Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Льюис Кори.   Морганы. Династия крупнейших олигархов

Глава 32. Борьба за регулирование

   Кухарка сняла котел с печи и, не тратя попусту слов, принялась швырять все, что попадало ей под руку, в Герцогиню и младенца.

   – Осторожней, прошу вас! – закричала Алиса, подскочив от страха. – Ой, прямо в нос!

   В эту минуту мимо младенца пролетело огромное блюдо и чуть не отхватило ему нос.

Алиса в Стране чудес


   Правительственное регулирование деятельности корпоративных объединений означало наложение определенных (возможно, незначительных) ограничений на магнатов промышленности и финансов, которые яростно противились этому, так как привыкли поступать в основном по своему усмотрению с деньгами, инвесторами, корпорациями и самим правительством. Такое отношение вполне откровенно выразил Генри О. Хевмейер из «Шугар траст» во время его допроса, который проводил представитель комиссии по вопросам промышленности Т.У. Филлипс:

   Филлипс. Считаете ли вы, что правительство должно более строго контролировать деятельность трестов, чем сейчас?

   Хевмейер. Конечно же нет. Я считаю, что правительству вообще нечего с ними делать, ни в какой форме или манере.

   Филлипс. Значит, вы считаете, что если какую-либо корпорацию задействует правительство, если она предлагает народу акции и, таким образом, народ в ней заинтересован, то народ тем не менее не имеет никакого права знать, каковы доходы этой корпорации, и не имеет права проводить никаких проверок?

   Хевмейер. Да, такова моя точка зрения. Пусть покупатель сам о себе заботится. На этом строится весь бизнес. Вы не можете кормить людей с ложечки с момента рождения и до смерти. Люди должны совершать ошибки и исправлять их, так они учатся и формируются… Я говорю – руки прочь!

   «Америкен шугар рефайнинг компани», имея что скрывать в большей степени, чем другие тресты (кроме «Стандард ойл»), была виновна в монополии, вымогательстве и коррупции и после всего этого еще и настаивала на корпоративной тайне, но чувства Хевмейера разделяли и другие магнаты. Это было не просто классовое высокомерие, это было глупое упорство людей, цеплявшихся за старые пиратские обычаи, несмотря на то что теперь они представляли собой опасность для новой системы, которую сами же построили и представляли. Корпоративные объединения подвергались нападкам со всех сторон – в прессе, в легислатурах и в самом правительстве. Меры регулирования были крайне необходимы, уже лишь для того, чтобы успокоить общественное мнение. Такова была стратегия Теодора Рузвельта. Более того, введение регулирования было в интересах самих корпоративных объединений (при правительственном регулировании общественность принимала эти объединения, они становились крупнее и более прибыльными).

   Хотя сам Дж. Пирпонт Морган противился правительственному регулированию, придерживаясь своего кредо – «люди, обладающие собственностью, могут распоряжаться ею по своему собственному усмотрению», – морганизация на предприятиях, которыми руководил дом Морганов, все же ограничивала права человека, обладающего собственностью, поступать с нею по своему собственному усмотрению. Такое ограничение в значительной степени отвечало интересам дома Морганов, а предлагаемое Рузвельтом регулирование было в интересах унифицированного капитализма. Большинство сатрапов Моргана поддерживали его отрицание правительственного регулирования, за исключением Э.Г. Гэри, который выступал за строгий правительственный надзор.

   Сдерживая конкуренцию внутри своих объединенных предприятий, морганизация не ограничивала их борьбу со сторонними конкурентами и общественностью. «Антрацитовое объединение», контролировавшее девяносто процентов производства угля, жестоко расправлялось с независимыми производителями и давила потребителей завышенными ценами. Этим объединением управляла группа железных дорог, владевшая подчиненными угольными компаниями (зачастую незаконно). Они работали вместе в рамках системы общности интересов, притом что большинство железных дорог принадлежало дому Морганов. Забастовки горняков четко показали, что всем угольным объединением управлял Морган, его главенство было явным и неоспоримым. Новая волна возмущения против корпоративных объединений поднялась в 1902 году, когда была предпринята безуспешная попытка распустить это угольное объединение, и уже на следующий год комиссия по торговле между штатами начала свое расследование. Три года спустя конгресс постановил считать противозаконным перевозку железными дорогами любых товаров (кроме бревен), которые они сами же и производят или добывают. В случае выполнения этот закон означал роспуск антрацитового объединения и обязывал железные дороги отказаться от их собственности в угледобывающей индустрии, но сатрапы Моргана не намеревались соблюдать этот закон. Тогда правительство возбудило судебное дело, но после длительной тяжбы была достигнута лишь скромная победа. Некоторые действия были запрещены, и антрацитовым железным дорогам предложили провести лишь незначительную перестройку. Одна угольная компания, которой было приказано выйти из собственности железной дорогой, зарабатывала девяносто процентов прибыли на своих акциях и выплачивала пятьдесят два процента дивидендов.

   Между тем в 1905 году расследование вскрыло большие злоупотребления в руководстве и коррупцию среди страховых компаний. Фракции, которые боролись за контроль над «Эквитебл лайф ашуренс сосайети», стали обвинять друг друга, вскрывая факты систематического воровства сотрудниками компании. Воровство в страховых компаниях ставило под угрозу интересы вдов и сирот, о которых магнаты всегда «слезно» упоминали в своих выступлениях, направленных против правительственного регулирования. Возмущение общественности потребовало принятия неотложных мер, и легислатура штата Нью-Йорк назначила комитет для расследования этого дела. Столкнувшись со значительными трудностями (известные юристы «были замечены…» и отказывались выполнять свои обязанности), комитет назначил Чарльза Эванса Хагза советником и приступил к тщательному расследованию.

   Расследование показало, что в страховых компаниях в течение многих лет превалировала нездоровая обстановка, и особенно в «Мьючуал», «Эквитебл» и «Нью-Йорк лайф». На использование огромных ресурсов компаний были наложены некоторые юридические ограничения, но они были недостаточны, и их легко можно было обойти. Организуя новые банки и трастовые компании либо приобретая ценные бумаги в старых учреждениях, директора страховых компаний и их сотрудники участвовали во всевозможных спекулятивных (зачастую теневых) комбинациях. Страховые деньги помещались в подконтрольные банки и трастовые компании на депозитные счета с низкими процентами. Безответственная власть порождала «игнорирование интересов держателей полисов», «сотрудники и члены финансовых комитетов, обладая значительной финансовой властью», имели возможность «значительно преумножить свои личные богатства». Сотрудники и директора получали акции банков и трастовых компаний, выдавали их за кредиты для займов своей собственной страховой компании и использовали эти деньги для оплаты акций. Оформляя свои собственные займы, они занимали средства под незначительные проценты, а то и вовсе без них, и начинали богатеть во многих случаях даже тогда, когда с самого начала у них вообще не было никакого капитала. Такие манипуляции ослабляли ведомственное чувство ответственности, расширяли возможности для личного обогащения, прямые и косвенные, сотрудников и директоров, бессовестно использовавших фонды компании. Инвестиционные банкиры усиливали свое влияние и контроль в страховых компаниях, манипулировали их ресурсами, создавая акционерные общества и проводя через них огромные массивы чрезмерно капитализированных эмиссий, ценность большинства из которых сильно упала в период неудобоваримых ценных бумаг в 1902–1904 годах. «Кун, Лоеб и К°», а также Э.Г. Гарриман здорово поживились за счет ресурсов «Эквитебл», а четыре года спустя «Нью-Йорк лайф» (контролируемая Морганом через посредство ее президента и Джорджа У. Перкинса, выполнявшего обязанности председателя финансового комитета) приобрела у «Дж. П. Морган и К°» ценных бумаг на тридцать восемь миллионов восемьсот четыре тысячи долларов. Каким образом определялось участие в синдикате, рассказывал во время расследования Эдмунд Д. Рандолф, казначей «Нью-Йорк лайф» и член ее финансового комитета:

   Рандолф. «Дж. П. Морган и К°» направляет вам соглашение, которое вы подписываете.

   Хагз. Официальное соглашение?

   Рандолф. Официальное соглашение. В этом их метод более четкий, чем у других.

   Хагз. Потом, после завершения дела, вы получали от них подробный отчет с указанием полученных прибылей?

   Рандолф. Нет.

   Хагз. Значит, вы не знали, кто был вашим соучастником?

   Рандолф. Не всегда.

   Хагз. Предпринимали ли вы какие-либо шаги для проверки правильности полученной отчетности?

   Рандолф. Мы – нет, и никто другой тоже.

   Чтобы скрыть неблаговидные факты от управляющего по делам страховых компаний, часто использовались нечестные уловки. По поводу определенных трансакций в принадлежавшей Моргану «Интернэшнл меркантайл марин» Рандолф свидетельствовал так:

   Хагз. 31 декабря 1903 года под заголовком «продажи» вы обнаружили «Нэвигейшн синдикат» («Интернэшнл меркантайл марин») – восемьсот тысяч долларов. Кому вы его продали?

   Рандолф. «Дж. П. Морган и К°».

   Хагз. 2 января 1904 года есть запись о покупке «Нэвигейшн синдикат» по номинальной стоимости за те же восемьсот тысяч долларов. У кого вы его купили?

   Рандолф. У «Дж. П. Морган и К°».

   Хагз. В этом заявлении (для управляющего страховыми компаниями) говорится, что у вас было лишь три миллиона двести тысяч бумаг «Интернэшнл меркантайл марин»?

   Рандолф. Да.

   Хагз. Но факты свидетельствуют о том, что до 31 декабря у вас было четыре миллиона долларов?

   Рандолф. Да, сэр.

   Хагз. Значит, фактически на следующий же день после того, как был подан этот отчет, вы забрали назад восемьсот тысяч долларов?

   Рандолф. Да.

   Хагз. Отсюда следует вывод, что единственная цель всей сделки заключалась в том, чтобы вы могли указать в вашем отчете для управляющего, что у вас есть в наличии только три миллиона двести тысяч долларов?

   Рандолф. Да.

   В этой трансакции Джордж У. Перкинс действовал как за «Нью-Йорк лайф», так и за «Дж. П. Морган и К°», выступая в роли посредника в делах синдиката и в покупках ценных бумаг. Во время другой трансакции, покупая для «Нью-Йорк лайф» и продавая для «Дж. П. Морган и К°», Перкинс, по его словам, заключил сделку.

   Хагз. Вы торговались с кем-либо помимо себя самого?

   Перкинс. Мне кажется, я делал это сам с собой, вероятно.

   Перкинс был настолько замешан в скандалах со страховыми компаниями, что газеты писали о возможном его выходе из числа партнеров Моргана, но это произошло лишь спустя несколько лет.

   Страховые компании вносили щедрые взносы в избирательные фонды республиканцев и демократов, хотя конечно же предпочитали республиканцев, а эти пожертвования списывались как юридические расходы. Они систематически пытались контролировать законодательство в Нью-Йорке и других штатах, которое могло прямо или косвенно затрагивать их интересы, а страховые отделы в правительствах штатов получали зарплату от этих компаний. Чтобы избежать ненужных усилий, «Эквитебл», «Мьючуал» и «Нью-Йорк лайф» поделили страну между собой и своими «легитимными представителями», и каждая компания следила за своим районом и несла свою часть от общих расходов. В 1904 году Перкинс пожертвовал сорок восемь тысяч семьсот долларов на избирательную кампанию Рузвельта. Впоследствии эту сумму ему в значительной мере возместила «Нью-Йорк лайф», а один из легитимных представителей «Нью-Йорк лайф» получил в течение десяти лет один миллион сто шестьдесят семь тысяч долларов, причем часть этой выплаты прошла через Перкинса и «Дж. П. Морган и К°». Политические выплаты «Мьючуал» были одобрены Джорджем Ф. Бейкером, одним из доверенных лиц компании. Таким и другими способами проматывались деньги держателей полисов.

   Вскрытие подобных фактов потребовало принятия конкретных мер. Многие сотрудники и директора страховых компаний ушли в отставку, но ни один из них не был наказан. Легислатура Нью-Йорка усилила свой контроль, пожертвования в фонды компаний, владение акциями банков и трастовых компаний были запрещены, введены требования полной прозрачности, и приняты другие меры для защиты держателей полисов от различных финансовых злоупотреблений.

   Одна из таких защитных юридических мер запрещала страховым компаниям участвовать в синдикатах. Но эти компании должны были делать инвестиции. Поэтому они продолжали покупать большие объемы ценных бумаг, хотя и не могли участвовать в синдикатах, а контроль над ними оставался важной задачей для промоутеров и инвестиционных банкиров. Томас Ф. Райан, известный спекулянт и промоутер, приобрел большое количество акций «Эквитебл лайф» (их инвестиционная ценность равнялась нулю, а смысл состоял в контроле за ресурсами «Эквитебл»). Затем Э.Г. Гарриман, после настоятельных попыток и угроз, получил часть холдингов Райана. После смерти Гарримана в 1909 году Морган купил принадлежавшие ему акции «Эквитебл» и вынудил Райана продать свои. Райан продал вопреки своему желанию – он просто вынужден был это сделать. Если Морган что-то хотел, он, как правило, этого добивался, и Райан был беспомощен, несмотря на его ресурсы и власть. Во время расследования дела «Монетарного треста» Морган свидетельствовал так:

   Антермайер. Господин Райан предложил вам свои акции?

   Морган. Я попросил его продать их мне.

   Антермайер. Вы сообщили ему, зачем они вам?

   Морган. Нет. Я только сказал, что неплохо бы мне их получить.

   Антермайер. А он сказал вам, что намерен их продать?

   Морган. Нет, но все же продал.

   Антермайер. Что он ответил, когда вы сообщили ему, что хотели бы иметь эти бумаги и думаете, что вам это нужно?

   Морган. Он немного поколебался, но в конце концов продал.

   Гарриману потребовалось несколько лет напряженных усилий, чтобы заставить Райана продать хоть часть его холдингов в «Эквитебл», в то время как продажа всех холдингов Райана произошла гораздо быстрее. Морган настаивал, и Райан продал, хотя и не хотел делать этого. Можно представить себе эту сцену: сухопарый испуганный Райан обдумывает ультиматум безжалостного и надменного Моргана, видя угрозу в его гневно сверкающих глазах, скрытых под густыми бровями.

   «Мне хотелось бы заполучить эти акции, господин Райан», – говорит Морган, и Райан сник и продал, хотя и не хотел этого делать.

   Номинальная стоимость контрольного пакета акций «Эквитебл», который приобрел Морган, составляла пятьдесят одну тысячу долларов, а Морган заплатил за него три миллиона, причем дивиденды были ограниченны и составляли лишь одну восьмую процента – какая-то неразумная сделка. Когда же его спросили, какова была цель приобретения акций «Эквитебл», Морган ответил, что это хороший бизнес, который очень желателен в данной ситуации, и лучше, чтобы акции принадлежали ему, а не Райану, так как он не хотел, чтобы эти акции попали в «плохие руки». Даже инквизитор не смог бы получить более исчерпывающий ответ. А поскольку в то время проводилось расследование дела «Монетарного треста», Морган не мог признаться, что покупка «Эквитебл» стала еще одним шагом в развитии его системы ведомственного контроля за инвестиционными ресурсами. Активы «Эквитебл» оценивались в четыреста миллионов долларов, а к 1912 году компания владела ценными бумагами, выпущенными или проданными «Дж. П. Морган и К°» на сорок восемь миллионов долларов. Хотя страховым компаниям и запрещалось участвовать в синдикатах, обладая контрольным пакетом, их можно было заставить покупать конкретные ценные бумаги, выпущенные конкретным инвестиционным домом, а не кем-то другим. Используя свои акции, Морган назначил трех доверенных лиц с правом голоса, включая самого себя, и предложил продать акции обратно «Эквитебл», если компания готова к сотрудничеству. Однако ее директора посчитали цену Моргана в пять тысяч долларов за акцию слишком высокой, так как на рынке эти акции продавались всего по триста. Они решили, что будет «незаконно и несправедливо платить по пять тысяч долларов за акции господина Моргана, которые составляли большую часть, и оставить меньшинство акционеров за бортом». После его смерти двумя годами позже управляющий делами Моргана получил эти акции и, несмотря на ожидания, что он может завещать их «Эквитебл лайф», продал их в 1915 году (прибыльно) Т. Колеману Дюпону.

   Когда злоупотребления и коррупция в страховых компаниях выплыли наружу, это вызвало новую волну протеста против корпораций и усилило кампанию за правительственное регулирование, в которой на первый план вышла проблема железных дорог.

   Морганизация и общность интересов на железных дорогах положили конец войнам тарифов, но не ликвидировали другие недостатки. Закон о торговле между штатами 1887 года провалился главным образом из-за юридической враждебности (судьи часто были заинтересованы в железных дорогах, дела которых разбирали), и это сделало комиссию по торговле между штатами совершенно беспомощной. Росло число жалоб на значительный и постоянный рост транспортных тарифов, который частично зависел от общего роста цен, а частично – от консолидации. Большинство прежних недостатков сохранилось. Самым слабым звеном комиссии было отсутствие у нее власти фиксировать данные тарифы. Дискриминационные тарифы и тайные льготы все еще процветали. «Стандард ойл» продолжала пользоваться привилегиями от железных дорог, и среди них «Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд» (находившейся под контролем дома Морганов). Беспомощные в руках мощных промышленных объединений, которые часто навязывали абсолютно неблагоприятные тарифы, железные дороги начали сознавать, что они теряют на этом деньги, и стали склоняться к правительственным действиям. В 1903 году конгресс принял более строгие меры против таких льгот и скидок. За три года комиссия по торговле между штатами собрала штрафов за подобные льготы на пятьсот восемьдесят шесть тысяч долларов, половина из которых была наложена на «Америкен шугер рефайнинг компани». Однако злоупотребления продолжались, и, воодушевленный победой правительства в деле о роспуске принадлежавшей Моргану «Нозерн секьюритиз компани», президент Рузвельт объявил, что введение регулирования деятельности железных дорог стало «первоочередной задачей», и настоял на том, чтобы комиссии по торговле между штатами было предоставлено право устанавливать тарифы с целью «поставить крупных и мелких перевозчиков на одну платформу». Железные дороги, хоть и приветствовали законодательство, запрещавшее скидки, противились более широкому регулированию и контролю за тарифами со стороны правительства.

   Объединившись для борьбы против предложенного Рузвельтом законодательства, железные дороги организовали рекламные бюро во всех крупных городах со штаб-квартирой в Вашингтоне под руководством Сэмюела Спенсера, президента «Сазерн рэйлроуд» (находившейся под контролем дома Морганов). Спенсер, близкий деловой соратник Моргана на протяжении двадцати пяти лет, согласился с тем, что тайные и дискриминационные тарифы несправедливы и с ними необходимо покончить, но настаивал на том, что контроль правительства за тарифами железных дорог представлял собой закон «коммерческого линча», был несправедлив к железным дорогам и нарушал основной принцип англосаксонской юриспруденции. Другими словами, Спенсер поддерживал законодательство, защищавшее железные дороги, но отрицал законодательство, защищавшее народ. Среди средств, легитимных и нелегитимных, которыми пользовалось бюро Спенсера для оказания влияния на общественное мнение против законодательства по регулированию тарифов, применялось также финансовое, деловое и социальное давление на редакторов газет, чьи связи и характеристики заносились в соответствующую картотеку: «Слабый человек, склонный к пьянству, прислушивается к предложениям железных дорог. Сторонник Рузвельта». Железнодорожная пропаганда наводнила страну, но, несмотря на это, в 1906 году конгресс все же провел закон Хепберна, который расширил полномочия комиссии по торговле между штатами по регулированию железных дорог и позволил ей отменять неразумные или дискриминационные тарифы{18}.

   Теперь правительство стало предпринимать более агрессивные действия против железных дорог и контролирующих их магнатов, в особенности Э.Г. Гарримана. Рвавшийся к верховной власти, Гарриман был наиболее одиозной фигурой в данной ситуации с железными дорогами (хотя, возможно, и самым конструктивным из магнатов). Расследуя дело о системе Гарримана, комиссия по торговле между штатами расценивала реорганизацию «Чикаго и Альтон» как «грабеж», учиненный «беспринципными финансистами», но при этом не выявила никаких нарушений закона. В 1908 году в соответствии с антитрестовским законом Шермана правительство возбудило дело с целью заставить «Юнион Пасифик» Гарримана отказаться от акций «Сазерн Пасифик» и четырех других железных дорог.

   В кампании против Гарримана прослеживалась значительная доля личной неприязни (усиленная также и соперниками Гарримана по бизнесу). Не будучи чрезмерно скрупулезным в политическом плане, Теодор Рузвельт порицал «нехороших богачей», но с удовольствием принимал их пожертвования для своей предвыборной кампании. В 1904 году, когда возникла опасность поражения республиканцев в штате Нью-Йорк, Рузвельт обратился к Гарриману с просьбой собрать деньги для проведения его кампании там («Вы и я – практичные люди», – писал президент). Гарриман откликнулся на его просьбу, пожертвовав двести пятьдесят тысяч долларов, из которых он сам внес пятьдесят тысяч, Дж. П. Морган – десять тысяч, «Эквитебл лайф» – десять тысяч, Джордж У. Перкинс – десять тысяч и Рокфеллер – тридцать тысяч долларов. Но когда эти факты были обнародованы, Рузвельт, защищая себя, утверждал, что помощь Гарримана была добровольной, и при этом назвал его «нежелательным гражданином» и «глубоко коррумпированным врагом республики».

   Данный разрыв с Гарриманом несомненно усилил атаки Рузвельта и, возможно, ускорил принятие мер против системы Гарримана, но отнюдь не определял саму политику регулирования. Будучи одновременно агрессивным и отрицательным персонажем, Гарриман был более уязвим, чем другие железнодорожные магнаты, в частности, потому, что его система была построена главным образом на прямом владении акциями и объединении, в противоположность системе финансового контроля, взаимосвязанных директоратов и общности интересов Моргана. «Юнион Пасифик» пришлось отказаться от контроля над другими дорогами, «Пенсильвании» – от «Балтимор и Огайо», произошли перестановки, правительственный контроль усилился.

   Дж. Пирпонт Морган всячески противился такому усилению правительственного регулирования. На устроенном в Чикаго банкете в честь Моргана Б.Ф. Йокум заявил, что стране нужна передышка после принятия последних регулятивных законов. Это заявление было особенно рьяно поддержано Морганом, который молчаливо выслушивал выступления его сатрапов против данного регулирования. Несмотря на их недружелюбные отношения, Морган несколько раз встречался с президентом Рузвельтом и выражал свое отрицательное мнение по поводу нового железнодорожного законодательства. В 1910 году Морган стал одним из организаторов делегации, состоявшей из президентов пяти железных дорог (три из которых контролировал дом Морганов), прибывшей для встречи с президентом Тафтом. Делегация постаралась убедить его не ужесточать данное регулирующее законодательство, но безрезультатно. Федеральное регулирование железных дорог усилилось, комиссии по торговле между штатами были предоставлены дополнительные полномочия, включая право отменять тарифы, вверена юрисдикция над телеграфными и телефонными системами, и уже в 1913 году председатель комиссии Чарльз Прути мог сказать: «Теперь, по закону, правительство может разрешить увеличивать железнодорожные тарифы, если уверено, что полученные от этого деньги будут использованы надлежащим образом. Это относится к тем случаям, когда железные дороги могут использовать эти деньги только на нужды самих дорог, когда они не могут покупать ценные бумаги других железных дорог, не могут выпускать свои собственные ценные бумаги без согласия на то федерального правительства и не могут использовать эти ценные бумаги на что-либо, за исключением данных конкретно указанных целей».

   От таких новостей по спинам Вандербилта, Гулда и Гарримана наверняка забегали бы мурашки. Они в равной степени были отвратительны и для Моргана, который, сокрушая пиратов и их методы, все еще считал железные дороги фигурами в шахматной игре тотального контроля и финансовых манипуляций.

   В деле формирования более строгого регулирования большую роль сыграли зрелищная экспансия и крах системы «Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд рэйлроуд» (контролируемой домом Морганов).

   Дж. П. Морган стал одним из директоров «Нью-Хейвен» в 1892 году и за семь лет консолидации и бурного процветания увеличил ее протяженность с пятисот восьми до двух тысяч семнадцати миль. В период между 1903 и 1912 годами капитализация «Нью-Хейвен» увеличилась с девяноста трех до четырехсот семнадцати миллионов долларов, главным образом в облигациях. Из этого прироста двести миллионов долларов использовались для установления контроля над другими железными дорогами, пароходами и городским транспортом в рамках систематической кампании по монополизации транспорта Новой Англии. Бурные протесты бизнесменов и других людей попросту игнорировались. Законы ловко обходились. Когда легислатура стала возражать против ее собственности на трамвайные линии, «Нью-Хейвен» просто-напросто организовывала отдельную компанию под своим контролем. Большие суммы для покупки дорог тратились исключительно для установления монополии. В одном из таких случаев было выплачено по полтора миллиона долларов за каждую милю железной дороги, которая приносила лишь большие ежегодные убытки. Несмотря на протесты легислатуры, бизнесменов и общественности, «Нью-Хейвен» продолжала идти по дороге монополизации, которая и привела ее к краху.

   Политикой такой экспансии руководил сам Морган. Джордж Ф. Бейкер, Уильям Рокфеллер и Морган доминировали в директорате «Нью-Хейвен», а Морган – еще в двух. Именно по инициативе Моргана было проведено голосование за значительное увеличение капитализации дороги в целях ее монополистической экспансии. Бурный протест вызвало поглощение «Нью-Хейвен» железной дороги «Бостон и Майн» (необходимой для монополизации транспорта Новой Англии), организованное непосредственно Морганом, который стал членом директората «Бостон и Майн» и членом ее исполнительного комитета. Президент «Нью-Хейвен» Чарльз С. Меллен был известен как «офисный мальчик» Моргана. Медлен работал в «Нозерн Пасифик», принадлежавшей Моргану – Хиллу, когда Морган сделал его президентом «Нью-Хейвен». Меллен получил работу в «Нозерн Пасифик» в результате следующего междугороднего телефонного разговора:

   Морган. Это вы, господин Меллен?

   Меллен. Да.

   Морган. Кто-нибудь еще слышит наш разговор?

   Меллен. Нет.

   Морган. Вы возьметесь за «Нозерн Пасифик»?

   Меллен. Да.

   Морган. Вы все это оставите мне?

   Меллен. Да.

   Морган. Тогда до свидания.

   Факты свидетельствуют о том, что Морган поступал с «Нью-Хейвен» по своему собственному усмотрению. Однажды, когда директора дороги рассматривали возможность заключения соглашения с другим банкирским домом, а не с «Дж. П. Морган и К°», Морган нахмурился… и никаких дальнейших соображений больше не последовало. В другом случае Морган сообщил Меллену по телефону, что приобрел еще одну железную дорогу для «Нью-Хейвен», но не назвал цену. Когда же Меллен увидел эту цену, она оказалась настолько высокой, что у него вырвался возглас удивления: «Иерусалим!» На слушаниях комиссии по торговле между штатами по этому делу Джозефа Фолка особенно интересовала данная сделка.

   Фолк. А почему вы не спросили господина Моргана: «А по какому праву вы купили эти акции?»?

   (Взрыв хохота присутствующих юристов, представивших себе момент, когда Моргану задается такой вопрос.)

   Меллен (улыбаясь). Ну, мне показалось, что это не совсем подходящий способ обращаться к господину Моргану{19}.

   Чтобы прервать затянувшуюся дискуссию и подавить оппозицию на совете директоров «Нью-Хейвен», Морган отбросил в сторону коробку спичек, которой забавлялся, и, ударив кулаком по столу, сказал: «Давайте голосовать! Посмотрим, на какой позиции стоят эти джентльмены».

   А они всегда стояли там, где этого хотел Морган. Когда директора «Нью-Хейвен» проголосовали за выделение денег на уплату полутора миллионов долларов за милю железной дороги, никто из них не знал, зачем это и для чего. После совещания они бросились прямо к Меллену с протестом. Они не знали, зачем выделялись эти деньги, и оказались в положении «марионеток Моргана». Никто им не объяснил, что они покупают за такую огромную цену. Меллен решился пройти эту довольно унизительную процедуру и обратиться к Моргану.

   Меллен. Вы можете уделить мне несколько секунд?

   Морган. Конечно.

   Меллен. Эта заметка не той формы. Здесь необходима дополнительная информация.

   Морган (зло и возбужденно). Эту бумагу составлял господин Стетсен?

   Меллен. Думаю, он.

   Морган. А вы думаете, что знаете лучше, чем он, как это нужно сделать?

   Меллен. Думаю, что нет, и оставим эту тему.

   Схватив свою шляпу и трость, Морган ушел. Меллен был президентом «Нью-Хейвен», но не ее хозяином.

   В своем повествовании Меллен, возможно, пытался выставить себя в максимально выгодном свете, переложив всю ответственность за разрушительную политику экспансии «Нью-Хейвен» на Моргана. В широком смысле данная политика действительно принадлежала Моргану. Меллен говорил так, словно снимал камень с души, а в его исповеди просматривалось некое религиозное смирение: «Я не доделал дела, которые должен был завершить, и завершил то, что не должен был делать, как говорится в молитвеннике».

   Своим приказом Морган сделал Меллена президентом «Нью-Хейвен», и это заставляло его слушаться своего хозяина даже тогда, когда это подчинение было унизительным и разрушительным.

   «Я испытывал больший благоговейный страх перед господином Морганом, чем любой другой человек, которого я когда-либо встречал, и другие директора, возможно, разделяли мои чувства».

   Так свидетельствовал Меллен, признавая таким образом трусость «свою и других директоров».

   Фолк. Являлись ли вы человеком господина Моргана, когда занимали пост президента «Нью-Хейвен»?

   Меллен. Меня называли его офисным мальчиком, но я гордился его доверием и считал за комплимент, когда меня называли его человеком.

   Фолк. Кто доминировал в совете директоров?

   Меллен. Все, как правило, голосовали почти так же, как голосовал господин Морган. В совете директоров «Нью-Хейвен» были и другие сильные люди, помимо господина Моргана, но я не помню случая, когда господин Морган не был настроен решительно… я не помню случая, когда бы он не добился своего…

   Фолк. Это оттого, что все боялись гнева господина Моргана?

   Меллен. Нет, сэр. Не думаю, что я боялся господина Моргана, но я испытывал к нему огромное уважение. Я всегда оставлял решение за ним. Это был человек такой огромной силы и настолько успешный, что я чувствовал или скорее я думал, что был не прав в девяти из десяти случаев, когда не соглашался с ним.

   Свидетельство Меллена, в искренности которого не приходится сомневаться (хотя Дж. Пирпонт Морган-младший отрицал, что его отец не сообщал Меллену наиболее важные сведения), демонстрирует, какие отношения существовали между Морганом и его сотрудниками. Он подавлял их силой своего характера и авторитетом, требовал повиновения и применял правила железной рукой. Ведомственная власть дома Морганов и главенствующая личность самого Моргана беззастенчиво подавляли волю более слабых людей. Морган не терпел никакого вмешательства, никакой оппозиции в границах своей империи. Он властвовал как диктатор во всех вопросах и процедурах.

   «Мне говорили, – рассказывал Меллен, – что в моих отношениях с господином Морганом я получил меньше шрамов, чем многие другие».

   Монополистическая экспансия «Нью-Хейвен» закончилась крахом, правительственным расследованием и суровыми обвинениями. Возмущение ее управлением усиливалось. Неприятности множились. В одном случае президента Меллена обвиняли даже в убийстве. В течение трех лет дивиденды выплачивались из активного сальдо и краткосрочных займов, которые увеличились в семь раз. В 1913 году дивиденды сократились, акции упали со ста тридцати до восьмидесяти семи, а акционеры организовали комитет для защиты своих интересов. Из двадцати пяти тысяч акционеров «Нью-Хейвен» десять тысяч двести двадцать имели лишь от одной до десяти акций. Эти мелкие инвесторы терпели значительные потери, а среди них вдовы и сироты, чьи интересы магнаты всегда «слезно» использовали в своих выступлениях против правительственного регулирования. В 1912 году Меллена обвинили в криминальном сдерживании торговли, а на следующий год ему пришлось оставить пост президента по решению комитета защиты прав акционеров (и Дж. П. Моргана-младшего). С этого момента события развивались бурно. В результате яростной атаки акционеров на избыточные прибыли при финансировании «Нью-Хейвен», и особенно на предложенную новую эмиссию конвертируемых облигаций акционерного общества, «Дж. П. Морган и К°» отказалась от роли фискального агента дороги и от всех постов директоров. Выяснилось, что за три года компания заработала на «Нью-Хейвен» сто шестьдесят восемь миллионов шестьсот двадцать семь тысяч долларов, из которых ее комиссия составила восемьсот восемьдесят девять тысяч долларов, а прибыль всего лишь четыреста сорок одну тысячу. Система «Нью-Хейвен» была распущена, дивиденды заморожены, и прошло много лет перед тем, как дорога смогла оправиться от последствий своего монополистического похмелья.

   Один из эпизодов дела «Нью-Хейвен» заключался в обвинении Моргана в сговоре, касавшемся конкретной железнодорожной трансакции. По словам одного хроникера, «он рыдал и с болью в сердце прокричал: «Только подумать, что после всех этих лет мое собственное правительство назвало меня преступником, которого следует посадить в тюрьму».

   В конце произошло то же, что и в начале, когда во время Гражданской войны комитет конгресса сказал о Моргане (среди прочих): «Его нельзя считать хорошим гражданином…»

   Проводя монополистическую экспансию железной дороги «Нью-Хейвен», Дж. П. Морган совершил ту же самую ошибку, что и в случае с «Интернэшн меркантайл марин», – объединение создавалось ради самого объединения, без учета решающих (экономических и политических) факторов. Объединяя все, что попадалось под руку, хорошее, плохое и нейтральное, «Нью-Хейвен» разбазаривала деньги и жертвовала своей эффективностью. В другой ситуации монополизация транспорта Новой Англии могла бы оказаться прибыльной при условии использования потенциала монопольных тарифов, но теперь правительственное регулирование этого не позволяло. Экспансия «Нью-Хейвен» обернулась простым авантюризмом, выражением неограниченной личной власти. В отчаянном стремлении Моргана к созданию монополистических объединений просматривался более чем намек на мегаломанию. Крах был неминуем. На примере этого и других несчастий централизованная промышленность и финансы узнали, что существуют пределы объединениям по размерам, характеру и прибылям, что объединение само по себе не является полезным и влечет за собой множество важных изменений в структуре и политике. Более того, пример «Нью-Хейвен» способствовал ужесточению правительственного регулирования деятельности железных дорог.

   С другой стороны, данная кампания по регулированию охватила и тресты. К 1904 году существовало уже четыреста сорок трестированных объединений с капиталом в двадцать миллиардов триста семьдесят девять миллионов долларов. Треть из них находилась под контролем семи объединений, над которыми господствовала «Юнайтед стейтс стил корпорейшн». Наиболее значимые из этих трестов находились под контролем или влиянием Моргана. Несмотря на мощную оппозицию объединения, федеральное правительство организовало Бюро по делам корпораций, которое в качестве одного из первых своих шагов провело расследование деятельности «Юнайтед стейтс стил». В 1905 году был распущен «Мясной трест». «Свифт и К°» и другие обвинялись в создании незаконных объединений, ограничивающих свободу торговли, в диктатуре цен и использовании дискриминационных железнодорожных тарифов. Это решение рассматривалось как победа Теодора Рузвельта, который стал еще активнее проводить в жизнь кампанию по регулированию. Президент Рузвельт возбудил двадцать пять судебных дел о нарушениях антимонопольных законов, а президент Тафт – сорок пять (хотя Тафта считали «консерватором» по сравнению с «радикальным» Рузвельтом). Правительство железной рукой раскрывало противозаконные действия трестов. Среди них раскрытие продажи «Мясным трестом» испорченных продуктов и долго существовавшей системы таможенных афер «Америкен шугер рефайнинг» (в дополнение к ее льготным тарифам на перевозки и огромным прибылям от монопольных цен). В итоге компании пришлось выплатить правительству два миллиона сто тридцать четыре тысячи долларов реституции.

   Вместе с тем конкретные формы регулирования развивались медленно. Антагонистические силы имели различные цели и сталкивались между собой. Дело доходило до крайностей: «Оторвать им головы!» и «Оставьте нас в покое!». Так или иначе, но промышленные объединения, несмотря на все злоупотребления и периодическую неэффективность, олицетворяли собой экономический прогресс. Механизированное производство неминуемо вело к созданию более крупных технических единиц, большим капитальным вложениям и объединениям, приумножавшим выпуск товаров. В злоупотреблениях были виновны не сами объединения, а их хозяева и их манипуляции. Критики ратовали за возрождение конкуренции, словно ничего не произошло в экономическом мире со времени внедрения механизации, словно конкуренция была неотъемлемым правом мелких бизнесменов (хотя они сами старались стать крупными) сокрушать объединения, если это было необходимо. Само правительство не обладало четкой политикой в отношении трестов. Она во многом зависела от настроения общественности и политических соображений. Судебные решения противоречили друг другу, свидетельствуя об отсутствии юридической мудрости и незрелости самого регулирования. В одном таком случае судья решил, что объединение двух водителей срочной доставки являлось незаконным и ограничивало свободу торговли! Ситуацию прояснило решение Верховного суда о роспуске «Стандард ойл компани».

   Несмотря на щедрую филантропию Джона Д. Рокфеллера, нападки на «Стандард ойл» множились. Публика ликовала, когда на компанию был наложен большой штраф за использование дискриминационных тарифов, предоставленных ей «Чикаго и Альтон рэйлроуд». Решение правительства о роспуске «Нефтяного треста» было встречено почти единодушным одобрением. Когда Верховный суд в 1911 году объявил об этом роспуске, «Коммерческие и финансовые хроники» назвали такое решение неизбежным: «Правительство собрало массу свидетельств, шаг за шагом охватывая сорокалетний период. Все подтверждало целенаправленное и постоянное стремление треста ограничить коммерцию и монополизировать производство и торговлю. Эти факты практически прижали его к стенке». Более того, помимо чисто технических вопросов, «Стандард ойл» обвиняли в обычных преступлениях: «Похоже, что даже по обычным законам это объединение не было легитимным – настолько обширные свидетельства были собраны против него». «Хроники» добавляли: «Несомненно, хитроумные менеджеры «Стандард ойл» могут благополучно найти выход для спасения, используя другие, законные формы организации своей деятельности». Именно так они и поступили. В основе «Стандард ойл» лежала интегрированная экономическая эффективность, которую не могли разрушить никакие судебные решения.

   Финансовое сообщество сочло данное решение Верховного суда «многообещающим». Дж. П. Морган назвал его вполне удовлетворительным, президент Тафт был разочарован, а радикалы в конгрессе огорчены. Такие различия во мнениях возникли из-за того, что по определению Верховного суда «Стандард ойл» была виновна в неразумном ограничении свободы торговли, а это противоречило мнению правительства о том, что любое такое ограничение является незаконным, разумное или неразумное. Суд же настаивал на том, что применение антимонопольных законов должно руководствоваться «правилом разумности». Сами по себе большие размеры объединений не были незаконными. Правительство может контролировать и регулировать их деятельность, но не имеет права их уничтожать.

   Несмотря на это постановление, конкуренция в нефтяной индустрии так и не была восстановлена. «Стандард ойл» разделилась на отдельные компании, которые поделили между собой территорию и работали вместе гармонично; общность интересов поддерживалась с помощью контрольного пакета акций, принадлежавшего все той же небольшой группе, которая до этого доминировала в указанной корпорации.

   Движение в пользу возрождения конкуренции сохранялось, хотя такой возврат уже был экономически невозможным. А пока эта борьба еще не утихала, решение суда по поводу «Стандард ойл» подготовило основу для сотрудничества правительства и большого бизнеса и их фактического объединения в условиях монополистического капитализма, когда контроль и регулирование дозволяли централизацию промышленности и финансов в условиях укрупненного и унифицированного капитализма. В конце концов, эта проблема была решена в пользу большого бизнеса, когда почти десять лет спустя Верховный суд отклонил возбужденное правительством дело о роспуске «Юнайтед стейтс стил корпорейшн».

   В начале 1911 года конгресс приказал провести расследование деятельности «Юнайтед стейтс стил». Ее ведущее положение вызывало подозрения, которые усилило поглощение корпорацией «Теннесси коул и айрон» во время паники 1907 года. «Юнайтед стейтс стил» контролировала пятьдесят процентов производства в своей отрасли индустрии, а пять других корпораций – остальные сорок процентов. В таких условиях было довольно просто подавлять или регулировать конкуренцию. Эти шесть корпораций поддерживали гармоничные отношения, а председатель Гэри активно организовывал «обеды», «обмен мнениями» и всячески налаживал дружественные отношения в целом для поддержания нужных цен. Доминируя в американской иностранной торговле железом и сталью, увеличив в три раза экспорт, «Юнайтед стейтс стил» оказалась достаточно мощной, созвав всемирную конференцию производителей стали для поддержания конкуренции, по словам Гэри, «в разумных пределах» путем принятия золотого правила. Однако высокие моральные принципы Гэри (странный мир) лишь усилили, а не сгладили подозрения и враждебность общества, и через пять месяцев после решения Верховного суда по делу о роспуске «Стандард ойл» правительство начало дело о роспуске «Юнайтед стейтс стил корпорейшн».

   Такие действия возмутили Моргана. Они наносили удар по наиболее важным подвластным дому Морганов предприятиям. Поскольку президент Тафт настаивал на «добровольном роспуске» объединений, ограничивающих свободу торговли, финансовое сообщество было обеспокоено слухами о том, что «Юнайтед стейтс стил» планирует добровольный роспуск во избежание расследования. Это означало, что размер предприятия, сам по себе, становится незаконным, так как данная корпорация не использовала незаконных методов «Стандард ойл». «Коммерческие и финансовые хроники» задавались вопросом: «Придется ли Дж. П. Моргану, которому страна стольким обязана, снова давать показания в защиту интересов своего бизнеса?»

   Морган так и поступил. Он изгнал из своего собственного лагеря отчаявшихся соратников, которые настаивали на добровольном роспуске. Капитуляция означала не только самоунижение, но и отказ от самого любимого, выпестованного Морганом промышленного предприятия. Более того, это угрожало бы самому принципу объединения. От имени директоров «Юнайтед стейтс стил корпорейшн» Морган заявил: «Данная корпорация была организована в целях бизнеса… а не для ограничения свободы торговли или ее монополизации. Во всех своих операциях компания строго придерживалась закона и признавала справедливые права своих конкурентов… Сознавая свою ответственность перед акционерами, сотрудниками и общественностью, директора намерены пресекать все слухи о возможном добровольном роспуске или дезинтеграции указанной корпорации».

   Но в этом деле была замешана не только сама корпорация. Профсоюзы, которые за десять лет в три раза увеличили свою численность и стали вполне ощутимой силой, проводили активную кампанию против «Юнайтед стейтс стил», а Американская федерация профсоюзов тоже приложила руку к инициированию расследования и возбуждению дела о ее роспуске. Хотя корпорация утверждала, что «люди сами хотят работать по семь дней в неделю», под давлением общественности ей пришлось ограничить семидневную рабочую неделю, но другие тяжкие условия труда остались без изменения. Более того, хоть профсоюзное движение и расширилось в целом, оно не расширялось на заводах крупных корпораций, среди которых «Юнайтед стейтс стил» была центром сопротивления объединению рабочих.

   «Я считаю, – сказал Элберт Г. Гэри в 1906 году, – и всегда считал, что правильно организованные профсоюзы приносят пользу рабочим. Но…»

   И это «но» включало в себя оговорки, напрямую бившие по тред-юнионизму и подразумевавшие отрицание права рабочих на организацию профсоюзов, и одновременно включало право заводчиков на проведение слежки и использование муниципальной полиции для предотвращения организации профсоюзов и забастовок, а также патернализм «благополучия» вместо независимого тред-юнионизма. «Юнайтед стейтс стил» подавала пример другим объединениям. Американская федерация профсоюзов усилила свои атаки на «Стальной трест». Это был стратегический маневр в ее кампании по привлечению в профсоюз рабочих железоплавильной и сталелитейной промышленности. Сопротивление «Юнайтед стейтс стил» роспуску было в равной степени противлением тред-юнионизму в защиту принципа объединения.

   Вместе с тем атаки профсоюзов и среднего класса создали серьезную угрозу для «Юнайтед стейтс стил», но корпорация выдержала этот штурм. В 1915 году региональный суд принял решение в пользу корпорации, а Верховный суд в 1920 году утвердил это решение (шестью голосами против трех), постановив, что «Юнайтед стейтс стил» представляла собой «не монополию, а концентрированные усилия, результатом которых стала экономия и выгода». Таким образом, промышленная и финансовая централизация победила, проложив путь для других корпоративных объединений.

   Но этой победе предшествовала острая борьба против объединений, начало которой положили расследования правительством дел «Интернэшнл харвестер компани», «Америкен телефон и телеграф компани» (которой пришлось отказаться от контроля над «Вестерн юнион») и других объединений, что вызвало необходимость внесения изменений в их структуру и политику.

   Хотя кампания по правительственному регулированию корпоративных объединений затронула подвластные ему предприятия, сначала она не касалась напрямую самого дома Морганов. Но прямая атака на него была неминуема, так как дом Морганов представлял собой систему финансовой централизации и контроля промышленности, и она таки материализовалась в расследовании деятельности «Монетарного треста» в 1912 году.

   К тому времени общественное мнение стало гораздо более радикальным, чем в годы, когда Теодор Рузвельт инициировал свою кампанию по регулированию. Несмотря на действия правительства, объединения все еще оставались высокомерными и агрессивными, а депрессия бизнеса обострила недовольство рабочих и аграриев. Наметился определенный уклон к социализму, и возникло ощутимое либеральное движение среднего класса, вдохновляемое главным образом Робертом М. Лаффолеттом. Каждый социальный переходный период обостряет классовые антагонизмы и неудовольствия. Кампания по регулированию деятельности корпоративных объединений, необходимая в период становления превосходства большого бизнеса, соединилась с более радикальными предложениями по демократизации промышленности и правительства. Даже сам Рузвельт, по сути – консерватор, был обескуражен духом радикалистского протеста, радикальных реформ и социального идеализма Прогрессивной партии, программу которой он принял под лозунгом «Мы стоим у Армагеддона и сражаемся за Господа!». Усиление радикализма привело к поражению республиканцев в 1910 году на выборах в конгресс, к бунтарству Прогрессивной партии Рузвельта и выборам Вудро Вильсона на пост президента в 1912 году.

   Такой подъем прогрессивизма, отражавшего интересы мелкого бизнеса, фермеров и рабочих, подчеркивал более радикальные аспекты противления централизованной промышленности и финансам, предлагал принять правительственные действия против корпоративных объединений для восстановления, по словам Вильсона, «нашего прежнего разнообразия, свободы и индивидуализированной энергии развития». Вильсон предлагал наказывать сотрудников, а не сами корпорации, за незаконные действия, ратовал за «либерализацию бизнеса» путем восстановления конкуренции и так сказал в 1911 году: «Величайшая монополия этой страны – это монополия денег… Судьба самой могущественной индустриальной нации зависит от ее кредитоспособности. Но наша система кредитов сконцентрирована… в руках нескольких людей… которые замораживают, контролируют и разрушают экономическую свободу».

   Теперь возмущение против корпоративных объединений обратилось против «Монетарного треста».

   Еще раньше, в 1912 году, палата представителей приняла решение провести расследование деятельности «Монетарного треста», что напрямую указывало на «Дж. П. Морган и К°». И снова Морган стал главной целью кампании (как и в 1896 году). На съезде демократов Уильям Дженнингс Брайан провел резолюцию против «номинации любого кандидата в президенты, который является представителем или чем-либо обязан Дж. Пирпонту Моргану, Томасу Ф. Райану, Огасту Белмонту либо кому-то еще из жаждущих привилегий или ищущих благосклонности представителей этого класса» (после чего один из делегатов назвал Брайана человеком, стоящим у всех на пути, «хапающим деньги, ищущим привилегий и рвущимся к должностям»). Расследование дела «Монетарного треста» и его последствия окончательно определили формы и границы корпоративного регулирования, перестройки и финансового контроля.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Росси Джанни и Ломбрасса Франческо.
Во имя ложи

Д. Антонель, А. Жобер, Л. Ковальсон.
Заговоры ЦРУ

Александр Дугин.
Геополитика постмодерна
e-mail: historylib@yandex.ru