Глава XXXIV. Население

Рост населения в Англии, во Фракции и в Пруссии; население других стран. Соотношение между городским и сельским населением. Брачностъ, рождаемость, смертность. Антисанитарные условия жизни. Войны и их влияние на распространение эпидемий. Тридцатилетняя война и ее последствия. Отношение к эпидемиям. Постепенное уменьшение эпидемий. Переселения. Итальянцы, гугеноты, фламандцы. Переселение на Восток и в Америку. Поощрение роста населения.

Относительно численности населения в различных странах в рассматриваемый период имеется несколько больше сведений, чем о средневековой эпохе. Впрочем, еще в 1753 г. предложение произвести народную перепись было отвергнуто английским парламентом, ибо перепись «обнаружила бы врагам Англии ее слабость и обозначала бы полную гибель последних остатков английской свободы». Неужели же, восклицает один из членов парламента, найдется хоть одно человеческое существо, столь смелое и столь бесстыдное, чтобы сделать подобное предложение! При отсутствии достоверных цифр неудивительно, что делались самые противоречивые предположения относительно численности населения. Грегори Кинг утверждал в 1696 г., что население Англии удвоится — достигнет 11 млн — в 2300 г., на самом же деле уже в 1906 г. насчитывалось 36,5 млн чел. Но он все же был оптимистом по сравнению с Прайсом (1773) и многочисленными его сторонниками, находившими, что население Англии сокращается, что оно сократилось с конца XVII в. Все свидетельствует, наоборот, о том, что в противоположность средневековому периоду, когда население Англии находилось в стационарном состоянии (Роджерс находит и в XIV в., и в XVI в. те же 2,5 млн), с быстрым развитием ее хозяйственной жизни начался и значительный рост населения в XVII в. (по Роджерсу, оно в течение XVII в. удвоилось), в особенности же в XVIII в. Как видно из вычислений Финлезона - на основании данных о крещениях и погребениях, — население возросло почти на 1 млн чел., или на 17%, в течение первой половины XVIII в. и на 3 млн, или более 50%, во второй половине века (5,1 млн в 1700 г., 6 млн. в 1750 г. и 9,18 млн в 1801 г.). При этом, под влиянием развития промышленности, изменилось распределение населения между отдельными частями страны (Тойнби): с 1700 по 1750 г. оно особенно возросло во вновь возникших центрах хлопчатобумажной (Ланкашир) и каменноугольной индустрии (Дюргем и Нортумберленд), а также в районах производства металлических и гончарных изделий (Стаффордшир, Уарвикшир).

И во Франции с XVII в. замечается рост населения, но религиозные преследования, войны и голода снова прервали его: в начале XVIII в. было всего 18 млн, и лишь ко времени революции численность ее населения, по Левассеру, достигла 26 млн. В Пруссии политический и экономический подъем XVIII в. ярко выражается в численности населения — оно удвоилось в полвека, с 1688 до 1740 г.: в 1688 г. насчитывалось 1,11 млн, в 1715 г — 1,67 млн и в 1740 г. — 2,38 млн, и снова более чем удвоилось в царствование Фридриха Великого: в 1740 г. было 2,38 млн, в 1786 г. — 5,63 млн¹.

И в других местностях Германии, после сильного сокращения населения в эпоху Тридцатилетней войны — по Рюмелину, наполовину, - замечается значительный рост населения, в особенности в Вюртемберге: оно в течение второй половины XVI в. почти удвоилось, хотя все же не достигло той цифры, которая существовала накануне Тридцатилетней войны; быстрый рост первого 30-летия XVIII в. сменился, по Трельтшу, затем более медленным темпом, но к концу XVIII в. оказалось 70 чел. на кв. км вместо 40 за 100 лет до того. Наоборот, на Пиренейском полуострове население возрастает лишь в течение XVI в. — оно удваивается: 4,25 млн насчитывалось в начале XVI в. и 8,4 млн в конце этого века; это эпоха хозяйственного роста Испании. В следующую эпоху, как видно из Геблера, население Испании уменьшается: в 1723 г. было 5,8 млн, или почти на 3 млн меньше, чем в 1594 г., — результат дурного управления страной, показатель застоя в экономической жизни. Для современной Италии Инама-Стернегг получает на основании подсчетов, произведенных по отдельным (тогда независимым) областям (приходами велись реестры населения и делались подсчеты числа очагов), во второй половине XVI в. около 11 млн и столько же в начале XVII в. — следовательно, застой в течение полутора веков и только затем возрастание до 17 млн в 1800 г. В общем, в Европе в XVIII в. плотность населения сильно увеличилась. В 1700 г. Англия имела менее 36, Нидерланды несколько больше и только Франция 45 жителей (Вюртемберг — 40) на кв. км; Дания и Шотландия — всего 15—16. Сто лет спустя Англия и Нидерланды достигли 65, Вюртемберг 72 и даже Саксония 50 чел., а в Пруссии плотность населения, будучи абсолютно невелика (30 чел.), успела возрасти в 2-2,5 раза; в Богемии она также увеличилась с 27 до 58 чел. на кв. км.

Общее количество населения увеличилось в Европе с 95 млн. в 1600 г. до 130 млн в 1700 г. и до 188 млн в 1800 г.; в Западной Европе оно составляло в 1800 г. 122 млн.

Изменилось и соотношение между городским и сельским населением. Артур Юнг утверждал, преувеличивая, что в цветущих странах, как Англия, половина населения живет в городах, во Франции же в городах проживает всего четвертая часть; по Лавуазье, Мого и Де-Помедлю, городское население Франции составляло также 1/3-1/4 всего населения. Во всяком случае, как видно из описаний Юнга, в Англии городская жизнь была гораздо более развита, чем в других странах. В Вюртемберге городское население не превышало 1/4 всего населения, в Гессене и Силезии - 1/5; если в отдельных местностях Пруссии оно доходило до 40%, то не столько вследствие роста городов, сколько по причине существования обширных пустопорожних сельских местностей. Вообще, в Пруссии в 1748 г. 27,1% жили в городах и столько же - 27,8% - 40 лет спустя, в 1787 г. Англичанин Арбутнот (Arbuthnot) объясняет рост больших городов тремя причинами: наличием торговли, парламента и других «увеселений», в действительности имея в виду один Лондон. О последнем Граунт в 1662 г. писал, что голова — Лондон — слишком велика и могущественна для туловища - Англии — и что население его возрастает втрое быстрее, чем во всей остальной Англии. Лондон, по Грегори Кингу, имел полмиллиона населения; по утверждению Маколея — в 17 раз более, чем Бристоль или Норвич. В конце XVIII в. он сосредоточивал, по Эдену, 1/10, по Юнгу - 1/5 населения Англии. Из прочих городов всего лишь несколько имело 10 тыс. жителей². Сто лет спустя, т.е. еще в эпоху, предшествующую появлению машин, промышленные центры - Манчестер, Бирмингем, Шеффилд, Ливерпуль — превратились из небольших городов с 4—5-тысячным населением в города с 20-40 тыс. жителей; Бристоль имел даже 100 тыс. жителей. Однако большими городами они и другие поселения (Лидс, Галифакс, Норвич) стали лишь к концу XVIII в., когда прядильная машина и фабрика стали привлекать тысячи населения из окрестных сел.

Во Франции накануне революции насчитывалось около 80 городов с числом жителей свыше 10 тыс. (сто лет спустя 255 городов), сосредоточивавших около 2 млн населения (сто лет спустя 3 1/2 млн), среди них на первом плане Париж с 600 тыс. и Лион с 135 тыс.³ Вена, Рим и Амстердам также имели в XVIII в. 150-200 тыс., несколько меньше Венеция и Милан. В Ренне находим всего 30 тыс., в Дижоне и Гренобле не более 20 тыс., в Бордо в 1770 г. 75 тыс., в 1790 г. 110 тыс.⁴ Если для Палермо вычисляют вдвое большую цифру, то это, несомненно, преувеличено. Берлин же насчитывал еще в середине XVII в. менее 10 тыс. населения, и лишь сто лет спустя оно достигло 100 тыс.

В отношении движения населения при сравнении периода XVII—XVIII вв. с XIX в. получается значительная разница: и брачность, и рождаемость, и смертность были, по-видимому, гораздо выше в рассматриваемую эпоху, чем в XIX в.

Брачность была в XVIII в., по-видимому, была выше, чем в первой половине XIX в. и в особенности в конце XIX в. Она составляла на тысячу жителей: во Франции во второй половине XVIII в. 8,8 (в Руссильоне 9) вместо 7,9 во второй половине XIX в.; в Швеции 8,9 в 1771-1780 гг. вместо 6,0 в 1896-1900 гг.; в Ольденбурге 10,0 в 1760-1769 гг. вместо 8,2 в 1891-1909 гг.; в Пруссии в эпоху Фридриха Великого и Зюсмильха 10,2 в 20 курмаркских городах и 9,2 в 1056 курмаркских селах, тогда как в 1867—1886 гг. (в Пруссии вообще) 9,2 в городах и 8 в селах ив 1896-1900 гг. 8,4.

Более значительна была и рождаемость. Во Франции во второй половине XVIII в. она равнялась на 1000 населения 37—39 (в Руссильоне 42), тогда как в 1841-1850 гг. 27,4, а в 1896-1900 гг. 22,0; на один брак приходилось во второй половине XVIII в. 4—4,5 рождения вместо 3 в конце XIX в. В Швеции на 1000 населения рождалось в 1750—1760 гг. 36,2, в 1841-1850 гг. 31,1, а в 1896-1900 гг. 26,9; в Ольденбурге в 1760-1769 гг. 36,6; в 1841-1850 гг. 30,5; в 1891-1900 гг. 35,2. Для Пруссии имеем следующие цифры: по Кроне и Трельтшу, в государстве вообще в 1784—1788 гг. 40, тогда как в 1896-1900 гг. 38,1; в Курмарке, по Зюсмильху, 33 1/3 в селах и 36 в городах (Курмарки), с исправлением Вернике — 40,5 и 41—42, в герцогстве Магдебургском 34,6 в 1783—1789 гг. и 39 в 1752—1756 гг. Почти та же цифра, как для Пруссии, получается для Вюртемберга во второй половине XVIII в. (1715—1755: 39,6; 1757-1761: 41; 1780-1786: 42-42,5; 1794-1799: 41,2), тогда как в 1887-1891 гг. 33,9 (в 1879-1888 гг. 38,7). Зюсмильх устанавливает рождаемость в размере 4 детей на один брак, что подтверждается вычислениями Бере (для Пруссии вообще в 1688-1756 гг. 3,9, в 1757—1805 гг. 4,6); в Фойхтланде (Саксонии) в 1777-1796 гг. 4,6, в городах в 1782—1791 гг. всего 3,15—3,45⁵. Изучив историю одного базельского рода в составе 1500 человек за 1550—1875 гг., Альбрехт Буркгардт получил, что родившихся живыми приходилось на один брак в XVI в. 9,6, в XVII в. 5,9, в XVIII в. 4,7 и в XIX в. 3,7, и далее, что в XVI в. не было бездетных браков, в XVII в. бездетные браки составляли 9%, а в XVIII в. 4% всех браков, тогда как в XIX в. они равнялись 16%⁶.

Еще более значительный контраст получается в отношении смертности; последняя равнялась во Франции при Людовике XVI 30—33 на 1000 населения⁷ (в 1841-1858 гг. 23,3, в 1896-1900 гг. 20,7); в Швеции в 1751-1770 гг. 28,8 (мужчин) и 26,5 (женщин), в 1841-1860 гг. 21,7 и 20,1 и в 1891-1898 гг. 16,1 и 15,9; в Ольденбурге в 1760-1769 гг. 29,7, в 1841-1860 гг. 22,6 и в 1891-1900 гг. 20,5. Зюсмильх вычислил смертность (в нормальные годы) в больших городах в 40 на тысячу населения, в городах вообще в 33, в сельских местностях в 26, в стране вообще в 28. Цифры эти слишком благоприятны. Бере получил для Пруссии 33,3 (1748-1755 гг.) и 29,2 (1765-1786 гг.), тогда как в 1891-1900 гг. смертность не превышала 24,6 (в 1841—1850 гг., впрочем, 29,1). В Вюртемберге смертность составляла 31,7 в 1749—1755 гг., 36,8 в 1757—1761 гг., 26,3-28,0 в 1780-1785 гг. и 34,6 в 1794-1799 гг. вместо 29,3 в 1874-1883 гг. и 24,2 в 1884-1893 гг.

В городах находим следующие цифры смертности на 1000 чел. населения (табл. 1.)⁸.

Таблица 1.

Высокий коэффициент смертности должен был наиболее отразиться на смертности детей. Действительно, она была несравненно выше, чем в настоящее время. Детей рождалось много, но 20—33% их не выживали и одного года. Так, в Лейпциге умирало в первом году из тысячи родившихся 355; в Пруссии, по Зюсмильху, 250; в Швеции 205; в Бреславле, по Галлею, 295; в Женеве 260 в XVI в., 237 в XVII в. и 202 в XVIII в., тогда как теперь умирает не более 10-20% (в Швеции 102, в Пруссии около 200). До десяти лет доживала всего половина населения (во Франции, по Дюпре-де-Сен-Мору, 490, по Дювиллару - 551; Галлей определяет в 495, Бауман в 532, Варгентин в 611), теперь доживает 75% населения. По вычислениям Буркгардта, в Базеле в XVII и XVIII в. до 15 лет доживало 68 и 65%, тогда как в XIX в. - 82%.

Неккер указывал на то, что четверть всего населения умирает ранее трех лет, другая четверть - до 25 лет и третья четверть — не дожив до 50 лет. Это подтверждается вычислениями Дювиллара и других статистиков, составивших таблицы смертности. Через полстолетия вымирало в XVIII в. 75% данного поколения. По Дюпре-де-Сен-Мору, до 50 лет доживало из 1000 чел. 242, по Прейсу - 286, по Дювиллару - 297, по Варгентину — 385, до 25 лет доживало 419—482, по Бауману, Зюсмильху, Галлею, Дюпре-де-Сен-Мору, Прейсу, Дювиллару, Керсебому — 550; теперь же через 50 лет остается еще половина. Средняя продолжительность жизни не превышала (во Франции) 25—27 лет, достигая в настоящее время (там же) 40 и более.

Если взять продолжительные периоды и страну в целом, то получится, что рождаемость превышала смертность — например, в Пруссии - на 30% (и в 1688-1766 гг., и в 1757-1805 гг. на 100 умерших - 130 рождающихся); в саксонском Фойхтланде - на 28—50% (в 1782—1791 гг.); во Франции же - всего на 8,5% (1086 рождений - 1000 смертей). Но в отдельных местностях (во Франции — Бретань, Орлеан, Руссильон, Бургундия, Нормандия), в особенности в городах, где в настоящее время смертность особенно низка, она, наоборот, была выше рождаемости. Поэтому и Галлей, и Бауман, и другие статистики того времени находили, что действительную прибыль населения надо искать в деревнях, большие же города только питаются приливом оттуда. Граунт, по данным XVII в., указывает на то, что в лондонских списках число умерших превышает число крещений и все же население его непрерывно растет, — доказательство притока из других мест. По Зюсмильху, в XVIII в. в Берлине, Дрездене, Аугсбурге на 100 умерших приходилось 96—85 родившихся, в Вене и Риме всего 80, в Зальцбурге даже 78. Андерсон приводит данные относительно крещений и погребений в различных городах (на 30-60-е годы XVIII в. Почти повсюду обнаруживается большая смертность, чем рождаемость, именно в Лондоне, Норвиче, Йорке, Стокгольме, Венеции. Обратное соотношение наблюдаем в Париже, Ливерпуле, Ньюкасле⁹. На основании новейших вычислений Буркгардта, Ганауера и других, смертность во Франкфурте-на-Майне в течение всего периода с середины XVI до конца XVIII в. всегда (за исключением четырех десятилетий) превышает рождаемость. В Базеле, где смертность была особенно низка, в 1600-1740 гг. умерших было меньше, чем родившихся, но в 1740—1800 гг. и здесь число смертей больше числа рождений¹⁰. В Бордо в период 1741—1783 гг. в течение 27 лет рождаемость превышала смертность, тогда как за другие 16 лет наблюдалось противоположное явление¹¹.

Это прямо вытекало из санитарных условий того времени: грязны были и люди, и дома, и улицы. В комнатах гнездились всевозможные насекомые, которые в особенности находили себе удобное место на трудно-очищаемых балдахинах, устраиваемых над кроватями именно в целях защиты от находившихся на потолке насекомых; но они находились и в платье и на теле. При описании спален не упоминается еще в первой половине XVIII в. ни об умывальниках, ни о тазах, ни о полотенцах. Имелись лишь кувшины, из которых лили немного воды на руки и слегка мочили лицо; французским королям подавались по утрам мокрые полотенца, которыми они обтирали лицо и руки. Блестящий двор Людовика XIV сильно бы потерял в своем блеске при более внимательном осмотре его с этой стороны; король сам страдал от недостатка чистоты, и о людях вполне чистых говорили как о явлении исключительном и достойном особого уважения¹².

В городах еще не было водопроводов; питьевая вода была негодна (в Париже, Дижоне, Перпиньяне); в городских резервуарах находили трупы кошек и крыс (в Киле). Тротуаров также не было (в Париже они были устроены лишь в 1782 г.), не было и мостовой (в Марселе лишь в 1780 г. решили замостить одну из улиц), или она была такова, что лучше бы ее вовсе не было, как говорили жители силезских городов еще в начале XIX в.: она изобиловала рытвинами, куда легко проваливались люди и животные с повозками (в Эрфурте, Мюнстере), а после каждого дождя улицы превращались в непроходимые болота (в Амстердаме).

Хождение по скользким улицам в вечернюю пору при отсутствии освещения являлось далеко небезопасным. Магистрат Бреславля еще к концу XVIII в. признавал, что публика рискует сломать себе руки и ноги. Посреди улицы находились сточные канавы, издававшие зловоние и служившие очагом заразы (в Лондоне). Ибо ретирады почти отсутствовали, и население удовлетворяло свои потребности на дворе (и выбрасывало экскременты на улицу); в небольших городах это проделывалось даже посреди улицы; Лувр, в Испании даже королевский дворец, был совершенно загажен «Улицы по своей грязи и зловонию, - говорит Артур Юнг о главном городе Оверни Клермон-Ферране, — напоминали траншеи, прорезанные в куче навоза»; между тем местные жители в этой вони чувствовали себя прекрасно. Французские города во второй половине XVIII в. (Монпелье, Безансон, Амьен, Нант, Бордо) обнаруживают усиленную строительную деятельность, украшая город роскошными зданиями театров, «судебными дворцами», крытыми рынками, элегантными бульварами, садами, зданиями городских дум, фонтанами, статуями; но все остальное остается в прежнем виде «Везде в городах, — пишет из Франции русский путешественник Фонвизин в 1777 г, — улицы так узки и так скверно содержатся, что дивиться надобно, как люди с пятью человеческими чувствами в такой нечистоте жить могут»¹³.

Неудивительно, если Руссо называет города «пропастью, поглощающей человеческий род». «Люди не для того созданы, — говорит он, — чтобы быть втиснутыми в муравейники; болезни тела, как и болезни души, являются неизбежным последствием слишком большого стечения людей». Напротив, деревня содействует, по мнению Руссо, возрождению расы.

Любопытные данные относительно состояния Парижа в гигиеническом отношении сообщает Франклен в одном из томов своего исследования «La vie privee d'autrefois»¹⁴. В 1531 г. приказано было жителям Парижа устроить в своих домах ретирады и выгребные ямы, чтобы не пользоваться для тех же целей улицами; но еще при Людовике XIV только немногие имели у себя ретирады, содержимое которых время от времени выбрасывалось в сад. Еще в XVIII в. нечистоты из плохо устроенных выгребных ям попадали в соседние колодцы. В домах каждый раз открывались окна, и раздавался крик - «Gare l'eau!»¹⁵; на невнимательного прохожего, не слышавшего предупреждения или не успевшего посторониться, выливалось содержимое ночной посуды или ведер с экскрементами. Во всем Париже не было места, где проходящие по улице были бы гарантированы от подобных неожиданностей и где не было бы невыносимого запаха от выброшенных таким образом на улицу нечистот. Только в 1777 г. полиция запретила такие действия, относящиеся к наиболее часто встречающимся нарушениям санитарных правил, как гласит ордонанс. Периодически приходилось очищать город; когда вследствие непрекращающихся чумных эпидемий была произведена подобная очистка улиц в 1666 г., то в ее честь не только слагались поэмы, но были чеканены две медали на память об этом чрезвычайно знаменательном историческом событии. Не только улицами, но и публичными зданиями и даже церквами пользовались ввиду отсутствия ретирадов для удовлетворения пользовались ввиду отсутствия ретирадов для удовлетворения своих потребностей — на лестницах и балконах за дверями валялись экскременты даже в королевском дворце. Хотя еще Генрих III в 1578 г. приказал каждое утро, прежде чем он встанет, очищать от этого залы его дворца, но и при Людовике XIV во дворцах «запах был более сильный, чем издаваемый розами, но вовсе не более приятный». Когда по случаю коронования Людовика XVI устроен был в реймском соборе, где оно происходило, ретирад a l'angloise¹⁶, т.е. с современными приспособлениями, где вода уносит нечистоты, то в этом усматривали верх пресмыкательства, хотя эти приспособления изобретены были в Англии еще в XVII в.

Дижонский врач Маре в сочинении «Memoire sur I'usage ou l'ou est d'enterrer les morts dans les eglises et dans l'enceinte des villas» 1773 г. в ярких красках описывает весь ужас погребения мертвых в церквах и указывает на огромные опасности, связанные с таким соседством для населения, ибо земля и воздух отравлены трупами погребенных. Только в 1777 г. было ограничено погребение в церквах, но и то оно не было совершенно запрещено, вследствие чего «испарения, исходящие от мертвых, убивали живых». Кладбище «des Innocents» в Париже было так устроено, что в прилежащих к этой местности домах припасы портились в течение нескольких часов вследствие исходивших оттуда испарений; это свидетельствовало «о варварстве еще большем, чем у готтентотов или негров»¹⁷.

При таких антисанитарных условиях — хотя врачи уже в XVI в. говорили о необходимости чистой воды и чистого воздуха — нет ничего странного в том, что эпидемии чумы¹⁸, тифа, оспы, кровавого поноса, кори свирепствовали в городах и вызывали сильную смертность. Такое же влияние на смертность оказывали бесконечные опустошительные войны¹⁹. Войны вызывали усиленную смертность вследствие большого числа умерших от ран как среди комбатантов (войска), так и среди прочего населения тех местностей, которые заняты были войсками; еще в большей степени, однако, сильная смертность являлась последствием распространения в связи с войнами различных эпидемических болезней. Последние, как видно из Гезера, подробно разбирающего этот вопрос, свирепствовали среди войска (в особенности так называемый лагерный тиф), распространялись среди населения данной местности; нередко эпидемия развивалась и дальше и охватывала обширные пространства Европы, так что война являлась исходным пунктом для возникновения и роста различных эпидемических болезней. Вследствие этого в отдельные годы и целые десятилетия смертность даже в стране, взятой в целом, не покрывалась рождаемостью; например, в Германии в эпоху Тридцатилетней войны соотношение между умершими и родившимися составляло в среднем 100 : 96,7; в Вюртемберге в 1634 — 1639 гг. население, по Рюмелину, сокращалось ежегодно на 15,4%.

В XVI в., во время осады французами Неаполя в 1528 г., в лагере французов началась эпидемия тифа, которая уничтожила большую часть войска и самого командующего; в 70-х годах в Нидерландах и в осажденных испанцами городах, как и среди испанского войска и далее за пределами театра войны, постоянно свирепствовали различные эпидемии; дизентерия же помешала истреблению испанцами голландского флота, ибо от нес погиб адмирал и значительная часть флота. В Венгрии во время походов Максимилиана I против турок среди его войска (как и впоследствии среди войска принца Евгения в 1717 г. и в 1788-1789 гг.) распространилась так называемая венгерская болезнь, вид тифозных заболеваний (местные жители и турки от нее не страдали), и после окончания похода она была занесена распущенными по домам солдатами в Германию, Богемию, Бельгию и Италию, распространилась даже в Англии. Еще сильнее свирепствовали различные эпидемические болезни в первой половине XVII в., в эпоху Тридцатилетней войны: цинга, кровавый понос и в особенности тиф распространились по всей охваченной огнем войны территории: в Саксонии, Вюртемберге, занятых Валленштейном и Тилли, Померании и Мекленбурге, в лагере шведов под Нюренбергом, в Аугсбурге и Мюнхене, где находились имперские войска и шведы. Но не менее страдали и Нидерланды во время продолжительной борьбы с Испанией, Франция и Италия в 1628-1632 IT. во время войны за Савойю, когда беглые войска распространяли лагерный тиф. Наконец, в то время как в большей части Европы во второй половине XVII в. эпидемические болезни временно уменьшились, лагерная горячка вновь свирепствовала во время войны Людовика XIV в тех местностях, которые занимались французскими войсками. В начале XVIII в. Война за испанское наследство и Северная война (после Полтавской битвы беглые шведские и польские войска занесли чуму в прибалтийские местности) вызвали эпидемии чумы и тифа в первые два десятилетия; напротив, следующее, сравнительно спокойное, двадцатилетие свободно от них: только силезские войны снова вернули Европу к прежнему состоянию, и эпоха 1750—1775 гг. полна ужаснейших эпидемий, среди которых на первом плане стоят эпидемии во время Семилетней войны (всеобщее распространение их в 1757—1763 гг., начиная от простой малярии до сильнейших форм тифозных заболеваний) и во время войны между Испанией и Англией (возвращавшиеся из Испании войска распространили дизентерию и тиф по всей Франции). Наконец, после некоторого перерыва, начались революционные войны, а с ними дизентерия и тиф во всей Средней Европе вплоть до Италии, где они косили и местное население, и французские войска²⁰.

Тем не менее, как указывает тот же Гезер, все же период XVI—XVIII вв. представляет собой по сравнению со средневековой эпохой известный шаг вперед в смысле меньшего распространения эпидемических болезней. Это вызывалось, с одной стороны, некоторым улучшением в питании с XVII в.: среди средних классов распространяется потребление вина, чая, кофе; голода составляют явление менее частое, чем прежде; качество потребляемого хлеба и других продуктов несколько улучшается. А с другой стороны, человеческий организм успел постепенно приспособиться, его сопротивляемость усилилась. И в самом лечении болезней появились успехи, в особенности вследствие замены прежних, совершенно непригодных и даже вредных снадобий новыми средствами. Такими новыми средствами являлись опий, привозимый голландцами и англичанами из Индии; ревень, экспортируемый из Америки через Россию, где торговля им была долго казенной монополией; ипекакуана, получаемая также из Америки; наибольшее лее значение имело употребление другого американского продукта - хинной коры. Хинин стали употреблять с середины XVII в. во всевозможных случаях и в чрезвычайно больших дозах, и он приносил громадную пользу²¹. Наконец, важное значение имели различные меры борьбы с эпидемиями, которые постепенно входят в употребление, как-то изолирование больных и даже целых местностей, охваченных эпидемией, дезинфекция помещений и т.д.

Эпидемии, особенно чумы, и теперь еще вселяли ужас в население — «это враг, который распространяется, как огонь, которым подожжена солома». Владельцы замков, усадеб, ферм покидали их и бежали в другие места, длинные ряды экипажей двигались из зараженного города. По примеру этих жителей следует и правительство — городская ратуша, магистрат, консулы, суд; бежит и духовенство; бегут, забыв о своих обязанностях именно во время эпидемии, даже аптекари и врачи; Сиденгам, один из крупнейших медиков XVII в., покидает Лондон во время эпидемии чумы, и современники не видят в этом ничего дурного. Точно так же король Генрих IV во время эпидемии в Париже спасается в Руан; так же поступают император Фердинанд II, польский король Сигизмунд, датский король Христиан IV, герцоги, ландграфы. Наряду с этим мы находим, впрочем, и людей, которые остаются на своих местах и ревностно исполняют свои обязанности, — они в большом количестве погибают.

Средства предупреждения эпидемий применялись различные. Устраивается карантин (nosocomium), в особенности для судов, приходивших с Востока (в Марселе, Тулоне, Генуе, Ливорно), составляются списки опасных местностей и не допускаются ни приезжающие оттуда люди, ни привозимые товары, иногда вовсе закрывается всякий доступ кого бы то ни было в пределы города, и жители поочередно днем и ночью дежурят у всех городских ворот, чтобы следить за выполнением этого постановления. Дело доходит до того, что город, в котором свирепствует эпидемия, окружается кордоном и отрезаются всякие сношения его с внешним миром.

Наряду с такого рода средствами находим и различные санитарные меры, как чистка улиц, вывоз нечистот, содержание в чистоте съестных припасов и т.д. К сожалению, все это делалось не в обычное, нормальное время, а лишь тогда, когда эпидемия уже свирепствовала. А между тем, говорит Мальтус, немногих мер этого рода, как осушение болотистых местностей, проведение и расширение улиц, постройка больших и имеющих много воздуха домов, оказывалось достаточным для избежания эпидемий и способствования во многом благополучию населения. Далее, заболевших, в особенности иногородних, но также местных жителей, отправляют за пределы города и помещают в весьма примитивных, наскоро сколоченных бараках, крытых соломой; им запрещается выходить за пределы этих бараков — в нарушающих это правило приказывают стрелять. Впрочем, с течением времени создаются уже большие и удобные помещения; они строятся заранее, чтобы служить лазаретами в случае наступления эпидемий, в остальное же время стоят пустыми. Обычно членов семьи, живших вместе с заболевшим, отправляют в особые заведения для подозреваемых, дом же запирается и запечатывается; если же таких домов на данной улице много, то доступ к ней вообще прекращается. Платье, белье, постель заболевшего обычно сжигаются; далее, производится дезинфекция при помощи ароматических растений, за которыми следуют крепкие вещества (сюда входят аммониевые соли, селитра, скипидар, известь, чернильные орешки в спирте, смола разного рода), — запах получался такой, что даже крысы погибали²².

В XVII в. исчезает проказа²³; в Италии это происходит уже с конца XV в. вследствие более раннего культурного развития этой страны. Сифилис, после периода вспышки в конце XV и начале XVI в., теряет свой эпидемический характер. В XVIII в. уменьшаются эпидемии кровавого поноса, до того производившие огромные опустошения среди населения. Наконец, еще более важное событие составляет постепенное уменьшение чумных эпидемий и сокращение смертности от чумы уже с XVI в. Чума, по-видимому, заменяется более слабой формой — петехиальным (т.е. чумным — от слова peslis) тифом, появление которого прямо рассматривали как более слабую форму чумных заболеваний. Но все же лишь в XVIII в. чума перестает быть наиболее важной из эпидемических болезней — по своему значению она теперь отступает на задний план. В 1666 г. она в последний раз посетила Англию, в начале XVIII в. еще появилась в Италии, Голландии, Германии, Скандинавских странах, после чего и тут исчезла²⁴.

Крайнее разрушение внесла Тридцатилетняя война. «Население, — говорит Густав Фрейтаг, - дошло до высшей степени несчастия, апатия стада всеобщей. О крестьянах не много можно сообщить. Они одичали и безнадежно прозябают. Где войска опустошали и голод свирепствовал, там люди и собаки пожирали те же трупы, детей ловили и убивали»²⁵. Не столь резко высказываются Эрдмансдерфер²⁶ и Гендтке²⁷, но и они изображают грустную картину. Напротив, Генигер старается смягчить ее, указывая на склонность современников к преувеличению ужасов, - степеней они не знают, всегда изображается высшая степень. Причина — желание вызвать сострадание, а также добиться рассрочки платежей, уменьшения долгов и освобождения от уплаты процентов, как и избежать новых налогов. Многие сообщают не то, что они сами пережили, а то, что слышали от других, — и ужасы растут, как лавина, переходя от одного к другому. В особенности Генигер не доверяет сообщениям о том, что люди разрывали могилы и пожирали трупы, что родители убивали детей и съедали их, что были целые банды, производившие прямо охоту на людей, как рассказывает Шерр. Он находит преувеличенным описание жестокостей, производимых войсками над населением, мучений, которым они подвергли людей. Конечно, убийства и грабежи, вымогательство и изнасилования совершались сотни и тысячи раз, но чтобы все это происходило одновременно в том же месте — это фантазия. Генигер указывает и на то, что далеко не повсюду исчезали с лица земли целые деревни, а там, где это случалось, это было еще до войны или же на опустошенных местах вскоре возникли новые селения. Самый главный капитал — земля — ведь, несмотря на все грабежи, оставался на месте. Он не верит и в то, что четвертая часть населения погибла, — эти цифры совершенно ничем не подтверждаются; спустя несколько десятилетий почти не осталось следов от опустошений, едва ли сокращение могло быть столь велико²⁸.

Конечно, как указывает ряд авторов (Эрдмансдерфер, Белое, Штейнгаузен), не следует преувеличивать значения Тридцатилетней войны²⁹. Не надо забывать в особенности того, что пустоши, которые мы находим во второй половине XVII и в XVIII в., вовсе не всегда были вызваны Тридцатилетней войной: выяснилось, что уже в XIII—XV вв. много прежде существовавших деревень исчезло. Другие деревни, сожженные или покинутые жителями в то время, впоследствии снова стали населенными местами³⁰. Еще менее можно приписывать экономический упадок Германии одной лишь войне. Большую роль сыграли другие моменты, в особенности изменения в области мировой торговли, лишившие немецкие города прежнего положения в товарообмене. Очень удобно всю вину сваливать на войну³¹. Но в то же время нельзя упускать из виду, что вина ее действительно очень велика.

Ламмерт, составивший на основании записей современников хронику всего этого периода, год за годом (на 272 страницах), детально изображает результаты эпидемий — петехиального тифа («солдатской болезни»), кровавого поноса, чумы, венгерской лихорадки, — указывает, как сотни людей в день умирали в том или другом городе, как погибали от эпидемий, занесенных войсками, целые деревни, как вынуждены были расширять кладбища и устраивать новые, как людей хоронили тут же около дома, как люди бежали куда глаза глядят, селились в палатках на полях и в лесах, как города запрещали приезд из зараженных местностей и т.д. Сообщаемые им цифры погибшего от эпидемий населения очень велики — даже если они преувеличены и их сократить, то все же сумма получится очень крупная³².

Рядом с этим в хрониках, опубликованных Ламмертом, сообщается постоянно о дороговизне и голодовках как результате в особенности осады и занятия городов армиями и расквартирования войск. Последние на каждом шагу грабят, жгут, опустошают поля, уничтожают целые селения. Жителей они подвергают нередко страшным мучениям, и шведы, и баварцы, и кроаты, и испанцы — все в достаточной мере бесчеловечны, кровожадны и жестоки. В Мюнхене, например, в 1632 г. они совершали насилия над женщинами, а мужчин медленно убивали со страшными мучениями, вливая им расплавленный свинец или привязывая к хвостам лошадей. Еще гораздо больше упоминается в этих хрониках случаев, когда под влиянием голода люди пожирали не только кошек и собак, кору деревьев, мышей и крыс, дикорастущие корни и т.д., но и человеческие трупы. Так, например, рассказывается, что в Аугсбурге в 1634 г. непогребенными трупами умерших от эпидемий удовлетворяли голод, родители пожирали только что умерших детей, дети — родителей. В Нейштадте (Пфальц) в 1635 г. приходилось охранять кладбище от вырывающих из могил трупы. И живых убивали и пожирали - одна женщина убила своего ребенка, посолила его мясо и съела; она умерла в тюрьме. В Саарбрюкене в 1635 г., повествуют, был людоед, который убивал людей и пожирал их³³.

Для некоторых городов мы имеем более или менее точные сведения о результатах Тридцатилетней войны. Франкфурт-на-Майне до 1634 г. война щадила, лишь в этом году здесь появились шведы, опустошившие поля вокруг города, и начались голод и чума. В 1618 г. насчитывалось здесь еще 2470 плательщиков поимущественной подати, в 1629 г. - 2140, а в 1648 г. всего 1450. Еще в течение многих лет по окончании войны последствия ее давали себя чувствовать. Лишь благодаря переселениям из Кёльна, Вормса, Франкенталя, Ганау и из Нидерландов были заполнены бреши в купечестве, вызванные войной и эмиграцией³⁴. Так, например, во Фрейбурге (Бадей) в 1632 г. число хозяйств составляло: цеховых 1590, духовенства и граждан (кроме неполноправных) 175, итого 1765. В 1650 г. оно падает до 725 (615 первых и 110 вторых) и даже два десятилетия спустя достигает лишь 985, т.е. немногим более половины числа за 1632 г.³⁵ В Эрфурте по переписи 1624 г. оказалось 13884 жителя, но затем обнаруживается сильное превышение смертности над рождаемостью, население сокращается и только в 1681 г. доходит до 15 тыс.³⁶ В Брегенде на основании податных списков получаем в 1620 г. 435 хозяйств и 1522 души, в 1648 г. 300 хозяйств и 937 душ населения, и прежняя цифра не достигнута еще вплоть до конца XVII в.³⁷ Специальное исследование произведено Бейгофом для выяснения влияния Тридцатилетней войны на экономическое развитие Гиссена. Если этот город первоначально мало почувствовал войну, то в 1635 г. и здесь началась эпидемия голодного тифа, которая вызвала в этом году смертность в 140 человек вместо нормальной в 120 (записи погребенных). Но только лишь начиная с 1640 г. Гиссен непосредственно почувствовал все ужасы войны, когда ему пришлось не только нести крупные расходы на содержание гессенской армии, но и страдать от прохода и расквартирования войск, грабежей и контрибуций. Город в течение немногих лет обнаружил сильный экономический упадок. Имущество, показанное в податных списках 1632 г. в 117 тыс. флоринов, сократилось в 1648 г. до 40 тыс.; в 1617 г. наиболее крупное имущество составляло 3000 флоринов, в 1648 г. - всего 700 флоринов. Произведенный в 1648 г. подсчет населения дал 589 хозяйств, на основании чего автор исчисляет 2700 жителей, тогда как для 1617 г. он получает 3600 душ, так что уменьшение составляет 25%. Только в 1669 г. население, по переписи, снова достигает 3531 жителя, т.е. цифры предшествующей войне эпохи, а поступления от поимущественной подати (Bede) оказываются в 1663 г. (1352 флоринов) выше, чем в 1610 г. (около 1300 флоринов), так что город сравнительно скоро оправился от перенесенных бедствий³⁸.

Тридцатилетняя война, захватившая и восточные области Франции — Бургундию, Шампань, Франш-Конте, — вызвала и здесь сильнейшие опустошения, производимые в равной мере как имперскими войсками (армией Галласа), так и защищавшей Францию армией герцога Саксен-Веймарского. И те и другие в равной мере забирали у населения скот, грабили домашнюю обстановку, поджигали дома, убивали мужчин, насиловали женщин, покидая занятые ими места лишь после того, как все было настолько разорено, что им самим нечем было существовать. Все это делалось безнаказанно, ибо малейшая попытка борьбы со стороны местных властей стоила им жизни. Население в такой же мере опасалось прохода неприятеля, как и появления гарнизонов, назначенных для охраны жителей. Все это продолжалось и после окончания Тридцатилетней войны, во время войны Фронды 1649—1653 гг., как и при Людовике XIV вплоть до 70-х годов XVII в.; Бургундия и соседние области все время подвергались разорению проходившими войсками и дезертирами - постепенно установились постоянные контрибуции, взимаемые ими с жителей. А ко всему этому присоединялась сначала чума (в последний раз она опустошила Бургундию в 1636 г.), а затем тиф и холера; уменьшение скота, уничтожение посевов, разорение деревень усиливало распространение эпидемий, следовавших за армиями. Наконец, в результате должен был появиться голод со всеми его ужасами — с потреблением травы, павших животных, кошек и крыс и, наконец, с людоедством и пожиранием человеческого мяса. Город Дижон превратился в «огромный лазарет» и даже в «огромное кладбище»³⁹.

Переселение из сел в города вследствие хронического превышения смертности в последних над рождаемостью (в Данциге, например, в период 1601-1750 гг. умерло на 82% тыс. более, чем родилось; в Париже в 1670-1684 гг. родилось 18 тыс., умерло 20 тыс.) являлось необходимостью; но и для многих стран привлечение переселенцев и, во всяком случае, недопущение эмиграции собственного населения составляло вопрос их существования. В Бадене, Саксонии, Австрии, Савойе, Польше и других странах правительство всеми силами старалось воспрепятствовать выселению жителей, заключало даже с другими правительствами соглашения о взаимной выдаче беглых подданных, хотя эти постановления и договоры редко приводили к цели. Весьма строго эти запреты проводились в отношении промышленников, которые не должны были распространять новых изобретений и отраслей промышленности в других странах. Поэтому, например, в Бельгии (в 1698 г.) запрещена была эмиграция кружевников, в Австрии — стекольщиков (богемских), в Пруссии при Фридрихе Великом — чулочников. В случае невыполнения требования вернуться посылались (например, в Венеции) люди, которые должны были убить (отравить) мастера, сообщившего свое искусство другим странам. Одно уже подозрение, что данный промышленник может выселиться, влекло за собой обязанность внести залог; такое правило существовало, например, в Англии в отношении мастеров шерстяных и металлических изделий; с 1750 г. оно было распространено на все отрасли промышленности; агенты же, уговаривавшие англичанина эмигрировать, подвергались наказанию в 15 месяцев тюрьмы и 300 ф ст. штрафа⁴⁰.

Тем не менее период XVI—XVIII вв. представляет собою эпоху промышленной эмиграции; благодаря многочисленным переселениям в различных странах Европы распространились новые, ранее неизвестные отрасли производства. В XVI в в особенности английские протестанты во время преследований в царствование Марии, итальянцы (из Локарно), евреи, изгнанные из Испании, голландцы во время господства Альбы выселялись в другие страны. Итальянцы перенесли во Францию шелковую и зеркальную промышленность, фламандцы — кружевную, в Германии нидерландцы и евреи оживили торговлю (франкфуртская, лейпцигская ярмарки). И впоследствии жители Брабанта, евреи, итальянцы переселялись в Нюрнберг, Аахен, Кёльн, Страсбург, Базель, в особенности во Франкфурт-на-Майне⁴¹. Во второй половине XVII в., после отмены Нантского эдикта, начинается обширная эмиграция гугенотов из Франции. Выселилось около 50 тыс. семейств, 290-300 тыс. чел., в разные страны Европы: в Нидерланды (в 1687 г. насчитывалось около 75 тыс. французов), Пруссию (в 1720 г. их было 17 тыс.), Австрию, прирейнские страны, Англию (в конце XVII в. в Лондоне было около 60 тыс. гугенотов). Такие отрасли промышленности, как, например, производство табачных изделий, стекла, мыла, шелковых тканей, тонкого сукна и кожи, часов, лент (на новом станке), как и новую чулковязальную машину, — все это эти страны получили благодаря гугенотам. Во Франции же под влиянием эмиграции промышленного населения сократилась торговля Лиона и Марселя, бумажное производство Лимузена и Прованса. Производство шляп в Нормандии, которые прежде вывозились не только в Париж, но и в Англию и Нидерланды, совершенно прекратилось, ибо рабочие эмигрировали за границу⁴². В Реймсе половина станков осталась без работы, в Туре число шелковых ткачей уменьшилось с 40 до 4 тыс. Из Нима шелкоткачи разбрелись в разные стороны: одни — в Авиньон, другие — в Амстердам, где они стали производить славившиеся в Ниме ленты, третьи — в Лондон, где они образовали особую корпорацию; и в Лозанне шелковая промышленность состояла целиком из жителей Нима⁴³. Тяжелым ударом явилась отмена Нантского эдикта и для французского кружевного промысла, производимого преимущественно протестантами. Центр его, Алансон, лишился своих лучших рабочих, которые ознакомили с секретами производства северные области; лионские рабочие эмигрировали в Женеву и создали там кружевную промышленность. Кольбером она была основана во Франции, теперь же последняя оказалась снова зависимой от других стран, в особенности от Нидерландов⁴⁴.

Французская промышленность с ее изящным вкусом и красивыми изделиями была создана итальянцами, прусская — гугенотами. Вся швейцарская промышленность создана эмигрантами: цюрихская шелковая промышленность — протестантами из Локарно; базельская ленточная, невшательская кружевная, производство часов в Женеве, наконец, столь широко развившееся бумагопряденье и ситценабивное производство Швейцарии обязаны своим существованием гугенотам, переселившимся после отмены Нантского эдикта⁴⁵. Англия, прославившаяся на всю Европу своими шерстяными тканями, обязана была этому прежде всего голландцам и фламандцам. Периодические переселения последних в течение семи веков, с XI по XVIII в., доставили Англии все — от первого ознакомления населения с производством шерстяных тканей до производства new draperies, т.е. смешанных с шелком и льном материй, отличавшихся яркими цветами и разнообразием рисунка; это были тонкие ткани для высшего общества и легкие изделия для сбыта в тропических странах⁴⁶. В области мореплавания и кораблестроения, банковского дела и биржевой техники, посева кормовых трав, даже производства хлопчатобумажных материй, которые создали в XIX в. мировую индустрию Англии, нидерландские переселенцы были их учителями.

В Голландию, которую именовали «lа grande arche des fugitifs»⁴⁷, во время испанских насилий (в XVI в) переселялись валлоны, фламандцы, брабантцы, евреи уже со времени их изгнания из Испании; при Марии Тюдор переселилось 30 тыс. протестантов из Англии, во время Тридцатилетней войны — значительное количество немцев, наконец, французские протестанты, число которых к концу XVII в. определяли в 55—75 тыс. Последние завели более 20 различных отраслей производства. В Лондоне в 1568 г. насчитывалось 6704 иностранца, из них 5225 голландцев; в Норвиче в 1571 г. имелось 3925 голландцев и валлонов, а в 1587 г. большинство населения (4679) состояло из них. Голландцами и фламандцами введена была в Англии стекольная промышленность (привилегия Бена и Кара — в конце XVI в. — для выделки стекла по французскому, бургундскому и голландскому способу), далее, производство проволоки в 1662 г., ярко-красных материй, часов с маятником (dutch clocks); они развили крашение шерсти (Бауер в 1667 г.), они же положили основание шеффилдской металлической промышленности⁴⁸.

В Пруссию с 1685 г. по 1805 г. благодаря веротерпимости (de laisser a chacun la liberti d'aller au ciel par quel chemin il lui plait⁴⁹, как говорил Фридрих Великий) переселилось около 350 тыс колонистов, бежавших преимущественно от преследований в других странах. Это были протестанты из Пфальца (7 тыс. чел. в 1680—1699 гг.), архиепископства Зальцбургского (20 тыс. чел. в 1732 г.), Швейцарии (6-7 тыс.), Богемии, в особенности же французские гугеноты (около 20 тыс. человек), а также немцы из Вюртемберга⁵⁰. Пруссия занялась планомерной колонизацией, сопровождаемой выдачей пособий на дорогу и на устройство хозяйства, освобождением от податей на 2-15 лет, от пошлин и т.п., в особенности же раздачей земли колонистам; огромное большинство их составляли крестьяне, только гугеноты и некоторые другие поселились в городах и занялись промыслами. Крестьяне были поселены отчасти в Силезии на помещичьих землях, где землевладельцам выдавалось по 150 талеров за каждый вновь образованный крестьянский двор, отчасти же и преимущественно на королевских доменах в Курмарке (около 50 тыс.), Восточной Пруссии — на пустовавших или вновь расчищенных землях. По Бегайм-Шварцбаху, к концу жизни Фридриха Великого «приблизительно третья часть населения, или около 1 млн человек, состояло из колонистов и потомков колонистов, поселившихся со времени великого курфюрста о Пруссии», из коих около 400 тыс. (285 тыс. переселилось) приходилось на эпоху Фридриха Великого. В эту же эпоху совершалась сильная эмиграция немцев в Венгрию (в 1712 г. переселилось туда около 14 тыс., в 1763—1776 гг. около 80 тыс.) и Польшу (провинция Познань)⁵¹. А с другой стороны, происходило переселение французов, голландцев, в особенности же англичан в Америку. По вычислениям Левассера, к концу XVIII в. в Америке насчитывалось около 9,5 млн европейского населения; именно 6,7 млн в Северной Америке, из которых 4,5 млн приходилось на Соединенные Штаты, и 2,7 млн в Южной Америке, из них 1,7 млн в испанских владениях и почти 1 млн в Бразилии.

Фридрих Великий в письме к Вольтеру называл людей стадом оленей, пасущимся в парке барона с целью увеличивать свою численность и наполнять отгороженное им пространство⁵². «Подобно тому как одна ласточка не создает еще весны», так и для города и государства необходимо многолюдие, иначе они не могут защищаться и становятся добычей всякого врага. Неудивительно, что наряду с поощрением иммиграции и предоставлением всяких льгот переселенцам и запрещением «вредной» эмиграции нередко под страхом смертной казни, в особенности для агентов, уговаривающих покидать страну, применяются и многочисленные орудия борьбы с холостяками⁵³: им запрещается занимать различные должности, их не принимают в цехи, устанавливаются специальные подати для них - в Тюрингии, например, для всех холостых мужчин и незамужних женщин старше 25 лет, всех состояний; вводятся премии за ранние браки и для семейств с большим числом детей, наконец — в противоречие духу времени — сокращаются преследования за внебрачных детей, во избежание в особенности вытравливания плода и детоубийства.

По поводу поощрения браков и рождаемости освобождением отцов многочисленных детей от уплаты податей Филонджиери заявлял, что до тех пор, пока не устранен корень зла, мешающий людям жениться и рожать детей, эти меры остаются бесплодными; они напоминают земледельца, который поливает землю, но не засевает ее, а Фергюсон находит, что «пока мы одной рукой унижаем и порабощаем людей, бесцельно, подобно императору Августу, в другой руке держать приманку к браку или плеть для бездетных. Бесплодно привлекать новых жителей из-за границы, пока те, кого мы уже имеем, дрожат не только при мысли о многочисленной семье, но с ужасом думают даже о неизвестной и сомнительной собственной будущности». Это меры государей, «дающих яд там, где они думают о целебных снадобьях, и ослабляющих и нарушающих основные жизненные принципы, пытаясь внешними средствами смазывания кожи восстановить расстроенный и болезненный организм». Тем не менее еще Наполеон I — а в Германии и позже — государи выдавали из казны подарок при рождении в семье седьмого ребенка.

Наконец, те же меры применялись в Америке, но там в еще более резкой форме, соответствующей не имевшему позади многовековой истории Новому Свету. В XVII и XVIII вв. нужно было прочно и ускоренным темпом заселить новые колонии, чтобы удержать их за собой. Французы посылали из Европы целые транспорты девиц в Канаду и чуть ли не силой заставляли холостяков жениться. В штате Орегон всякий, проживший в течение трех лет, обязан был жениться, в противном случае изгонялся или подлежал повешению; действительно, трое глухих к этим советам стояли уже под виселицей, и только веревка заставила их отказаться от одинокой жизни. Многие эмигрировали, владельцы же крупной собственности вынуждены были, к удовольствию матерей взрослых дочерей, волей-неволей освободить первых от последних⁵⁴.

Однако французам все эти меры мало помогли. В занятой ими весьма обширной части Северной Америки (нынешней Канаде и других соседних областях) колонистов было слишком мало — в 1642 г., т.е. через 34 года после основания г. Квебек, немногим более 200, тогда как Новая Англия насчитывала 24 000 переселенцев; даже в 1668 г. число французов не превышало 6 тыс.; напротив, в английских колониях (впоследствии отпавших от нее и образовавших Соединенные Штаты) в 1688 г. насчитывалось, по одним вычислениям, 180 тыс., по другим — 200 тыс. колонистов. В середине XVIII в. Винзор определяет белое население французских колоний в Северной Америке в 90 тыс., английских же — в 1,2-1,3 млн, быть может, оно доходит, по его мнению, даже до 1,5 млн⁵⁵. Неудивительно, что французы при таких условиях не могли удержать этих колоний, что они были совершенно вытеснены из Северной Америки.

Во Франции та же самая проблема о мерах к увеличению населения, которая выдвинута была в конце XIX в., обсуждалась уже а XVIII в., ибо и тогда и провинциальные интенданты, в особенности Фужероль и Монтескье, утверждали, что население Франции сокращается, что оно вообще меньше, чем в Англии, Голландии, Испании: это «пустыня в Европе» (Гудар). Надо бороться с безбрачием: «если не дозволено самоубийство, ибо этим отечество лишается человека, то еще менее можно разрешить безбрачие, так как это значит добровольно убивать ряд поколений. Каждый отдельный гражданин есть часть всего населения, он обязан доставить свою долю в увековечении себя». Заявляющий это Гудар (в 1756), как и Мерсы (1788), усматривает одну из главных причин безбрачия в появлении пожизненных рент, выпускаемых как правительством, так и городами и различными организациями. Эта форма кредита не только (как указывал д'Аржансон, 1764) отвлекает деньги из деревни и заменяет реальные богатства фиктивными, но и сокращает население, ибо владельцы пожизненных рент не женятся: «они продают свое потомство королю за 10%». Однако наряду с этим д'Аржансон, Гудар и другие авторы обращают внимание на связь между состоянием земледелия и ростом населения и подчеркивают, что бедственное положение французского крестьянина (когда он вынужден питаться травой), несравненно худшее, чем английского (Леблан, 1758), лишает его желания иметь детей, — впоследствии на роль земледелия в этом отношении указывают физиократы⁵⁶.

¹ По Шмоллеру, население Германии равнялось в 1620 г. 15 млн человек, затем сильно сократилось и только в 1700 г. снова вернулось к этой цифре, в 1800 г. достигло 22-24 млн. См. также: Werminghoff. Unsere Volkszahl in Vergangenheit und Gegenwart. 1917.
² Сэмюэл Пепс, посетивший Бристоль в 1668 г., был поражен тем, что в этом городе, куда ни посмотришь, ничего, кроме домов, не видно; в других городах, кроме Лондона, он везде находил поля и леса внутри города.
³ Necker. Administration des finances. 1784. Т. I. P. 228 ff.
⁴ See. Uneville dc 1'ancienne Franco // La vie economique et les classes sociales au XVIII siecle. 1924. P. 122). Nicolai. Essai statistique sur le clerge etc. et le mouvemenl de la population de Bordeaux. 1909. P. 119. Btanchard. Grenoble. Etude de geographic urbaine. 2-e id. 1914. Ср.: Roupnel. La ville et la campagne au XVII siecle. 1922.
⁵ Bein. Die Industrie des suchsischen Voigtlandes. Tab. VI.
⁶ Burkhardt. Die Kinderzahl und jugendliche Sterblichkeit in fruheren Jahrhunderten // Zeilschrift for schweizerische Statistik. Bd. II. 1907. S. 8.
⁷ В северных провинциях Франции смертность составляла в 1786—1788 гг. в деревнях 22-26%, в деревне и городе, взятых вместе, 27—33% (Lefebure. Les paysans du Nord de la France pendant la revolution. T. I. 1924. P. 315).
⁸ Prinzig. Handbuch der medizinischen Statistik 1906. S. 529. Mallet. Recherches historiques et statistiques sur la population de Geneve (1549-1833) // Annales d'hygiene publ. Т. XVIII. 1837. P. 51. Levasseur. Histoire des classes ouvriires et de I'industrie en France de 1789 a 1870. 2-е ed. 1907. Т. II. P. 395.
⁹ Anderson. Origin of Commerce. Нем. изд. 1779. P. 252, 256, 260, 278, 289, 319, 535, 553, 572.
¹⁰ Burchhardt. Demographie and Epidemiologic der Stadt Basel 1601—1900. Hanauer. Der Gang der Sterblichkeit in Frankfurt am Mein // Soziale Medizin und Hygiene. 1907. Bd. II.
¹¹ Nicolai. Essai statistique sur le clergy etc. et le mouvement de la population de Bordeaux 1909. P. 118.
¹² См.: Franklin. La vie privee d'autrefois. Les soins de toilette. 1887. P. 26—38. Schute A. Das hausliche Leben der curopaischen Kulturvolker (voin Mittelater bis zur zweiten Halfte des XVIII. Jahrhunderts). 1903. S. 140-141, 337. Ванны находим лишь у очень богатых людей, остальные лишь от времени до времени посещали публичные бани, но последние часто служили распространителями заразных болезней, и во многих городах их совершенно закрывали. По мнению Зомбарта (Sombart. Luxus und Kapitalismus. S. 68), на чистоту тела впервые стали обращать внимание придворные куртизанки, и уже их примеру вынуждены были последовать дамы из общества; матеря дают совет дочерям мыться для себя или.. для мужа.
¹³ См.: Franklin. La vie privee d'autrefois. Les soins de toilette. Macaulay. The History of England from the Accession of James the Second. Popular Edition. 1889. Trautmann. Kiels Ratsverfassung und Ratswirtschaft vom Beginn des 17. Jahrhunderts. 1909. S. 204 ff., 222 ff. Horn. Erfurts Stadtverfassung. S. 101. Gebauer. Breslaus kommunale Wirtschaft um die Wende des XVIII. Jahrhunderts. 1906. S. 178 ff. Hilgert. Finanzen der Stadt Munster i. W. von 1816-1908 // Abhandlungen aus der staatswirtschaftlichen Seminar zu Munster. H. 9. 1910. S. 135. Behre. Geschichte der Statistik in Brandenburg-Preussen bis zur Grundung des koniglischen Preussischen Bureaus. 1905. S. 149. Ардашев. Провинциальная администрация во Франции в последнюю пору старого порядка. Т. II. С. 279 сл. Roupnel. La ville et la campagne au XVIII siecle. P. 112 ff.
¹⁴ Franklin. La vie privee d'autrefois. L'Hygiene. Paris. 1890.
¹⁵ [Берегись, вода) (франц.).]
¹⁶ [Ha английский манер (франц.).]
¹⁷ Franklin. La vie privee d'autrefois. L'Hygiene. P. 122 ff., 133-143, 149-154, 168, 171, 176, 197-203. Дом призрения в Бордо имел и свое кладбище, которое находилось тут же, у самого заведения, и было отделено от двора только забором (Guitard. Un grand atelier de charity sous Louis XIV. L'hopital general de la manufacture a Bordeaux (1658—1775) // Memoires et documents, publ. par Hayem. 4-e ser. 1916. P. 151). Напротив, стоки для нечистот имелись в "Hopital" уже с конца XVII в. (как и устроены были в его помещениях отхожие места). Ср.: Roupnel. La ville et la campagne au XVII siecle. P. 115. В Вюрцбурге кладбища, находящиеся в пределах города, были закрыты только в начале XIX в. (Meisner. Entwicklung des wurzbarger Stadthaushaits. 1912. S. 88).
¹⁸ В Восточной Пруссии, по различным вычислениям, в 1709-1710 гг. вымерло около третьей части населения; в Магдебурге в 1709 г. население, под влиянием чумы, сократилось с 8 до 5 тыс. человек; в Данциге в этом году было 1836 родившихся и 24 533 умерших, а вообще за период 1601-1750 гг. в Данциге число умерших составляло на 83 тыс. больше числа родившихся. В Лондоне, по словам Граунта, во время чумных эпидемий 1603 и 1625 гг. вымерло около одной пятой населения; однако, тот же автор утверждает, что, благодаря приливу извне, в течение двух лет после чумы население Лондона, по общему правилу, достигает прежней цифры. В 1636 г. в Лондоне умерло 23 тыс. человек, из них 10 тыс. от чумы, а 1665 г. - 97 тыс., из них 68 тыс. от чумы (в нормальные годы умирало всего 10—12 тыс.). См.: Creighton. A History of Epidemics in Britain. 1891.
¹⁹ Во время шведско-польской войны в Восточной Пруссии в 1656 г. было сожжено 13 городов, 249 местечек и селений, убито 23 тыс. человек и взято в плен 34 тыс.; в Померании во время Семилетней войны население уменьшилось на 10%.
²⁰ Haeser. Geschiente der Medizin. Bd. III. S. 349, 358, 363, 377-378, 399-401, 404-406, 454-457, 463-464, 478, 481-488, 494, 533-537. Ср.: Roupnel. La ville et la cam- pagne au XVII siecle. P. 37 ff.
²¹ Больницы, однако, еще и в XVIII в. представляли ужасное зрелище, и не удивительно, что население их избегало. См.: Franklin. La vie privee d'autrefois. L'hygiene. P. 177-192. Больных клали пo несколько (четыре) человек на одну кровать, причем не считались с характером их болезни (Besnard. Memoires d'un nonagenaire. 1880). Королевская мануфактура по выделке парусного холста в Анжере (в 1751 г.) гордилась чем, что она своим рабочим, в случае их болезни, дает каждому отдельную кровать в больнице (Dau phin. Recherchcs pour servir a I'histnore de I'industrie textile en Anjou 1916. P. 121)
²² Lallemand. Histoire de la chante. Т. IV. I. 1910. P. 60-111.
²³ Даже в Париже, что, однако, нельзя приписать, как указывает Франклен (La vie privee d'autrefois L'hygien. P. 104-150), улучшению гигиенических условий.
²⁴ Haeser Gesehichte der Medizin. Bd. III. S. 234 ff., 299 ff., 315 ff. 347, 357, 876, 444-445, 559, 573 ff., 584-588.
²⁵ Freytag. Bilder aus der deutschen Vergangenheit.
²⁶ Erdmannsdrarfer. Deutsche Geschichte von 1648-1740. В. 1. P. 101 ff.
²⁷ Haendtke. Deutsche Kultur im Zeitalter des 30-jahrigen Kriegs. 1906. S. 144 ff. См. также: Manser. Deutschland nach dem dreissigjahrigen Kriege. 1862.
²⁸ Honiger. Der dreissigjahrige Krieg und die deutsche Kultur // Preussische Jahrbuch. 1909. Ср.: Kapham. Die wirtschaftlichen Folgen des 30-jahrigen Krieges fur die Alimark // Geschichtliche Studien, hrsg. von Tille Bd. II. 1911.
²⁹ Below. Ursachen tier Reformation. 1917. S. 138. Below. Probleme der Wirtschaftsgeschichte. P. 429. Его статьи в Zeitschrift fur Sozialund Wirtschaftsgeschichle. Bd. IV. S. 119 ff.; Vierteljahrschrift fur Sozialund Wirtschaftsgeschichte. 1909; Zeitschrift fur Sozialwissenschaft. 1904. Steinhauscn. Archiv fur Kulturgesch. 1910. Durr. // Vierteljahrschrift fur Sozialund Wirtschaftsgeschichte. Bd. XIII. Kaphahn. // Vierteljahrschrifl fur Sozialund Wirtschaftsgeschichte. Bd. XV.
³⁰ Beschorner. Ober den Wiederaufbau der meisten im Dreissigjaringen Krieg zerstorten Dorfer // Studium Lipsiense. 1909. S. 73 ff. Ср.: Gebauer. // Forschungen zur Branddenburgs und Preussens Geschichte. Bd 22. 1909.
³¹ Below. Ursachen der Reformation. Riezler. Geschichte Baverns. 1913. Bd.VII. S. 107 ff.
³² Например, в Данциге в 1620 г. 20 тыс. (подсчитано по неделям); в 1625 г. 4 тыс., в Моравии в 1622—1625 гг. 4200, в Ольнюце в 1624 г. 14 тыс., в Госларе в 1625 г. 3 тыс., в следующем столько же, в Вюртемберге в 1626 г. 28 тыс., в Бремене в 1627 г. 10 тыс., а Гамбурге в одном только квартале в 1628 г. 4200 человек, в Кольберге в 1630 г. 3500, в курфюршестве Саксонском в 1631-1632 гг. 934 тыс., в Страсбурге в 1633 г. 8 тыс., в Лейпциге в 1633 г. 5 тыс., в Швейднице в 1633 г. 16 тыс., в Бреславле в 1633 г. 13 тыс., в Нейссе в 1633 г. 5 тыс., во Франкфурте-на-Майне с 1625 по 1646 г. 34,6 тыс., в Нюрнберге в 1634 г. 18 тыс., в Страубинге в 1634 г. 18 тыс., в Аугсбурге в 1634 г. 60 тыс., в Эссликгене в 1634-1635 гг. 9 тыс., в Штуттгарте в 1635—1636 гг. 5370, в Лейдене в 1635 г. 20 тыс., в Ганау в 1635 г. 21 тыс., в Эйденбурге, в Саксонии, в 1637 г. 8200, в Нейбранденбурге в 1638 г. 8 тыс., в Хемнице в 1643-1644 гг. 11 тыс.
³³ Такие же сведения находим из Майнца, из Нейштадта, из Гадамара, из Нассау за тот же 1635 г., из Иппесгейма (Бавария), в Альцей (Пфальц), в Гейнгаузене на Рейне за 1637 г., из Мекленбурга за 1638 г., из Гегтштедта за 1639 г. (Lammert. Geschichte der Seuchen, Hungers- und Kriegsnot zur Zeit des dreissigjahrigen Kriegs. 1890.)
³⁴ Dietz. Frankfurter Handelsgeschichte. Bd. II. 1921. S. 45. Bd. IV. I. 1925. S. 13.
³⁵ Auer. Das Finanzwesen der Stadt Freiburg von 1648 bis 1806. Bd. 1. S. 12 ff.
³⁶ Horn. Erfurts Stadtverfassung und Stadtwirtschaft. S. 31.
³⁷ Helbok. Bevotkerung der Stadt Bregenz am Bodensee. 1912. P. 59 ff., tab. II.
³⁸ Beghoff. Stadt und Festung Giessen im Zeitalter des dreissigjahrigen Kriegs. Bd. I. 1915.
³⁹ Roupnel. La ville et la compagne au XVII stole. P. 24 ff., 27 ff., 32 ff., 37 ff., 42 ff., 53 ff., 61 ff.
⁴⁰ См.: Kulischer. Die Ursachen des Obergangs von der Handarbelt zur maschinellen Betriebsweise // Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaitung und Volkswirtschaft, hrsg. von Schmoller. 1906. S. 73 ff.
⁴¹ Dieti Frankfurter Handelsgeschichte. Bd. II. S. 13. IV. I. P. 239.
⁴² Sion. Les paysans de la Nonnandie Orientate. 1909. P. 167.
⁴³ Dulil L'industrie de la soie a Nimes jusqu'a 1789 // Revue d'hisloire moderne. Т. X. P. 321.
⁴⁴ Laprade Le poind de Franco el les centers dentelliers au XVII et XVIII sidele. 1905. P. 244.
⁴⁵ Rappard. La revolution industrielle et les originesde la protection legale du travail en Suisse. 1914. P. 54, 75, 88. 92, 96, 105.
⁴⁶ См. ниже, отд. III, гл. 5.
⁴⁷ [большой ковчег для беженцев (франц.).]
⁴⁸ Campbell The Puritans. Vol. I. P. 269, 489. Cunningham. Allien Immigrants. P. 178 ff., 212 ff. Weiss. Histoire des Refugies. Т. II. P. 135. Sombart. Der Bourgeois. S. 387 ff.
⁴⁹ [Предоставить каждому свободу отправиться на небо угодным ему путем (франц.).].
⁵⁰ В 50-х и 60-х гг. XVIII в. из Вюртемберга эмигрировало вообще в среднем свыше 2 тыс человек ежегодно, пли 1/2% населения.
⁵¹ См : Schmoller. Umrisse und Untersuchungen. Behre. Geschichte der Statislik in Brandenburg — Preussen bis zur Grundung des koniglischen Preussischen Bureaus. Sta- delmann. Preussens Konige in ihrer Tatigkeit fur die Landeskultur. Bd. II.
⁵² Voltaire. Oeuvres. Vol. XXII. P. 80.
⁵³ В Ганновере на городском рынке цирюльник брил холостякам голову и бороду, имевшие такой позорный вид лица не могли ни носить парика, ни посещать трактиров, ни покупать что-либо на рынке. В Германии существовало специальное право для холостяков (Hagestolzenrechl); Ladewig еще в 1727 г. посвятил ему сочинение "De Hagelstolziatu". См.: Brunneck. Zur Geschichte des Hagestolzenrechts // Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgcschichte. Germanistische Abteilung. Bd. 35.
⁵⁴ См.: Elster. Bevolkerungswesen (Bevolkerungslehre und Bevolkerungspolitik. § 2, 5) // Handworterbuch der Staatswissenschaften. 3. Aufl. Bd. II. Roscher. Grundlagen der Nationalekonomie. Bd. I. Buch VI. Кар. III. Smissen. La population. 1893. Fergusson. The History of Civil Society. 1767. Bd. III. Ch. IV. Stein. Die Verwaltungslehre. II // Lehre von der inneren Verwaltung. T. 1. 1806. Jotles. Ansichten der Nationalokonomie Schriftsteller des 16. und 17. Jahrhunderte Ober Bevolkerungswessen // Jahrbucher fur Nationalekonomie und Statistik. 1886. Clement. Letters de Colbert. II. Voltaire. Steele de Louis XIV. Ch. 25. For bonnais. Recherches et considerations sur les finances de France. 1758. Т. I. P. 391. Т. II. P. 351.
⁵⁵ См.: Supan. Die territoriale Entwicklung der europaischen Kolonien. 1906. P. 67, 93—95. 124.
⁵⁶ См.: Montesquien. Esprit des lois. Т. XXIII. Boilainvillers. Memoires etc. (там отчет Fougerolles). Delvoille. Auge Goudart et son projet pour la repopulation en 1756 // Revue d'histoire des doctrines econonomique et soziale. 1912.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3534

загрузка...

Другие книги по данной тематике