К. Маркс об «азиатском» способе производства и восточном государстве

Термин «азиатский способ производства» введен в обществоведение К. Марксом почти полтора века назад. Условность его несомненна - особенно сегодня, когда наука шагнула далеко вперед и обнаружила структуры, аналогичные древнеазиатским, почти в любой части земного шарад Но дело далеко не в термине, появление которого во времена Маркса было логичным и вполне оправданным: материал о восточной общине и восточном деспотизме в те времена черпался наукой в основном из истории стран Азии. Дело в сути проблемы. Что имел в виду Маркс, когда он ввел в науку такой термин? На какие данные он при этом опирался, какие выводы делал?

Как в ходе дискуссии, так и после нее в нашей стране и за рубежом было опубликовано немало специальных трудов, включая объемистые монографические исследования, авторы которых ставили своей целью подытожить и проанализировать идеи Маркса по всем упомянутым вопросам (см. [60; 70; 155; 156; 180; 240; 254; 255]). В них и во многих иных работах уделено большое внимание выяснению сути концепции Маркса как в связи с особенностями развития выделенных им «азиатских», «восточных» обществ, так и вообще в связи с подходом его к анализу неразвитых общественных структур.

Маркс был далеко не первым, кто обратил внимание на особенности азиатских структур. Идея о существовании восточного деспотизма, принципиально отличного от форм политической организации в Европе, была отчетливо выражена уже в «Политике» Аристотеля [6, с. 136-137]. Изданные в средневековой Европе в XIII в. сочинения Аристотеля способствовали распространению понятия «деспотия» в политической мысли той эпохи, а в XIV в. была сформулирована и концепция «азиатского деспотизма», которая связывалась с отсутствием частной собственности и правовых гарантий. Символом такого рода структуры уже с XVI в. стала считаться Османская империя с абсолютной властью султана (см. [240, с. 6-7]). Начиная с XVII в. все чаще посещавшие страны Востока путешественники, миссионеры и купцы обращали внимание на специфику этих стран, сводившуюся прежде всего к сильной роли центральной власти (восточный деспотизм), абсолютному преобладанию государственной и отсутствию частной (во всяком случае сравнимой с европейской раннекапиталистической) собственности, раболепию подданных перед властителем, низших перед высшими, застойности, косности и т. п. Правда, по мере накопления материала картина восточного общества становилась все более сложной и противоречивой. Наряду с застойностью вырисовывалась стабильность централизованной администрации, с косностью - строгий моральный стандарт, с деспотизмом — институты, направленные на ограничение произвола власти. Все более сложными оказывались производственные отношения и связанные с ними отношения собственности. Естественно, что это вызывало у европейцев потребность разобраться в противоречивой информации и как-то оценить характер азиатского общества, воспринимавшегося в XVIII и даже в XIX в. еще в виде сравнительно однородной, внутренне недифференцированной «восточной» структуры.

Анализ сведений о восточных обществах привел уже в XVIII в. к появлению как резкой критики (Ш.-Л. Монтескье, Д. Дефо), так и апологетики (Вольтер, Ф. Кенэ) восточных порядков [60, с. 83—93; 180, с. 40 и сл.]. Знаменитый политэконом А. Смит, вскрывший разницу между рентой собственника и налогом государства, обратил внимание на отсутствие на Востоке различий между ними и пришел к выводу, что там суверен относится к земле одновременно как собственник и как представитель публичной власти, не отделяя одно от другого [67, с. 495, 525, 583; 180, с. 39]. Наконец, вершиной анализа восточных структур в домарксовый период явились на рубеже XVIII—XIX вв. работы Гегеля, лучше других вскрывшего основы восточного деспотизма, обратившего внимание на механизм власти и феномен всеобщего бесправия, на высшие регулирующе-контролирующие и организаторские функции государства и всей системы администрации в Азии, в частности в Китае [28, с. 96—207].

Разумеется, первые работы о Востоке содержали немало ошибок и явных упрощений. Но существенно, что главное в специфике восточных обществ в них было подмечено в основном верно, так что в дальнейшем на протяжении долгих десятилетий, даже веков вновь накапливавшиеся факты сравнительно непротиворечиво вписывались в сложившиеся представления. Пожалуй, только с начала XX в. лавина новых материалов из истории неевропейских народов превратила эти представления о Востоке в сильно устаревшие, хотя и далеко не потерявшие своего значения.

Маркс был знаком с историей Востока и исследованиями по его структуре, причем его острый аналитический ум легко уловил суть проблематики: Восток для него был наиболее ранним и примитивным вариантом развития докапиталистических обществ, причем вариантом хотя и существенно отличным, но в то же время вполне сопоставимым с выделенными им двумя другими — античным и феодальным. «В общих чертах,— писал он в предисловии к "Критике политической экономии",— азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации» [1, с. 7].

В этой хорошо известной цитате упомянуты, одна за Другой в определенной последовательности четыре стадии социально-экономического развития, а слово «формация» употреблено в непривычном для нас, расширительном значении. Вообще "следует напомнить, что Маркс не сформулировал законченную теорию формаций — пятичленная схема их была создана после него. Но весь контекст его работ дает основания для вывода, что четвертую из указанных стадий следует вычленить как единицу более высокого таксономического порядка, тогда как первые три могут быть поставлены рядом друг с другом. Это подтверждается и той схемой, которая сложилась к концу его жизни, «когда стали проясняться в науке контуры "доисторической" организации» [8, с. 72]; она была составлена из двух основных формаций — первичной (архаической, первобытнообщинной) и вторичной, уже знакомой с социальными антагонизмами, в рамки которой Маркс включал все выделенные им четыре способа производства. Важно отметить, однако, что в единой вторичной формации Маркс видел две «крупные формы», докапиталистическую и капиталистическую, первая из которых как раз и членилась на три части в соответствии с формулой о «прогрессивных эпохах экономической общественной формации» - азиатской, античной, феодальной (см. [8, с. 73; 63, с. 70]).

Итак, Маркс знал о восточном обществе, был знаком, правда из вторых рук, с его структурой и нашел ей место в своей общей генеральной схеме истории общества. Но не остановился на этом. В насыщенной глубокими и интересными сопоставлениями работе «Формы, предшествующие капиталистическому производству» он дал специальный сравнительный анализ всех трех докапиталистических форм. Изучение упомянутой работы, являющейся лабораторией мысли исследователя, показывает,что по многим основным параметрам — по характеру собственности, соединения производителя со средствами труда, роли внешней (внеобщинной) власти в процессе производства и т.п.— три формы сильно различались между собой [26]. Существенно подчеркнуть, что эти различия были, по мысли Маркса, чисто структурными, т. е. внутренне детерминированными, связанными с присущей каждой форме имманентными специфическими особенностями, но отнюдь не с последовательностью их появления на свет, предполагающей вызревание более поздних из них на основе или из недр более ранних. Другими словами, не отрицая того очевидного факта, что азиатская, античная и германская формы были, по Марксу, зародышами трех прогрессивно-последовательных по отношению друг к другу способов производства, нельзя забывать о том, что эти формы он анализировал в плане параллельного их сопоставления и раскрытия специфики их развития ab ovo. И именно это дает основание видеть в указанных формах не только и не столько сменяющие друг друга стадии, сколько варианты единой докапиталистической макроструктуры, первой «крупной формы» вторичной формации³.

Начиная свой анализ каждой из трех форм с клеточки общества — его общины, Маркс показал, каким образом сложились в античном и германском обществе присущие им отношения собственности и производства, как античная община привела к развитию рабовладения, а германская — феодализма. Оба способа производства, сложившиеся на основе этих двух сравнительно более поздних форм, второй и третьей, отличались разделением общества на антагонистические классы, в основе чего лежала частная собственность господствующих классов, рабовладельцев и феодалов. Анализ первой и наиболее ранней общины, азиатской, привел Маркса к несколько иным выводам.

Он обратил внимание на ее исключительную внутреннюю цельность, прочность и монолитность, свойственную именно ей слитность индивида с коллективом. Именно община как коллектив опосредует собой все то, чем владеет каждый в ее рамках. Отсюда специфическое положение индивида: участвуя в процессе производства в рамках общины, он (даже если имеет полученный от общины собственный надел) не отдаляется от коллектива и в силу этого никогда не становится собственником, оставаясь только владельцем обрабатываемого им надела и полученного им продукта. Собственность же, первоначально коллективная (общинная, племенная), с течением времени все более трансформируется в верховную собственность возвысившегося над общинами правителя, выступающего в качестве обоготворенного символа коллектива, его верховного повелителя, «связующего единства».

Встав над общинами, восточный деспот на правах «связующего единства» присваивает себе исключительное право распоряжаться совокупным продуктом коллектива. Выступая в качестве высшего управителя возникающего на этой основе административно-политического объединения, государства, деспот присваивает прибавочный продукт общины (или по крайней мере часть его) «как в виде дани», так и в форме совместных работ «для прославления единого начала — отчасти действительного деспота, отчасти воображаемого племенного существа, бога» [3, с. 464].

Отталкиваясь от произведенного анализа, Маркс реконструирует характер связи между общинами и их эксплуататорами, олицетворенными деспотом. Отрицая существование здесь какой-либо частной собственности, он выдвигает тезис, согласно которому «общины выступают лишь как наследственные вл¬дельцы» по отношению к связующему единству, верховному собственнику, именно в силу этой верховной собственности имевшему право на их прибавочный продукт [3, с. 463].

Итак, по Марксу, азиатская структура — биполярное единство общин и возвысившегося над ними государства, олицетворенного восточным деспотом. Внутренняя связь в такой структуре в принципе аналогична той, что и в двух остальных: эксплуатация господствующими верхами производителей с присвоением их прибавочного продукта и использованием их труда. Но существенна и разница: на верхнем полюсе стоят здесь не частные собственники типа рабовладельца или феодала, но олицетворенное деспотом (и предполагающее, естественно, существование административного аппарата) государство, взимающее с подданных (с общин) ренту-налог: «Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это. наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты. При таких обстоятельствах отношение зависимости может иметь политически и экономически не более суровую форму, чем та, которая характеризует положение всех подданных по отношению к этому государству. Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение и пользование землей» [2, ч. II, с. 354]⁴.

Государство, о котором идет речь в приведенной цитате, возникает в условиях отсутствия частной собственности и противостоящего производителям класса частных собственников; оно складывается как результат объективной потребности коллектива (общин) в организации производства в крупных масштабах (в частности, Маркс имел в виду ирригацию). Очень важно обратить внимание именно на указанный аспект проблемы.

Показательно, что Маркс, давший миру образец классового анализа, вообще не применяет понятия «класс» по отношению к азиатским структурам. И это отнюдь не случайное умолчание; он просто не видит места для классов и тем более классовых антагонизмов в той структуре с ее отсутствием частной собственности, которая была им описана и которая, по его мнению, была присуща восточным обществам, причем не только древним. Подобный подход, однако, отнюдь не адекватен признанию бесклассовости азиатской структуры в полном смысле слова. Пусть классов нет, так как они не сложились и не могли возникнуть при отсутствии частной собственности. Но есть социальное и имущественное неравенство, есть социальный антагонизм, причем весьма и весьма суровые, подчас по своим проявлениям вопиющие, даже кое в чем несравнимые с европейскими классовыми. Я имею в виду восходящий к гегелевскому анализу восточных обществ тезис о «поголовном рабстве» на Востоке[3, с. 485].

Касаясь этой проблемы, Маркс подчеркивал, что отдельный человек, т. е. подданный восточного государства, существующий в рамках азиатской формы собственности, «никогда не становится собственником, а является только владельцем, он, по сути дела, сам — собственность, раб того, в ком олицетворено единство общины, и поэтому рабство не подрывает здесь условий труда и не видоизменяет существо отношения» [3, с. 482]. Очень важная, принципиальная мысль. Рабство в азиатском обществе не может активно и эффективно менять существо отношений, ибо для этого нет базы — частной собственности. Маркс особо настаивал на том, что рабство и крепостная зависимость, которые он обычно рассматривал как параллельные однопорядковые и сопоставимые явления, являются производными, никогда не первоначальными отношениями, что они представляют собой дальнейшие ступени «развития собственности, покоящейся на племенном строе», и «неизбежно изменяют все его формы», однако «меньше всего могут они это сделать при азиатской форме» [3, с. 482]. Иными словами, возникающие и при азиатской форме рабство и крепостничество не становятся доминирующим типом отношений.

Не рабы и не крепостные, а крестьяне-общинники были в восточном обществе основным эксплуатируемым и политически бесправным социальным слоем, причем степень их эксплуатации и бесправия могла быть сколь угодно большой. Следует особо отметить, что Маркс отнюдь не заблуждался на сей счет и не строил иллюзий в стиле Вольтера. Как раз напротив, он не раз клеймил деспотизм и произвол на Востоке, отмечал отсутствие там свободы личности с ее юридически гарантированными правами. И классическая фраза о «поголовном рабстве», несмотря на ее явную метафоричность, была точной и суровой оценкой социально-политической структуры - обществ Востока.

Таким образом, социальные антагонизмы Марксом отнюдь не игнорировались. Но он не считал их классовыми, во всяком случае в том смысле, как он обычно применял понятие «класс». Сущность таких антагонизмов, как и сущность эксплуатации в азиатских обществах, проявлялась во взаимоотношениях между государством и его аппаратом управления и принуждения, с одной стороны, и массами крестьян-общинников, т. е. основным контингентом подданных восточного государства — с другой. Но что же это в таком случае за государство, на какой основе оно возникло?

Подробно разбирая проблему общественных должностей в первобытных общинах, Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» обратил внимание на то, что именно носители такого рода должностей, использовавшие отправление своих общественно полезных и даже, я бы сказал, общественно необходимых функций подчас «в целях обогащения», были «облечены известными полномочиями» и являли собой «зачатки государственной власти». Развивая ту же мысль в полемике с Дюрингом, Энгельс писал: «Нам нет надобности выяснять здесь, каким образом эта все возраставшая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырасти в господство над обществом; каким образом первоначальный слуга общества, при благоприятных условиях, постепенно превращался в господина над ним; каким образом господин этот выступал, смотря по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап, то как греческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т. д.; в какой мере он при этом превращении применял в конце концов также и насилие и каким образом, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс. Нам важно только установить здесь, что в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции и что это политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло» [4, с. 184]. Подобное представление об истоках государственной власти и государства разделял и Маркс, не раз подчеркивавший общественно-должностные функции государства как организатора производства: «Общие для всех условия действительного присвоения посредством труда, ирригационные каналы, играющие очень важную роль у азиатских народов, средства сообщения и т. п. представляются в этом случае делом рук более высокого единого начала - деспотического правительства, витающего над мелкими общинами» [3, с. 464].

Изложенное позволяет заключить, что теория Маркса о характере восточного общества и государства выглядит примерно следующим образом. В условиях отсутствия частной собственности исполнение общественно необходимых социально-политических и производственно-технических функций вело к появлению слоя людей, поднявшихся над первобытными общинами. Опираясь на авторитет общественных должностей и на зарождавшийся аппарат власти, этот слой с течением времени становился все более могущественным и независимым от коллектива. Логическое развитие описываемого процесса вело к абсолютизации сакрализованной власти вождя, ставшего во главе иерархии управителей, превратившегося в обожествленного деспота, в символ разросшегося коллектива, в «связующее единство» складывающегося государства, наконец, в «верховного собственника».

Данные современных исследований убедительно свидетельствуют, что ранняя и в силу необходимости фрагментарная теория-схема Маркса оказалась в конечном счете много предпочтительней пришедшей ей на смену в XX в.⁵ (речь идет об априорном постулировании структурообразующей функции рабовладения для всех древних и феодализма — для средневековых обществ в рамках пятичленной схемы формаций). Обратимся к анализу этих данных.

³ В том, что сам Маркс смотрел на это именно так, убеждает ряд сопоставлений, приводимых в тексте «Капитала», где автор в различной связи не раз сопоставляет друг с другом выступающих в аналогичной функции представителей эксплуататорской верхушки, олицетворяющих все три упомянутые формы: «При рабовладельческих отношениях, при крепостных отношениях, при отношениях дани (поскольку имеется в виду примитивный общественный строй) присваивает, а следовательно, и продает продукты рабовладелец, феодал, взимающее дань государство» [2, ч. 1, с. 358]; «Помимо того, что торговый капитал живет за счет разницы между ценами производства различных стран (и в этом отношении он оказывает влияние на выравнивание и установление товарных стоимостей), купеческий капитал при прежних способах производства присваивает себе подавляющую долю прибавочного продукта, отчасти как посредник между обществами, производство которых в основном еще направлено на потребительную стоимость и для экономической организации которых продажа части продуктов, вообще поступающей в обращение, следовательно вообще продажа продуктов по их стоимости, имеет второстепенное значение; отчасти потому, что при прежних способах производства главные владельцы прибавочного продукта, с которыми имеет дело купец,— рабовладелец, феодальный земельный собственник, государство (например, восточный деспот), представляют потребляющее богатство, которому расставляет сети купец» [2, ч. 1, с. 363].
⁴ Некоторое время назад в отечественной историографии возникла тенденция к пересмотру тезиса о «верховной собственности», по меньшей мере на Ближнем Востоке в древности [34]. Следуя И. М. Дьяконову, отдельные авторы склонны даже считать эту идею доказанным фактом чуть ли не для всего древнего Востока [60, с. 231—232]. Между тем сомнение в существовании верховной собственности явно неоправданно. Многочисленные и обстоятельные исследования современных социальных, экономических и политических антропологов позволяют заключить, что в ранних политических структурах, о которых идет речь, существовал феномен власти-собственности политического лидера, который и следует рассматривать в качестве модификации «верховной собственности» (см. [22; 23]). Этот факт подтверждает принципиальную правоту тезиса Маркса и побуждает отвергнуть упомянутую тенденцию.
⁵ Стоит привести небезынтересное суждение на сей счет: «Понятие "азиатский способ производства", гипотетически введенное Марксом, в дальнейшем могло быть снято самим развитием исторической науки, если бы оказалось, что оно противоречит фактам. Но все дело в том, что этого не произошло. Как раз наоборот! Факты исторической науки убедительно свидетельствуют, что понятие "азиатский способ производства" выражает реальную и весьма важную проблему исторического знания, обойти и игнорировать которую невозможно» [54, с. 168]. Отметим также, что за последнее время резко увеличилось внимание к проблеме «азиатского способа производства» и в историографии КНР [294; 334], где еще недавно абсолютно господствовала пятичленная схема формаций, причем в ее весьма догматической модификации (см. [29]).

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 9505

загрузка...

Другие книги по данной тематике