы собирали также и его. А поскольку много этих корней растаптывало войско, по всему краю распространялся восхитительный запах» (Арриан, VI, 22, 3–5). Вот вам и пустыня! Очевидно, у точки зрения коммерсанта и точки зрения солдата не больше общего, нежели мнение о концерте Зуппе поэта и крестьянина. Быть может, мы не так уж погрешим против истины, если скажем, что именно финикийцы вели своего необузданного победителя на поиски интересовавших их товаров.
|
