Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Льюис Кори.   Морганы. Династия крупнейших олигархов

Глава 18. Морган, Кливленд, Брайан

   – Ненавижу котов! – закричала мышь писклявым голосом. – А вам бы нравились коты, если бы вы были на моем месте?

   – Наверное, нет, – ответила Алиса успокаивающе, – но не сердитесь на него.

   – У нас в семье всегда ненавидели котов, – пропищала мышь, дрожа до кончика хвоста. – Низкие, гадкие, вульгарные твари!

Алиса в Стране чудес


   Острые классовые антагонизмы, вызванные концентрацией промышленности и ее финансовым проявлением в форме морганизации, вылились в бурную кампанию 1896 года, в которой радикально настроенные аграрии под предводительством Уильяма Дженнингса Брайана, поддержанные рабочими и радикалами из среднего класса, раскручивали проблему серебряных денег в своей агрессивной борьбе за политическую власть. Плутократия мобилизовала все свои ресурсы, чтобы отразить эту опасность, называя брайанизм (выражавший легитимное недовольство) анархизмом, коммунизмом и революцией, восстанием против правительства, Бога и всех его десяти заповедей.

   В субботу, перед днем национальных выборов, банкиры, брокеры, промышленники и торговцы Нью-Йорка организовали огромную демонстрацию против Брайана. В ней приняли участие восемьдесят тысяч человек (включая даже двух женщин!), которые маршировали с утра и до вечера. На марше они пели:

 

Мы повесим Билла Брайана на старой яблоне

И продолжим свой марш!

 

   Весь город был увешан флагами, особенно Уолл-стрит, где, как оказалось, банкирский дом Дж. Пирпонта Моргана устроил красочный показ из сотни восьмифутовых флагов. Богатейшие люди города (и их сотрудники, которым был предоставлен оплачиваемый отгул за участие в демонстрации) выстроились в шеренгу. Преподобный Эмори Хайнс превозносил этот парад плутократии в духе смиренного Назорея: «Успех в жизненной борьбе, ярко представленный на этой демонстрации, никогда раньше за всю историю мира не был столь массовым. Он раскрылся словно огромный цветок на стебле человечества… Похоже, Плимутский камень[8] протянулся по всему Бродвею на целые мили, а поступь тысяч ног была такой же решительной, как и у пилигримов, которые основали нашу республику».

   Главным маршалом парада был генерал Хорас Портер, который десять лет назад участвовал в «шантажном» предприятии «Уэст шор», воровском и коррумпированном, а теперь работал на Вандербилта. Одна из групп демонстрантов, состоявшая из пяти тысяч банкиров и брокеров, проходя мимо трибуны, кричала: «А где же Пирпонт Морган?!»

   Зрители поворачивали голову, но безрезультатно. Морган не участвовал в параде, но он был весьма важной фигурой в этой кампании, обозначившей его выход из тени финансов и превращение в символ власти денег и плутократии, против которой митинговали брайанисты и их последователи. На Моргана обрушилась лавина порицаний, а Гомер Давенпорт изображал его в своих карикатурах как финансового хулигана в компании с разукрашенным символами доллара Марком Ханной и лицемерным Эндрю Карнеги, сосущими кровь бастующих рабочих. Прежде всего в вину Моргану вменяли эмиссию правительственных облигаций, выпущенных в 1895 году за подписью синдиката Моргана и предназначенных для поддержки золотого стандарта, которую связывали с более серьезной проблемой трестированного капитализма. «Народ, – уверял У.Дж. Брайан, – проголосует против облигационных синдикатов и их трестов».

   Важными чертами эмиссии облигаций в 1895 году были финансовая беспомощность правительства и весьма невыгодные условия, выставленные банкирами. Одного этого уже было достаточно для критики и беспокойства. Но этот вопрос слился с более крупными экономическими и политическими проблемами, и ординарная финансовая сделка превратилась в опасную бомбу в столкновениях между различными классами. Дж. Пирпонт Морган отнюдь не был спасителем страны, а Гровер Кливленд не был ее предателем – данная эмиссия была предопределена превалирующими экономическими и классовыми взаимоотношениями.

   Возобновление размена бумажных денег на металл было обеспечено значительным ростом благосостояния народа после 1879 года, и волнения по поводу «дешевых денег» стали стихать. Затем снова началась депрессия, кульминацией которой стала катастрофическая паника 1893 года, которую сопровождали трудности в сельском хозяйстве и промышленности, огромная безработица и крах бизнеса. Борьба партии гринбекеров за «дешевые деньги» возобновилась в форме предложений свободного и безлимитного выпуска серебряных денег наравне с золотыми. Это означало бы инфляцию валюты, поскольку цена на серебро по отношению к золоту снизилась примерно наполовину. Фермеры выступали за инфляцию (они это делали периодически с момента основания республики) для повышения цен на их продукцию и снижения долгов по закладным, которые за прошедшие двенадцать лет выросли почти в три раза. Владельцы серебряных рудников финансировали движение за свободный выпуск монет, так как установление паритета серебра и золота означало повышение цен на продукцию их шахт. Мелкий бизнес и рабочие верили, что «дешевые деньги» помогут оживить бизнес. В конгрессе дебаты по поводу серебра закончились принятием компромиссного закона о покупке этого металла, по которому Министерству финансов надлежало ежемесячно закупать определенное количество серебра и в соответствии с решением министра выпустить банкноты, обеспеченные серебром или золотом. Аграрных радикалов это не удовлетворило, и в 1892 году они организовали народную партию, которая называла золотой стандарт заговором против человечества. Широкое недовольство масс в 1893 году и позже сделало свободный выпуск серебряных денег самым главным вопросом.

   Неограниченный выпуск серебряных денег, учитывая снижение их стоимости, создавал угрозу золотому запасу Министерства финансов, накопленному для восстановления размена бумажных денег на металл. Это также означало осложнение международной торговли и финансов, так как золото было международным монетарным стандартом. Угроза замораживания такого обмена принесла свои неизбежные результаты. Курсы обмена иностранной валюты начали подниматься, и европейские инвесторы стали продавать американские ценные бумаги, что вызвало необходимость экспорта золота. В результате Министерству финансов приходилось погашать казначейские билеты, которые оно затем выпускало вновь на законном основании. Дефицит правительственных доходов, возникший из-за паники, еще больше обострил ситуацию, и рядовые счета пришлось оплачивать из золотого резерва. Президент Кливленд добился отмены закона о покупке серебра, но отток золота продолжался. Банки и простые люди стали делать тайные запасы металла, и резерв Минфина упал ниже установленного предела в один миллиард долларов, считавшийся необходимым для обеспечения выплат в золоте.

   Во время секретных переговоров с представителями Минфина банкиры (включая Дж. П. Моргана) утверждали, что золотой стандарт находился в опасности, и предлагали продавать облигации за границей, как единственное средство обеспечения золотого запаса и сдерживания его оттока. Но Минфин не был склонен проводить эмиссию облигаций. Вместо этого министр Джон Дж. Карлайл обратился с призывом к банкам всей страны пополнить казну золотом, но и это предоставленное золото тоже было заморожено. К январю 1894 года резерв Минфина серьезно уменьшился, и такая ситуация потребовала принятия срочных мер.

   Министерство финансов решило пополнить золотой запас путем выпуска общественных пятипроцентных облигаций на пятьдесят миллионов долларов, продававшихся по сто семнадцать долларов. Банкирам не нравилась эта публичная эмиссия и ее условия (они и ранее возражали против эмиссии облигаций для приобретения золота за границей, так как условия выпуска оказались для них неприемлемыми). Конкурс для участия в этом проекте шел настолько медленно, что крах казался неотвратимым. Это вынудило министра Карлайла поспешить в Нью-Йорк и лично обратиться к банкирам, несмотря на все его отвращение к подобной процедуре. На состоявшейся встрече не было принято никакого решения. Банкиры уверяли, что ничего не могут сделать, но, понимая грозящую опасность, группа банков под предводительством «Юнайтед стейтс траст компани» согласилась рассмотреть вопрос об облигациях. Резерв продолжал уменьшаться, Минфин снова обратился к банкам с просьбой предоставить золото, но, за отсутствием надлежащего ответа, в ноябре принял решение о еще одной эмиссии облигаций на пятьдесят миллионов долларов для населения. Общественные торги шли медленно, и синдикат Моргана приобрел этот выпуск на условиях «все или ничего», которые оказались лучше, чем у других. Тем не менее эти эмиссии помогли слабо, так как почти половина золота поступала из самого министерства и шла на выкуп казначейских билетов для обеспечения золота, необходимого для покупки облигаций. Так закачанное в казну золото утекло обратно. Более того, отрицательный баланс международной торговли вызывал необходимость расширения экспорта золота.

   Во время выпуска этих облигаций Морган не показал себя спасителем страны, по крайней мере среди его финансовых партнеров. Джеймс Стилман, президент банка «Нэшнл-Сити», партнера «Стандард ойл», почти такой же состоятельный человек, как и Морган, сделал интересное заявление, когда несколько лет спустя обсуждал события 1894 года с одним из своих друзей.

   Стилман. Министерство финансов умоляло Моргана предоставить пятьдесят миллионов долларов, но он отказал, проревев: «Это невозможно!» Потом они пришли ко мне, и я стал обдумывать, что можно предпринять. Морган был очень возбужден и расстроен, он почти рыдал, обхватив голову руками, и кричал: «Они ждут от меня невозможного!» Я его успокоил и попросил дать мне час, во время которого я телеграфировал в Европу и запросил десять миллионов долларов для «Стандард ойл» и еще десять из других источников, а затем вернулся. Я сказал Моргану: «У меня есть двадцать миллионов долларов». – «Где ты их взял?» – изумился он. А когда услышал – Il bondit de l'abime de desespoir au pinnacle de bonheur, то сразу заважничал и стал изображать из себя триумфатора, спасителя своей страны.

   Друг. И он взял весь кредит?

   Стилман. Конечно. Но тогда, видишь ли, получается, что Морган просто поэт…

   Конгресс заклеймил эмиссии облигаций, так как они приносили лишь временное облегчение. Европа выкачивала золото, депрессия в бизнесе продолжалась, а банки золото припрятывали. К январю 1895 года золотые резервы Минфина вновь упали ниже установленного уровня, и еще больше золота потекло в Европу. В своем специальном обращении к конгрессу президент Кливленд подчеркивал важность продолжения золотых выплат и запросил разрешения произвести выпуск золотых облигаций.

   Морган так отозвался об этом обращении: «Все знают, что я об этом думаю. Президент абсолютно прав. Он рекомендует единственно правильное решение – эмиссию золотых облигаций, проценты по которым должны выплачиваться исключительно золотом».

   Пока конгресс бурно обсуждал просьбу Кливленда (явно предвидя отказ), золотой резерв Минфина на 2 февраля упал до сорока двух миллионов долларов, и возникла угроза прекращения обмена бумажных денег на металл. Друзья упрашивали президента обратиться к банкирам, но он отказался, держа на них обиду за их поведение во время правительственного кризиса.

   А в это время между банкирами и представителями Министерства финансов продолжались тайные переговоры (и эта секретность лишь возбуждала общественное мнение). Стало ясно, что золото нельзя обеспечить путем продажи облигаций американским банкам, так как тут же утекало из-за бесконечного выкупа и повторных выпусков казначейских билетов, а также экспорта золота. Проблему можно было решить только с помощью международного синдиката, способного вернуть золото из Европы. Такое решение отдавало контроль за ситуацией в руки международных финансистов, Морганов и Ротшильдов. Огаст Белмонт был представителем Ротшильдов, но переговоры вел Морган. Затем Белмонт отправился в Вашингтон для встречи с министром Карлайлом. После этого представитель Минфина попросил встречи с Морганом, и они провели тайные переговоры в Нью-Йорке.

   Этому представителю Морган сказал: «Я постараюсь добыть необходимое золото за границей, при условии, что оно останется в моем распоряжении, а в случае успеха вы составите частный контракт на золото».

   Министерство финансов не согласилось на это, настаивая на обычном займе, который Морган категорически отверг. Между тем золото продолжало утекать в Европу, золотой запас таял, и возникла угроза краха. Оказавшись беспомощным в такой ситуации и полностью зависимым от милости банкиров, министерство согласилось на приватные переговоры и заключение соглашения. Затем министр Карлайл письменно уведомил синдикат Моргана об отказе от переговоров, и колесо закрутилось.

   Реакция Моргана последовала незамедлительно. Он направил Белмонта в Вашингтон, а по телефону попросил Карлайла не обнародовать их приватные переговоры: «Прошу вас повременить, по крайней мере, до тех пор, пока господин Белмонт и я не встретимся с президентом».

   Карлайл согласился, и Морган тут же отправился в Вашингтон.

   Сначала Кливленд отказался принять Моргана, но затем назначил ему встречу на 7 февраля. Именно в этот день конгресс отклонил его просьбу о выпуске золотых облигаций, а новые изъятия золота угрожали опустошить резерв казны. На встрече присутствовали Кливленд, Морган, министр финансов Карлайл и генеральный прокурор. Морган посетовал на отрицательное отношение к нему Министерства финансов, которое отвергло оригинальное соглашение об облигациях.

   Кливленд. Господин Морган, что бы за этим ни стояло, уже принято решение о еще одной эмиссии облигаций для публичной подписки, открытой для всех соискателей.

   Морган. Могу с уверенностью сказать, что незамедлительные поставки золота из Европы – это единственное средство избежать паники и всеобщего бедствия.

   Кливленд склонялся к общественному займу, в то время как Морган настаивал на синдикатной операции. Переговоры проходили довольно бурно. На решение Кливленда повлияла сложившаяся ситуация: золотой резерв страны продолжал зловеще таять, президент стремился сохранить золотой стандарт, а золото явно могли предоставить лишь международные банкиры. Наконец Морган предложил правительству обеспечить запасы золота, используя закон о Гражданской войне, позволявший Минфину покупать золотые облигации или банкноты Соединенных Штатов, в то время как синдикат Моргана предоставит золото и получит в оплату облигации правительства. Кливленд принял его предложение.

   По этому новому соглашению синдикат Моргана должен был предоставить в казну золота на шестьдесят пять миллионов долларов и получить за это четырехпроцентные облигации по сто четыре доллара на шестьдесят два миллиона. Соглашение содержало два дополнительных момента, которые отсутствовали при эмиссии предыдущих облигаций: синдикат соглашался получить половину золота за границей, использовать все свое финансовое влияние и предпринять все возможные легитимные шаги, чтобы защитить казну от изъятия золота до полного осуществления этого договора. Это означало, что синдикат соглашался не только добыть золото где-либо помимо казны, но и предотвращать экспорт золота посредством контроля за иностранным валютным рынком.

   Как спустя пятнадцать лет сообщал один независимый финансовый историк, заключая это соглашение, синдикат Моргана – Белмонта навязал свои исключительно суровые условия и безжалостно использовал то трудное положение, в котором оказалось правительство. По мнению финансового сообщества того времени, эти условия были превосходными с точки зрения банкира, а синдикату удалось заключить прекрасную сделку с администрацией. Новые облигации приносили 3,75 процента прибыли против трех процентов от облигаций 1894 года. Синдикат предложил уступку – трехпроцентные облигации, оплачиваемые исключительно золотом (вместо «монет», что означало либо золото, либо серебро). Однако не было никакой опасности в том, что это предложение будет принято, так как это означало бы предпринять попытку ограничить полномочия конгресса, на что несомненно последовал бы отказ, как конгресс поступил в том случае, когда Кливленд запросил необходимое разрешение.

   Эта операция синдиката обещала необычно высокую прибыль. Облигации поступали от правительства по сто четыре, а предлагались синдикатом по сто двенадцать, причем их цена поднималась до ста восемнадцати, а порой даже до ста двадцати трех долларов. Морган всегда очень щепетильно относился к этому вопросу и отказался сообщить о своих прибылях сенатору Уэсту во время проводившегося конгрессом расследования данной эмиссии облигаций.

   Уэст. Какую прибыть получил ваш дом от этой сделки?

   Морган. Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Я полностью готов подробнейшим образом рассказать обо всех деталях переговоров до того момента, когда облигации перешли в мою собственность и я их оплатил. Как я распорядился моей собственностью далее, после покупки, это мое личное дело.

   Уэст. Значит, вы отказываетесь сообщить, какую прибыль получила ваша фирма?

   Морган. Совершенно верно, сэр.

   Прибыли синдиката составили от семи до двенадцати миллионов долларов. «Банкирский журнал» охарактеризовал это как «извлечение прибыли из рыночных цен, которые были фактически созданы и поддерживались их собственными действиями».

   Операциями синдиката руководил сам Морган. Один из друзей, который спросил его о деталях их планов, получил такой ответ: «Не могу сообщить тебе никаких подробностей. Если хочешь заработать деньги и получить золото – подписывайся, если нет, au revoir».

   Облигации пользовались огромным спросом. Морган самолично оформлял подписку, перед его офисом люди ссорились за место в длинной очереди, а многие все еще продолжали ждать, и продажа уже закончилась. В Нью-Йорке подписка на эти облигации в шесть раз превысила предложение, а в Лондоне, где половина эмиссии была размещена в «Дж. С. Морган и К°», и у Ротшильдов подписка в десять раз превосходила объем самих облигаций.

   Несмотря на то что операции синдиката Моргана – Белмонта оказались успешными, ситуация улучшилась лишь временно. Синдикат выполнил условия соглашения заполучить золото где-либо еще, помимо казны, и «Дж. П. Морган и К°»{10} затратила значительные суммы, чтобы предотвратить экспорт золота, контролируя иностранный валютный рынок. На некоторое время они добились успеха, и в этом им помогло оживление экономики и возобновление европейских покупок американских ценных бумаг. Подъем цен увеличил импорт и сдержал экспорт, Европа снова продавала американские ценные бумаги (благодаря спекулятивному подъему их цены), но последующий отрицательный баланс международных выплат снова вызвал экспорт золота, большое количество которого обеспечивалось Министерством финансов посредством выкупа.

   К январю 1896 года золотой резерв казны снизился до шестидесяти одного миллиона долларов. Морган организовал еще один синдикат для приватных переговоров и написал президенту Кливленду, что готов к сотрудничеству, если правительство решит провести еще одну эмиссию облигаций для публичной подписки. Организация Морганом нового синдиката вызвала сопротивление в конгрессе и в прессе. Тем не менее Кливленд самостоятельно принял решение о публичной эмиссии, но оговорил для страны гораздо лучшие условия, чем предлагал синдикат Моргана в прошлом году. Новые облигации на сто миллионов долларов предлагались по самым высоким ценам, которые варьировались от 110,6 до 120, а «Дж. П. Морган и К°» заполучила тридцать восемь миллионов долларов по прежней цене.

   Эмиссия облигаций Морганом – Кливлендом в 1895 году вызвала бурю критики. Секретность сделки возмутила общественность, а ее слишком выгодные условия критиковались повсюду. У.Дж. Брайан обрушился на этот выпуск в конгрессе, особенно на предложенные банкирам три процента, если облигации будут оплачены исключительно золотом: «Это договор с людьми, которые стремятся изменить финансовую политику нашей страны. Они обратились к нам с бессовестным предложением: «Мы предоставим вам шестнадцать миллионов долларов на тридцать лет[9], если правительство Соединенных Штатов изменит свою финансовую политику». Никогда раньше подобная взятка не предлагалась людям свободной страны. – В заключение Брайан сказал: – Облигации эфемерны – свобода вечна. Запад и Юг объединятся, чтобы успешно противодействовать жестоким требованиям Востока».

   Это пламенное заявление отражало настроение миллионов людей. Популисты в конгрессе утверждали, что данная эмиссия облигаций была попыткой вывести из обращения серебро и «навязать народу вечный долг». Но подобная критика раздавалась не только от приверженцев серебра. Сторонники «правильных денег» тоже клеймили соглашение Моргана – Кливленда и его слишком выгодные условия. Всех возмущала секретность сделки и унизительная зависимость правительства от банкиров.

   Острие критики было направлено на Кливленда. Серебряные демократы выступали особенно остро, а золотые республиканцы обстреливали его из засады, как партизаны. В таких случаях всегда находят козлов отпущения. Полный решимости сохранить золотой стандарт, Кливленд был вынужден получать золото от тех, кто мог его предоставить, – от банкиров. Идеал Кливленда, идеал конкурентного капитализма означал абсолютное разделение правительства и банковского дела, вследствие чего банки смогли навязать свою волю правительству. В таких чрезвычайных ситуациях европейские правительства обращались к банкам, находившимся под контролем государства, но в чрезвычайной ситуации 1895 года американскому правительству пришлось согласиться на условия своих независимых банкиров. Определенный контроль администрации распространялся на железные дороги и тресты, но над финансовыми учреждениями практически не было никакого контроля, несмотря на существование системы национальных банков.

   В 1895 году синдикат Моргана был не просто синдикатом, он стал централизованным финансовым механизмом. «Дж. П. Морган и К°» распространяла свой контроль и влияние на мощные коммерческие банки и их финансовые учреждения, занимаясь централизацией банковских ресурсов и инвестиций. Но дом Морганов был не единственной централизующей силой. Существовали и конкурирующие финансовые группы, некоторые из них были такими же могущественными, как Морган, особенно банк «Нэшнл-Сити», находившийся под жестким управлением Джеймса Стилмана (который сотрудничал со «Стандард ойл»). Хотя между этими группами преобладала общность интересов (в 1896 году один из партнеров Моргана занял директорский пост в «Нэшнл-Сити»), не обходилось и без значительной доли конкуренции. Стилман в общем и целом принимал превосходство Моргана, но цинично посмеивался над его высокомерием и кичливой демонстрацией власти.

   Если финансовую централизацию в основном проводил Морган, то Стилман и другие олицетворяли взаимосвязь банковских учреждений, независимых от правительства. При отсутствии какого-либо центрального банковского учреждения (такого как Английский банк) правительство было беспомощным в чрезвычайных обстоятельствах и попадало в зависимость от дома Морганов, диктовавшего свои условия. Сам Морган интерпретировал это как обычную деловую сделку, что явствует из его показаний на проводившемся конгрессом расследовании: «А как я распорядился моей собственностью далее, после покупки, это мое личное дело».

   Это столкновение между правительственной и централизованной банковской властью (которое отразилось в расследовании дела Монетарного треста в 1912 году, в допросе Моргана с пристрастием на трибуне свидетелей и в борьбе за федеральную резервную систему) стало еще одним свидетельством трансформации старого экономического порядка. Гровер Кливленд оказался как раз на грани между старым и новым. Он цеплялся за старое (к примеру, его идея разделения правительства и банковского дела, означавшая подчинение власти финансовых олигархов) и все же был вынужден принимать новое под давлением экономической необходимости. Кливленд прекрасно представлял интересы мелкого бизнеса – независимого, воинственного, напористого и все же осмотрительно воспринимающего неминуемое.

   Масштабы бури, поднявшейся по поводу эмиссии облигаций Морганом – Кливлендом, определялись общим противодействием процессу концентрации промышленности и финансов. Брайанизм отражал аккумулированное классовое неприятие со стороны целого поколения. Радикалы заставили принять закон о торговле между штатами для регулирования деятельности железных дорог, но он практически не принес никаких ощутимых сиюминутных результатов. Они также настояли на принятии в 1890 году антимонопольного закона, запрещавшего «ограничивающие свободу торговли объединения», но данный закон был изложен в терминах, которые было легко легально обойти и которые не предотвратили организацию новых трестов. Возмущенная общественность требовала необходимых реформ, но они были либо отвергнуты, либо выхолощены, когда стали законами.

   Чтобы увеличить правительственные доходы и «уровнять» налоговое бремя, конгресс в 1894 году ввел двухпроцентный налог на прибыль от четырех тысяч долларов и выше, что вызвало негодование имущих, которые заклеймили его как конфискационный и осудили как предвестника коммунистической революции. Уорд Макаллистер, социальный наставник новой денежной аристократии, который бахвалился, что был допущен на кухню Виндзорского замка «для поверки приготовления обеда для королевы» и который говорил: «Если вы увидели человека в поношенном пальто, перейдите на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с ним», именно этот Макаллистер выражал настроение плутократии, когда угрожал, что богачи уедут за границу, если этот налог на прибыль не будет отменен. На следующий год Верховный суд одним из своих четких решений «пять к четырем», что бесспорно явилось доказательством его мудрости, объявил этот налог на прибыль неконституционным, когда один из судей, изначально поддерживавший этот закон, вдруг изменил свое мнение, несмотря на то что этот же суд, за двадцать пять лет до этого, поддержал введение данного налога на прибыль во время Гражданской войны. Такое решение в разгар индустриальной депрессии, острой безработицы и сокращения правительственных доходов стало презрительной пощечиной для негодующей общественности, особенно в условиях, когда косвенные налоги просто душили получателей небольших доходов.

   Правительство, которое выполняло роль непредвзятого арбитра в классовых диспутах, бессовестно склонилось на сторону доминирующих промышленных и финансовых интересов. Эти интересы усилили свою экономическую мощь, манипулируя законодательством посредством коррупции и других методов. Бизнес и политика стали неразрывны и начинали бессовестно преследовать свои хищнические цели. В таких условиях принятие прогрессивного законодательства осуществить было практически невозможно, а в случае его принятия суды, как правило, объявляли его неконституционным. Такой покровительственный контроль за деятельностью правительства действовал против мелких предпринимателей, фермеров и рабочих, разжигая их недовольство, вызванное множеством других несчастий.

   Начиная с 1890 года цены на сельскохозяйственную продукцию медленно снижались, но не было никакого снижения процентов, которые фермеры, постоянно боровшиеся с угрозой несостоятельности, были вынуждены платить по закладным. Им приходилось нести диспропорциональную налоговую нагрузку. В 1895 году фермерам требовалось продать в два раза больше бушелей пшеницы, чем семь лет назад, чтобы оплатить проценты по закладным. Естественно, они выступали за неограниченный выпуск серебряных денег для увеличения цен на сельскохозяйственные продукты и снижения их выплат по закладным, чему, вполне понятно, противились капиталисты и банкиры. Более того, учитывая высокие цены на промышленные товары и низкие цены на продукцию фермеров, сельское хозяйство в значительной степени покрывало стоимость индустриализации. Эти горести были окрашены характерными для первопроходцев чертами независимости и индивидуализма. Западная граница территории – фронтир в своем противлении предприятиям бизнеса породила множество радикальных идей и движений, приверженных идеалам свободной конкуренции.

   Недовольство мелких предпринимателей, которым становилось все труднее конкурировать с трестированной промышленностью, усугубила паника 1893 года, во время которой они испытали огромные страдания, число банкротств увеличилось в три раза по сравнению с 1873 годом, а убытки возросли на пятьдесят процентов. Мелкий бизнес все еще оставался антагонистом трестированных предприятий, вместо того чтобы принять их, провести необходимые изменения и действовать в их рамках, как это происходит сегодня.

   Недовольство рабочих обострилось и приняло широкие масштабы. Реальная зарплата увеличилась, но ее частично нивелировали регулярные депрессии и безработица. Паника 1893 года принесла неисчислимые страдания рабочим, а беспрецедентная безработица сопровождалась сокращением заработной платы и очередями за хлебом. Рабочие, так же как и фермеры, вносили непропорциональный вклад в экономический прогресс и представляли собой, вероятно, самый большой источник выражения постоянного недовольства. Социальное законодательство развивалось медленно, с большим трудом, а легислатуры зачастую отвергали самые элементарные предложения по защите населения. Частые забастовки, как правило, жестоко подавлялись. Горняки антрацитовых шахт, изможденные на подземных работах, заявили о своих гуманитарных правах во время грандиозной забастовки, которая столкнулась с яростной оппозицией правительства, законодателей и общественности. Эндрю Карнеги использовал вооруженных охранников для кровавого подавления вышедших на забастовку рабочих Хомстеда (в большинстве иностранцев, получавших мизерные деньги). Это событие стало одной из тем президентской кампании 1896 года, так же как и подавление Гровером Кливлендом мощной забастовки железнодорожников в 1894 году. Забастовка явно близилась к победоносному концу, когда президент Кливленд создал прецедент использования федеральных войск для решения рабочих конфликтов и сорвал забастовку, используя «полномочия», предоставленные ему законом о торговле между штатами, который вообще не предусматривал такое использование силы. Даже «Банкирский журнал» назвал действия Кливленда «извращением данного закона, принятого для защиты тех, кого правительство, как известно, никогда не принуждало его выполнять и не наказывало за его нарушения».

   Недовольство мелких предпринимателей, фермеров и рабочих нашло свое отражение в брайанизме, который, подобно бредню, собирал воедино все социальные возмущения. Если бы вопрос касался только неограниченного выпуска серебряных денег, брайанизм никогда бы не вызвал такую бурную ярость правящей плутократии. Но подобное использование серебра означало дезорганизацию валюты и связанного с ее распределением бизнеса, что создавало такую же катастрофическую ситуацию, как во время Гражданской войны (а позднее мировой). Вместе с тем радикалы выдвигали другие предложения – правительственный контроль над железными дорогами и банками, роспуск трестов, ограничение власти Верховного суда, общенародные выборы сенаторов Соединенных Штатов, отмена использования судебных запретов при разборе конфликтов с рабочими и одобрение бойкотов, принятие закона о налоге на прибыль и другие подобные меры. Осуществить некоторые из них было просто невозможно, так как они противоречили ходу всего экономического развития, другие же были проведены в жизнь и не привели ни к какой коммунистической революции. Но в то время победа брайанизма означала бы новый баланс классовых сил в правительстве, хотя бы и временный. Такая перспектива пугала промышленников и финансистов. («Вы напоминаете мне перепуганных кур», – сказал Марк Ханна группе капиталистов. Джеймс Дж. Хилл писал Дж. П. Моргану, что менеджеры Маккинли «должны взяться за работу незамедлительно… Среди фермеров разразилась эпидемия сумасшествия, которая в определенной степени затронула и тех, кто получает зарплату».)

   Оскорбительная и яростная, кампания 1896 года из-за классовых и фракционных противоречий угрожала вылиться в еще одну гражданскую войну. Брайанисты беспощадно критиковали плутократию и богачей, называя их грабителями народа. Джона Д. Рокфеллера, Эндрю Карнеги, Дж. Пирпонта Моргана и других денежных магнатов обвиняли в преступлениях, реальных и нереальных, указывая на то, что вопрос о серебре был лишь отражением более фундаментальных проблем. Финансы играли ведущую роль в установлении нового экономического порядка. Их типичным представителем был банкирский дом Морганов, и сам этот факт, помимо выпуска облигаций в 1895 году, спровоцировал яростные нападки на Моргана, которые он проигнорировал в своей обычной надменной и молчаливой манере. В ответ промышленная и финансовая аристократия объявила борьбу против брайанизма войной цивилизации против варварства, а их сравнение радикалов с революционной толпой показывало, что они страшатся и ненавидят демократию так же, как и народные массы, которые вдохновляли «острословов» Джуниуса Моргана в Хартфорде. Под предводительством Марка Ханны, утверждавшего, что «ни один человек, занимающий высокое общественное положение, ничем не обязан самой общественности», плутократия мобилизовала все свои ресурсы в борьбе против брайанизма. Победа Уильяма Маккинли была достигнута с помощью огромного фонда, созданного в ходе кампании по сбору пожертвований корпораций. Одна только «Стандард ойл» выделила на эти цели двести пятьдесят тысяч долларов. Производители угрожали закрыть свои предприятия в случае избрания Брайана, а многие фермеры выбыли из борьбы из-за повышения цен на пшеницу, чему способствовали неурожаи в Европе и Южной Америке.

   Поражение Брайана консолидировало силы доминирующего капитализма. Это было последним проявлением духа первопроходцев в американской политике, последним вздохом джексоновской демократии и ее домотканого эгалитаризма. Предпринимательство победило, и впоследствии все возмущения происходили главным образом в его пределах. Фронтир, с его меняющимися классовыми отношениями, постоянно обновлявшийся, агрессивный и независимый, бурлил как во время революции, Гражданской войны, так и во время послевоенных радикальных движений. Там возникали радикальные идеи и призывы, которые обычно поддерживали рабочие и мелкие бизнесмены. Теперь западных границ больше не существовало, граница проходила по тихоокеанскому побережью, а дух первооткрывателей был подавлен в ходе развития делового предпринимательства. Идеалы бизнеса (вскормленные духом конкурирующего индивидуализма фронтира) одержали верх над бунтарями и самим Брайаном. Вот как он сам отзывался о сложившейся ситуации во время своей предвыборной кампании 1896 года: «Человек, которого наняли за плату, такой же бизнесмен, как и его работодатель, адвокат в маленьком городке такой же бизнесмен, как и советник корпорации в крупном мегаполисе, торговец на перекрестке дорог такой же бизнесмен, как и торговец в Нью-Йорке, фермер, который просыпается рано утром и трудится в поте лица весь день, такой же бизнесмен, как и тот, который участвует в торгах за цену на зерно, горняки, которые поднимают на-гора ценные металлы, такие же бизнесмены, как и горстка финансовых магнатов, которые монополизировали денежные рынки всего мира».

   Называя себя «борцами за справедливое дело», брайанисты требовали своего места под солнцем преуспевающего бизнеса, рядом с плутократией. Эта борьба то разгоралась с новой силой, то ослабевала, то принимала новые формы и цели, но определенно принимала господствующую систему делового предпринимательства и сливалась с ней. Сам Брайан закончил карьеру агентом по продаже недвижимости, а не в столь отдаленный день Уильям Дженнингс Брайан еще в чине Государственного секретаря отдал приказ о перевозке тела Дж. Пирпонта Моргана из Италии в Соединенные Штаты для проведения торжественных похорон.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Чарлз Райт Миллс.
Властвующая элита

Джон Аллен.
Opus Dei
e-mail: historylib@yandex.ru