Глава 11. Каракорум

В отличие от других завоевателей Чингисхан не остался жить в самой богатой области своего нового владения – в Китае. После того как на пути домой он миновал Великую стену после падения Цзинь, он не стал возвращаться в Китай. Он оставил там правителем Мухули и поспешил назад на бесплодные плато, которые принадлежали ему от рождения.

Здесь у него была ставка. Из городов пустыни он выбрал Каракорум, Черные Пески, в качестве главной ордынской ставки.

И тут у него было все, чего только мог пожелать кочевник. Странный город Каракорум, мегаполис пустыни. Обдуваемый ветрами и засыпаемый песками. Жилища из высушенного ила и соломы, разбросанные в беспорядке. Вокруг них – черные купола войлочных юрт.

Годы полной лишений кочевой жизни – в прошлом. Просторные конюшни заполняли зимой отборные лошади с ханским клеймом. Амбары с зерном и фуражом спасали от голода: просо и рис – для людей, сено – для лошадей. Караван-сараи давали пристанище путникам и прибывшим с визитом послам, которые стекались со всей Северной Азии.

С юга приезжали арабские и турецкие купцы. С ними Чингисхан устанавливал взаимоотношения по-своему. Он не любил торговаться. Если купцы пытались заключить с ним сделку, то их товар отбирался без всякой оплаты, если же, наоборот, они отдавали все хану, то получали от хана подарков на большую сумму, чем им заплатили бы за товар.

За районом посольств был квартал священнослужителей. Старинные буддистские храмы соседствовали с каменными мечетями и маленькими церквами несторианских христиан. Каждый житель был свободен в вероисповедании до тех пор, пока он следовал законам ясы и правилам, установленным в монгольском лагере.

Гостей встречали монгольские должностные лица на границах и направляли в Каракорум с провожатыми. Весть об их прибытии передавалась с нарочными караванных путей. Перед взором гостей сразу представали черные купола юрт и ряды кибиток на лишенной лесов и холмов равнине, окружавшей город хана. Прибывающие попадали в руки блюстителя закона и исполнения наказаний.

Следуя старому обычаю кочевников, гости должны были пройти между двух больших костров. Как правило, в этом не было для них никакого вреда, но монголы верили, что если в них кроется дьявольская сила, то огни костров ее сожгут. Затем гостям выделяли жилище и питание и, если хан давал на то свое согласие, им давали возможность предстать перед монгольским завоевателем.

Его двор располагался в высоком павильоне из белого войлока, украшенного шелковыми полосами. У входа стоял серебряный столовый прибор с угощениями: кобылье молоко, фрукты и мясо, так что каждый, кто приходил к хану, мог съесть столько, сколько пожелает. На возвышении в дальнем конце шатра сидел сам хан на низкой скамейке, рядом с ним Борте и иногда еще одна из жен, которая сидела пониже, с левой стороны.

Несколько министров сопровождали его – Елюй Чуцай, пожалуй, в своем украшенном вышивкой халате, выглядевший достаточно таинственно со своей длинной бородой и утробным голосом, писарь-уйгур со своим бумажным свитком и кистью, монгол-ноян^[4] – почетный виночерпий. На скамьях вдоль стен павильона сидели другие люди знатного происхождения в благопристойном молчании, в длинных овечьих тулупах, подпоясанных кушаками со свешивающимися концами, в окантованных шапках из белого войлока, являющихся повседневной одеждой ордынца. В центре павильона горел огонь, горючими материалами для которого были верблюжья колючка и кизяк.

Tap-ханы почитались выше всех прочих, они могли вести себя кичливо и садиться на скамьи, подсунув под них ноги, положив руки в шрамах на свои крепкие бедра искусных наездников. Орхоны и командующие туменами могли сидеть рядом с ними, со своими булавами – символами данной им власти. Разговор велся неторопливо, низкими монотонными голосами, и воцарялась полное молчание, когда говорил хан.

После того как он что-либо сказал, тема считалась исчерпанной. Никто уже не мог добавить к сказанному что-либо еще. Сказать что-либо против было нарушением этикета, попранием морально-этических норм и грозило передачей дела мастеру исполнения наказаний. То, что говорилось ханом, было лаконичным и до скрупулезности точным.

Чужестранцам полагалось приносить с собой подарки. Дары приносили к хану, прежде чем пропускали к нему самих гостей в сопровождении начальника дежурившей в этот день стражи. Затем посетителей обыскивали на предмет оружия и следили, чтобы они не зацепились за порог павильона или за какую-либо из веревок, если это происходило в шатре. Чтобы поговорить с ханом, они должны были прежде опуститься на колени. Представившись хану в его ставке, они не могли уйти до тех пор, пока он не позволит им сделать это.

Каракорум, ныне погребенный под барханами Гоби, управлялся железной волей хана. Люди, вступавшие в орду, становились слугами Властителя Тронов и Корон. По-другому быть не могло. «Присоединившись к татарам, – отмечал мужественный «брат» Рубрук, – я ощутил себя вошедшим в другой мир».

Это был мир, который жил по законам ясы и безропотно ожидал, какова будет воля хана. Повседневная жизнь носила характер сплошь и рядом военизированный, и порядок был на первом месте. Павильон хана был обязательно обращен к югу, и с этой стороны оставалось свободное пространство. Справа и слева, подобно тому, как у детей Израиля было закрепленное за каждым место в храме, у ордынцев были закрепленные за ними места.

Семейство хана умножалось. Наряду с сероглазой Борте, в его шатрах, разбросанных по орде в ожидании своих будущих хозяев, жили другие его женщины. Он сделал своими женами принцесс Китая и Ляо, дочерей из семейства турецкого султана, а также самых красивых женщин из различных племен Гоби.

Он умел ценить красоту в женщинах в не меньшей степени, чем сообразительность и храбрость в мужчинах и резвость и выносливость в лошадях. Как-то один ордынец рассказал ему, что видел очень красивую лицом и внешностью девушку в одной из покоренных провинций. Но этот монгол не знал, как ее теперь найти.

– Если она действительно красива, – ответил нетерпеливо хан, – то я ее найду.

Забавную историю рассказывают о сне, потревожившем хана, в котором одна из его женщин якобы замышляла причинить ему вред. И вот, когда он проснулся и уже, как обычно, скакал в степи, он сразу спросил:

– Кто начальник стражи у входа в шатер?

Когда сопровождающий назвал имя этого человека, хан отдал такое распоряжение:

– Такая-то и такая-то женщина даруется тебе. Бери ее в свой шатер.

Проблемы этического характера он разрешал своими собственными методами. Некая наложница в его семействе уступила домогательствам одного из монголов. Обдумав ситуацию, хан не стал предавать смерти никого из этой пары, но прогнал их с глаз долой, со словами:

– Я ошибался, когда брал к себе девушку с низменными инстинктами.

Из всех своих сыновей он признавал в качестве своих наследников лишь четверых, рожденных от Борте. Они были его избранными спутниками, и он опекал их, приставив к каждому наставника. Когда он почувствовал удовлетворение от того, что все они разные по характеру и способностям, то «окрестил» их орлукс (орлы) и удостоил чести считаться принцами императорской крови. И им отводилась своя роль в четком распорядке дел.

Его первенец Джучи стал мастером охоты, от которой монголы все еще получали значительную часть пропитания. Джагатай стал блюстителем закона и исполнения наказаний; Угедей – мастером курултая, самого же младшего – Тулуя, получившего номинальный пост главнокомандующего армией, хан держал подле себя. Впоследствии сын Джучи – Бату – создал Золотую Орду, которая сокрушила Русь, Джагатай получил в удел Центральную Азию, а его потомок Бабур стал первым из Великих Моголов Индии. Сын Тулуя Хубилай покорил земли от Китайского моря до срединной Европы.

Юный Хубилай был любимцем хана. Он испытывал особую гордость за этого внука и говорил: «Запоминайте хорошенько слова юного Хубилая, они исполнены мудрости».

По возвращении из Китая Чингисхан нашел западную половину своей молодой империи в высшей степени деморализованной. Сильные тюркские племена Центральной Азии, вассалы империи кара-китаев, оказались под пятой ловкого узурпатора, некоего Гучлука, вождя найманов.

Гучлук, как видно, выдвинулся и прославился путем предательства и измены с наибольшей выгодой для себя. Он заключил союз со все еще могущественными дальневосточными племенами, а приблизившего его к себе доверчивого хана кара-китаев обрек на гибель. В то время как Чингисхан был занят событиями за Великой Китайской стеной, Гучлук расстроил ряды союзных монголам уйгуров, убил христианского хана Алмалыка, ставленника монголов. Вечно неугомонные меркиты покинули орду и примкнули к Гучлуку.

Против Гучлука и его недолговечной империи, простиравшейся от Тибета до Самарканда, после своего возвращения в Каракорум Чингисхан действовал решительно. Орда пересела на свежих коней и двинулась против найманов. Властитель кара-китаев со своим войском был выманен с занимаемых позиций и наголову разгромлен монгольским ветераном^[5].

Субедей выступил с туменом, чтобы приструнить меркитов, а Джебе-ноян был удостоен чести командовать двумя туменами. Ему был дан приказ преследовать Гучлука и привезти его мертвым.

Не будем вдаваться в подробности того, как ловко маневрировал Джебе-ноян среди горных цепей. Он потрафил мусульманам, обещав помилование всем своим противникам, за исключением Гучлука, и открыв закрывшиеся было из-за войны буддийские храмы. Затем он гонялся за этим «императором на год» по горным тропам под Крышей Мира до тех пор, пока Гучлук не был убит. Его голова была доставлена в Каракорум вместе с табуном в тысячу белоносых коней, которых энергичный Джебе собирал на всем своем пути.

Все это предприятие, которое могло бы стать для хана опасным, проиграй он первое в нем сражение, дало в итоге два результата. Ближайшее из диких тюркских племен, занимавших пространство от Тибета и через его предгорья до русских степей, стало частью орды. После падения Северного Китая эти же самые кочевники поддерживали то, что можно было бы назвать балансом сил в Азии. Победоносные же монголы все еще оставались в численном меньшинстве.

Помимо прочего, открытие храмов добавило популярности Чингисхану. От горных селений до городов долин разносилась молва о том, что он завоевал Китай, и его личность была окутана ореолом огромного мистического влияния буддистского Китая. С другой стороны, приведенные в замешательство муллы были довольны, что им не докучали и что они были освобождены от «ханской десятины» и от налогов. Под заснеженными вершинами Тибета, на арене самой ожесточенной борьбы на почве религиозной ненависти, язычники, муллы и ламы были поставлены в равные условия и были предупреждены. В этом угадывалось влияние ясы. Эмиссары хана – бородатые китайцы – излагали новый закон завоевателя. Они появились, чтобы упорядочить образовавшийся хаос, поскольку старались облегчить положение Китая под управлением «железного» Мухули.

Гонец галопом помчался по караванному пути к ликующему Джебе-нояну с вестью о том, что табун в тысячу лошадей доставлен хану.

К спеху или нет, Джебе-ноян продолжал собирать воинов у отрогов Тибета. Не вернулся он и в Каракорум. Ему предстояла работа в другой четверти мира.

Между тем со свержением Гучлука перемирие в Северной Азии установилось так внезапно и неотвратимо, как неожиданно спущенный занавес. От Китая до Аральского моря правил один хозяин. Прекратились мятежи. Гонцы хана носились галопом даже за пятидесятый меридиан, и люди говорили, что девственница, с мешком золота и без оружия, могла без опаски скакать из конца в конец кочевой империи.

Однако эта управленческая деятельность не вполне удовлетворяла стареющего завоевателя. Он уже больше не получал удовольствия от зимней охоты в степи. Как-то в павильоне, в Каракоруме, он спросил начальника своей стражи, в чем, по его мнению, величайшее счастье на земле?

– Скакать в вольной степи в ясный день на быстроногом коне, – отвечал монгол после некоторого раздумья, – и чтобы был сокол на руке для охоты на зайцев.

– Нет, – отвечал хан, – в том, чтобы сокрушать врагов, видеть, как они падают к твоим ногам; чтобы забирать их коней и имущество и слышать стенания их женщин. Нет ничего лучше этого.

Властитель над Тронами и Коронами был также Карой Божьей. Его следующим шагом стало очередное завоевание, ужасное в своем проявлении, и оно было направлено на Запад. А произошло оно весьма странным образом.