Связи Ханаана с окружающими странами

В энеолитическое время Восточное Средиземноморье не жило изолированно. Контакты с населением Месопотамии, Египта, Анатолии и о-ва Кипр прослеживаются на некоторых видах сырья и изделиях¹.

Одним из таких примеров является обсидиан, вулканическое стекло, образовавшееся из лавы. Он довольно широко распространен в природе. Месторождения его известны в Закавказье (район оз. Ван), в Центральной Анатолии (Каппадокия) и на островах Эгейского моря. Большая твердость обсидиана (он тверже меди и уступает по шкале Мооса лишь на единицу кремню), а также способность при оббивке давать раковистый излом привели к тому, что в древности обитатели районов, близко расположенных к указанным месторождениям, при выборе материала для производства некоторых (острых) орудий отдавали предпочтение обсидиану (см. раздел «Камень»). Так было и в Ханаане. С конца VII тысячелетия в слоях докерамического неолита в Бейде и в Иерихоне уже обнаружен этот материал, доставлявшийся с оз. Ван и из Каппадокии. Однако самое большое количество изделий из этого материала, датируемых V—IV тысячелетиями, зафиксировано на теллях Антиохийской равнины. Значительно меньше их в Рас Шамре, Библе, в Мегиддо, как, впрочем, и в Кабри и в Телль эль-Фаре. Большая часть обсидиана из перечисленных районов в энеолите поступала из Каппадокии, если не считать единичных находок в Рас Шамре, Библе и одного-единственного желвака и Кабри, которые происходили из района оз. Ван [127, 187, 280, 509; 91, 143; 129, 85; 134, 566; 124, 30—72]. С начала III тысячелетия поступление этого сырья в пределы Ханаана резко сокращается. Сказывалось уже широкое распространение металлов.

На территории Ханаана найдено чрезвычайно мало предметов из лазоревого камня (лазурита), относящегося ко времени IV и III тысячелетий. В древности он добывался в Бадахшане (Северный Афганистан). Оттуда лазоревый камень поступал в Месопотамию и далее через Ханаан — в Египет [85, 91; 2, 116]. Применение этого материала, однако, было весьма ограниченным. Он шел только на изготовление украшений.

Неясным остается вопрос о нефрите. Дело в том, что в неолитических и энеолитических слоях некоторых теллей были вскрыты малые предметы из зеленого камня, называемого авторами нефритом. Но ни в Передней Азии, ни в примыкающих к ней областях неизвестны источники, откуда могли его получать. Остается два предположения. Первое, что материал доставлен издалека (из Индии или Забайкалья); второе, что в результате лабораторных исследований будет уточнен состав рассматриваемого минерала и таким образом установят и его происхождение [16, 257; 127, 259; 95, 75].

Несмотря на обилие в стране различных раковин моллюсков, в двух поселениях района Беэр-Шевы были обнаружены три вида ракушек с Красного моря и один вид нильской. Они применялись в качестве подвесок, на что указывают сделанные в них отверстия для пронизывания.

Появление в стране в V тысячелетии метательных орудий, от которых сохранились каменные и глиняные ядра, рассматривается Чайлдом, супругами Брейдвуд и другими как следствие восточного влияния [42, 31; 116, 84]. Надо, однако, иметь в виду, что данные, подтверждающие широкое распространение этих орудий, дошли главным образом из северных поселений. Но они — приспособления охотников, а в энеолите охота, как известно, уже не была основным занятием ханаанеян. Поэтому данные орудия, если они и были привнесены туда, не могли занимать сколько-нибудь заметного места в хозяйстве.

Археологи обнаружили большое количество веерообразных скребков почти на всей территории Ханаана, за исключением самых северных поселений. В Антиохийской равнине зафиксировано всего-навсего два таких орудия, которые, по мнению исследователей, были туда ввезены, поскольку в этом районе отсутствует плитчатый кремень, необходимый для их изготовления. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что аналогичные орудия бытовали в IV тысячелетии и в Северном Египте [27, 537; 63, 260]. Кёппель, описывавший кремневую индустрию Гассула, в свое время ограничился лишь указанием на это сходство. Маккоун и Кантор и 40-х годах, ссылаясь на недостаточность материала, отказались делать выводы относительно происхождения техники расщепления плитчатого кремня для получения таких скребков [98, 63; 76, 177]. Лишь десятилетие спустя Перро объяснил широкое использование этого сорта кремня в южной половине страны египетским влиянием. В подтверждение этого он указывает, что в Египте производство орудий из указанного материала восходит к неолиту. Кроме того, месторождения такого кремня находились на Синае, как раз в районе, где проходила дорога, соединявшая Северный Негев с Египтом [117, 186].

На рубеже IV и III тысячелетий в Восточном Средиземноморье появились печати-цилиндры. На одних из них изображение состояло из тех же элементов, что и в случае с пуговицеобразными печатями из камня (линии, прямые и косые сетки, геометрические фигуры, ямки). На части цилиндров из Амика (фаза «G») наблюдается растительный орнамент. Несколько позднее вырезали уже чередующиеся ряды фигур людей и животных, столь характерных для месопотамской глиптики периода Джемдет Наср [27, 331—333, 425].

Нельзя не согласиться с мнением исследователей, что сам факт начала использования печатей-цилиндров, да еще с месопотамскими мотивами, свидетельствует о заимствовании, идущем с востока. Вряд ли, однако, можно говорить о «сильной струе влияния», как пишут Энгберг и Шиптон [54, 39]. Чтобы понять, какое место занимали в жизни древних ханаанеян эти изделия, достаточно вспомнить, что на самом севере найдены лишь единичные экземпляры. В Иерихоле, Мегиддо и Библе были обнаружены только их отпечатки на черепках. Количество этих находок, надо думать, отражает и реальное положение дел, т. е. что печатей-цилиндров в ходу в то время было мало. К тому же на юге до сих пор вовсе не обнаружено следов их употребления. Объясняется это тем, что надобность в них была невелика. Для метки и украшения гончарной посуды до обжига с. успехом продолжали применяться пуговицеобразные печати, известные на севере уже с неолита и изготовлявшиеся в IV тысячелетии параллельно с печатями- цилиндрами [27, 487; 77, 239, 246—247]. Последние могли служить и амулетами-оберегами. Эти изделия с изящно выполненной резьбой служили и украшением.

В конце 40-х годов Кантор допускала возможность сравнивания четырехугольных неолитических египетских палеток с такими же изделиями из энеолитических слоев Южного Ханаана, несмотря на хронологический разрыв между ними. Того же суждения придерживался Дотан, открывший эти изделия в Хорват Бете- ре. Он считал это сходство признаком тесных контактов между обеими странами. Тем не менее в 1955 г. Кантор отказалась от своей предыдущей точки зрения и высказала мысль о возможности самостоятельного развития производства палеток в Южном Ханаане и Египте. Уорд склоняется к мнению, что единственная стеатитовая, датируемая серединой III тысячелетия, палетка из Алалаха (Северная Сирия) могла быть доставлена туда из додинастического Египта [76, 174, 200; 42, 19—20; 140, 5—6].

Один каменный сосуд, обнаруженный в Хорват Бетере, Дотан считает египетским на том основании, что в его стенке отверстия высверлены в предварительно выпиленных клинообразных углублениях. Такой прием работы, действительно, известен для додинастического Египта, но до сих пор не зарегистрирован для Ханаана [42, 18, 31, 11: 20], что как будто говорит в пользу правильности мнения Дотана. Остается невыясненным и вопрос о ввозе египетских каменных сосудов в Северный Ханаан [140, 5]. Указывают, правда, на сходство одного такого изделия из Хамы с египетскими сосудами, но из-за отсутствия лабораторного анализа материала, из которого он сделан, нельзя сказать ничего определенного по этому вопросу.

Открытым остается также предположение, высказанное Перро, об иноземном (без уточнения) происхождении каменных сосудов на поддоне, обнаруженных во многих местах в Ханаане.

В свое время думали, что каменные навершия булав в Передней Азии и Египте были следствием связей между ними. В последние годы, однако, пришли к окончательному заключению, что навершия были результатом независимого развития, так как эти изделия встречались в период V—III тысячелетий на большой территории, в которую входили Египет, страны Передней Азии и Эгейский мир [76, 177; 96, 238; 140, 4—5; 142, 16].

То же можно сказать и о медных кинжалах со срединным продольным ребром эпохи энеолита и начал;» бронзы. Уорд считает орудие этой формы обычным но только для Ханаана и Египта, но и для многих стран древнего Ближнего Востока [140, 4]. В другие случаи, как, например, сходство формы глиняных черпаков из неолитических слоев поселения Северного Египта (Meримде) и энеолитического телля Гассул приходится считать случайным совпадением, поскольку между эти ми селениями существовал большой и территориальный и хронологический разрыв [76, 174—175].

Последнее, разумеется, не исключает ввоза отдельных изделий из соседних стран. Полагают, что несколько каменных наверший булав, кремневых ножей, наконечников стрел с двумя выступами и некоторые другие изделия, найденные в Негеве и Иудее, были доставлены из Египта [117, 186; 42, 30; 2, 179—180]. В своей недавно появившейся работе Р. де Во констатирует наличие большого сходства статуэток из слоновой кости из Сафади и Абу Матара с этого рода додинастическими египетскими изделиями. По его мнению, это могло быть следствием как непосредственных контактов, так и влияний [135, 35].

В III тысячелетии продолжался ввоз из Египта каменных сосудов, палеток, некоторых видов керамики и других поделок.
Самым обширным материалом, подтверждающим наличие контактов с окружающими странами, является керамика. В Рас Шамре в слоях самого древнего энеолита (IV С) вскрыто много остатков посуды, обнаруживающей столь поразительное сходство с соответствующими изделиями с о-ва Кипр, что кажется, будто она вывезена оттуда. Керамика эта отличается ярко красной росписью по светлому фону. Интересно в данном случае и то, что кипрская гончарная продукция, в свою очередь, восходит к керамике Фессалии. На этом основании возникли предположения о существовании уже в начале IV тысячелетия пусть опосредованного, но влияния Придунайских стран на Переднюю Азию. Район распространения упомянутых археологических находок невелик. Они зафиксированы лишь на побережье самой северо-восточной оконечности Средиземного моря [127, стр. XX—XXI, 170—172].

Значительно шире территория, на которой обнаружены следы восточного влияния. В Северный Ханаан, как, впрочем, и в Анатолию, с конца V и в первой половине IV тысячелетия проникала с северо-востока, из Халафа на р. Хабур (приток Тигра), керамика с геометрическим орнаментом (красным по светлому фону). Речь идет о расписной халафской посуде. В Рас Шамре прослеживаются две фазы развития рассматриваемых памятников. Халафская керамика из более древнего слоя (IV В) и этого рода сосуды из Северной Месопотамии абсолютно идентичны. Позднее (слой IV А) местные гончары уже не столь строго подражали халафским образцам, что не может не свидетельствовать об ослаблении северо-восточного влияния [83, 69; 127, стр. XXII].

По мнению большинства исследователей, области, смежные с южной половиной современных государств Сирия и Ирак, в древности оказались вне пределов воздействия халафских гончарных традиций [127, стр. XXI; 83, 69]. Южнее, действительно, не было зафиксировано расписной керамики, столь характерной для этой северо-месопотамской культуры. Однако Каплан указывает на параллели в формах группы сосудов из Гассула, Иерихона VIII и Вади-Раба, с одной стороны, и халафской посуды — с другой. То же замечает он и по поводу орнамента (расположение штрихов, углублений и налепов) на некоторых чашах. В итоге Каплан приходит к заключению, что указанная продукция ханаанских керамистов эпохи энеолита тоже ощущала, правда с запаздыванием, некоторое влияние, идущее с северо-востока [80, 34—36].

Следовавшие затем один за другим периоды восточного влияния, четко прослеживаемые на гончарных изделиях Северного Ханаана, носят названия убейдского, урукского и Джемдет Наср. Продолжительность каждого из них не может быть определена. Только исходя из 7-метровой толщины слоя III В с убейдскими памятниками в одном пункте Рас Шамры можно допустить, что там этот период длился довольно долго [127, стр. XXII — XXIV].

Продукция энеолитических керамистов южной половины Ханаана и Египта также - говорит о связях. Об этом можно судить по сходству форм и - орнаментики определенной части глиняной посуды. В Ханаане, правда, найдено мало этого рода археологического материала египетского происхождения. Бесспорно, черепки египетской керамики зарегистрированы только в Лахише и на телле Гат [140, 4; 110, 123].

Кроме того, существуют еще сосуды с так называемыми волнистыми ручками, возникновение и развитие которых было значительно сложнее, чем это казалось первым исследователям Флиндерсу Питри, Фрэнкфорту и др. Мнения специалистов по этому вопросу в настоящее время расходятся. Одни считают их египетского происхождения, а другие — переднеазиатского.

В неолитическое время в Нижнем Египте (Меримде) и в Южном Ханаане (Иерихон) были в ходу сосуды с двумя ручками-выступами, расположенными горизонтально. Затем в Египте наступает перерыв в их производстве. Среди археологического материала первой половины IV тысячелетия они вовсе отсутствуют, и только в середине этого же тысячелетия, или, по относительном хронологии, принятой историками додинастического Египта, около 40 относительной даты, они появились, но с более сложной формой налепов-ручек по сравнению с неолитическими, что могло быть результатом и заимствования из Передней Азии. Далее, однако, ее развитие в Египте пошло самостоятельным путем. Волнистыми ручками стали снабжать и каменную посуду, и, что самое главное, они постепенно превратились в волнистый орнамент, а роль ручек теперь выполняли маленькие бочкообразные налепы с отверстиями.

В Ханаане в это время продолжали изготовлять рассмотренные нами неолитические образцы с налепами- ручками, которые при всех изменениях (прямые, подковообразные, с боковыми выемками для пальцев и т. д.) не дали, однако, такой формы, как в Египте [90, 78].

Вследствие этих обстоятельств некоторые авторы отказываются решать вопрос о происхождении этой керамики. Самые ранние сосуды с истинными волнистыми ручками (т. е. такие, как в Египте) в Ханаане зафиксированы в Мегиддо в XIX слое, датируемом концом энеолита и началом древней бронзы I. Иными словами, в Ханаане они появились значительно позднее аналогичных египетских находок. Раскопки последних лет в Телль эль-Фаре подтвердили, что и там в слоях древней бронзы I распространилась керамика с упомянутыми ручками, хотя и не совсем горизонтальными. Они были слегка подковообразными [134, 580, 3: 18—19]. Более позднее появление рассматриваемой глиняной посуды - в Ханаане по сравнению с Египтом как будто подтверждает мнение тех, кто считает, что возникла она первоначально именно в Египте и затем была заимствована ханаанеянами. Р. де Во, не решая этого вопроса, просто полагает, что развитию керамики с волнистыми ручками в конце IV и в начале III тысячелетия в обеих странах особенно способствовали продолжавшиеся между ними контакты [136, 25].

В конце энеолита в районе долины Изреель наряду с прежней керамикой (желто-серой с красной ангобой) внезапно вошла в употребление серая лощеная посуда, часто украшенная чуть ниже верхнего края выступами-налепами. Полагают, что ее принес туда какой-то народ, пришедший с северо-востока, из Сирийской пустыни. Предположение это подтверждается тем, что изготовители пользовались приемами, часть из которых восходила к урукским традициям. При этом исследователи не без основания указывают на одновременность появления и цилиндров-печатей в Северном Ханаане и израельской керамики [85, 5—6; 16, 345; 84, 99; 11, 347, 354]. Надо, однако, заметить, что ничего принципиально нового в гончарное дело ханаанеян рассмотренная керамика не внесла.

В слоях времени древней бронзы III в Северном Ханаане археологи находят гончарную посуду, которая по месту первоначальной находки у южной оконечности Генисаретского озера названа хирбеткеракской. Этот пункт был самой южной точкой ее распространения. Точно не установлено, откуда пришли племена, имевшие эту керамику: из Малой Азии или из Закавказья. Она сделана от руки, хотя и отличается хорошей отделкой поверхности и обжигом. Но в техническом отношении она стоит ниже местной, рассмотренной выше [127, стр. XXV, 204, 309; 136, 29].

Как уже отмечалось (см. раздел «Гончарное дело»), эволюция керамического производства в VI—III тысячелетиях в Ханаане происходила самостоятельно. Последнее, однако, не исключает и такого момента, как заимствование извне некоторых форм и орнаментики сосудов.

Весь рассмотренный материал позволяет лишь обнаружить некоторые результаты заимствования, но не раскрывает того, как именно оно происходило: завоеваниями, или мирной инфильтрацией племен, или, наконец, путем обмена. Изучение керамики, как мы видели, до известной степени помогает при определении этнических различий, поскольку гончарная посуда значительных племенных групп, как правило, отличается общими устойчивыми особенностями (техническими приемами изготовления, формой, орнаментикой и т. д.)². Однако лучше всего, казалось бы, можно было определить присутствие среди аборигенов новых этнических элементов, попавших туда в результате завоеваний или медленной инфильтрации, путем тщательного изучения черепов, найденных в древних поселениях.

Однако при современном состоянии науки можно дать ответ лишь на самые общие вопросы относительно физического типа древних насельников Ханаана. Для более четких выводов необходимо иметь возможно больше наблюдений. Пока же в руки специалистов-антропологов попадает чрезвычайно ограниченное количество черепов. Во многих случаях, как в некрополе-пещере у Беней-Берака, обнаружили костные остатки, но без черепов. В других местах плохая сохранность последних, по существу, делает невозможным исследование.
На основании изучения палеоантропологического материала (черепов) антропологи пришли к заключению, что в эпоху среднего и верхнего палеолита на этой территории обитали неандертальцы-долихоцефалы (длинноголовые). Отмечают при этом присутствие определенных негроидных элементов. В мезолите там продолжали жить долихоцефалы, но наряду с ними в некоторых случаях, как, например, в Эйнане, обнаружили и остатки брахицефалов (круглоголовых). Полагают, что от мезолитических обитателей — натуфийцев долихоцефалов и ведет свое происхождение большая часть древних ханаанеян последующего времени [132, 62; 16, 151; 72, 21—22; 55, 222; 14, 134].

В эпоху энеолита и древней бронзы всю территорию Ханаана населяла средиземноморская раса долихоцефалов, среди которых встречаются отдельные брахицефалы анатолийского или арменоидного типа и негроидные элементы [127, 555, 612—613; 61, 192; 46, 445]³. Если в отношении остатков негроидного физического типа все исследователи сходятся на том, что он присущ Африке, откуда он и проник на север, то происхождение брахицефалов, обнаруженных в стране, остается невыясненным.

Таким образом, проследить сколько-нибудь четкие племенные деления в Ханаане в IV—III тысячелетиях и установить, какие именно этнические объединения являлись изготовителями и распространителями в стране групп керамики, названных халафской, убейдской, урукской, Джемдет Наср, изреельской и хирбет-керакской, невозможно.
Не пролило света на решение этого вопроса и изучение погребального обряда, поскольку он является одним из важнейших этнических признаков. Так, в Негеве, в поселении Сафади, были вскрыты захоронения двух типов, соответствовавшие, как думают, обычаям разных расовых групп. Долихоцефалы лежали на боку в полусогнутом состоянии, что говорит о трупоположении. Кости же брахицефалов сложены либо в кучу с черепом наверху, либо лежат в глиняном сосуде. В последнем случае мы сталкиваемся с вторичным захоронением, заключавшимся в том, что после распада трупа и отпадения мышц кости собирались и складывались вместе. Такой обычай был распространен и у энеолитических жителей прибрежного района у Тель-Авива, где обнаружили погребальные урны с костями. Перро высказал мнение, что Южный Ханаан обязан данному обычаю пришельцам — брахицефалам, остатки которых найдены в небольшом количестве в районе Беэр-Шевы. Исследования последних лет, однако, показали, что к такому способу захоронения (вторичному) прибегали в Бейде, и. Киркбрайд полагает, что начало его надо искать еще в мезолите [112, 15; 89, 23—24]. К этому надо добавить еще, что в Гезере в одной из пещер в глиняных сосудах нашли вторичные захоронения, датируемые эпохой древней - бронзы I, а в поселениях Шарона во времена позднего энеолита трупы расчленяли перед тем, как класть в сосуд [150, 9]. Поэтому можно констатировать лишь одно: в стране издавна были распространены несколько способов погребения.

Не помогло выяснить этническое лицо населения разных районов Ханаана эпохи энеолита и специальное изучение их искусства. Анати пришел к выводу, что стиль росписи стен в Гассуле, рисунков в пещерах Гезера и Мегиддо, как и резьбы по слоновой кости в районе Беэр-Шевы, весьма различен, что как будто свидетельствует о разноплеменном составе древнего населения страны. Некоторые исследователи склоняются к мысли, что в неолите, энеолите и в эпоху древней бронзы в стране жили семитические племена. Р. де Во называет их основателями культуры древней бронзы в южной половине Ханаана. Олбрайт, кроме того, рассматривает язык, на котором говорили с конца IV тысячелетия ханаанеяне, как семитический. Другие полагают, что наряду. с семитами там жили и несемитические племена [82, 147; 26, 11; 15, 340; 136, 27—28; 131—42]. Иными словами, область Восточного Средиземноморья отличалась большой этнической пестротой.

С точки зрения связей южная часть страны и Библ тяготели к Египту, а северная половина, включая Иорданскую долину,к Анатолии и Месопотамии. Область к югу от залива Искандерон не имела никаких в географическом отношении препятствий, и людские волны с севера и - востока могли рассеиваться по ней. Сложнее обстояло дело с проникновением на юг, где возвышались горы Ливана и Антиливана. Проходом могла служить, если не считать чрезвычайно - узкой полосы побережья между морем и горами, долина Оронта, по которой и шли, постепенно затухая, людские потоки.

Рис. 26. Дольмен

Так было в неолите, и в энеолите, и даже позднее, в III тысячелетии.

Западные исследователи, обращавшиеся к проблеме -передвижения племен в Восточном Средиземноморье, как правило, ограничиваются констатацией самих фактов проникновения, но не пытаются выяснить причины этих явлений, если не считать общих высказываний о постоянных столкновениях с кочевым миром, окружавшим плодородный полумесяц.

В районах, граничивших со степью, находились кочевники-скотоводы. Природные условия там не способствовали возникновению земледелия. Вполне вероятно, что оседлые ханаанеяне испытывали до известной степени влияния, идущие от кочевников, и сами, в свою очередь, влияли на них. Мы не можем это выяснить. Изучение материальной культуры этих древних кочевников очень затруднено. На территории Ханаана найдены тысячи мегалитических погребальных сооружений, построенных из каменных глыб. Но, несмотря на долгую историю их изучения (они стали известны более ста лет назад), вопрос об их датировке не решен окончательно. Преобладающее большинство этих могильников находят пустыми. В других случаях в них оказывается лишь скудный погребальный инвентарь, не дающий возможности сказать что-либо определенное. Одна группа исследователей считает их памятниками кочевых племен, живших там начиная с VI тысячелетия. Предположение это вполне допустимо, потому что основные скопления рассматриваемых сооружений находятся в Заиорданье и к северу от озер Хула и Генисаретского, т. е. как раз там, где много позднее продолжали жить кочевники. Ийрку и некоторые другие ученые считают часть этих мегалитических памятников могильниками энеолитических поселений, и в частности Гассула. В новейшей сводной работе по древней истории Палестины Р. де Во приводит оба мнения, не отдавая при этом ни одному из них предпочтения [13, 63—64; 14, 136; 131, 31; 74, 340—344; 15, 335-336; 16, 310; 98, 292; 136, 42—43].

Кочевые племена могли совершать набеги с грабительскими целями и могли вступать в контакты с целью обмена. Но у нас нет данных сказать, что это оказывало решающее влияние на судьбы оседлого населения. Напротив, все значительные передвижения племен, известные в Ханаане, как, например, халафское, убейдское, урукское и некоторые другие, начинались в области, где жили земледельцы-скотоводы.

По вопросу о миграциях в древнем мире К. Маркс (см.: К. Маркс, Вынужденная эмиграция,— К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. 8) в свое время пришел к выводу, что основной причиной таких передвижений было давление избытка населения на производительные силы. Иными словами, недостаточное развитие производительных сил ставило население в зависимость от определенного соотношения, которое нельзя было нарушить. Применительно к странам древней Передней Азии это означало следующее. Переход от присваивающего типа хозяйства к производящему, т. е. возникновение оседлых земледельческо-скотоводческих поселений сопровождался сравнительно быстрым ростом населения (сказывались постоянные надежные источники пищи). Последнее обстоятельство приводило к образованию внутри мелких поселений известного избытка населения, который, чтобы прокормиться, должен был искать новые земли [8, 111]. Такой процесс получил название сегментации племен. Пока были свободные территории, пригодные для заселения, дело ограничивалось лишь небольшими перемещениями выделявшихся групп. Ко времени, о котором ведется речь в данной работе, таких земель в областях, примыкавших к Ханаану с севера и востока, оставалось мало, и движение захватило и эту страну. Миграции эти носили стихийный характер. Вторжения племен в Ханаан происходили неоднократно на протяжении тысячелетий. Они заметны уже в пору докерамического неолита. В Рас Шамре внезапная смена халафской культуры убейдской объясняется исследователями как последствие такого явления. Восстановить в деталях ход событий невозможно, но, вероятно, сегментация племен сопровождалась борьбой, кровопролитными столкновениями, подробности о которых вряд ли когда-нибудь будут известны, но о них можно догадываться по слоям пепла, золы и другим следам разрушений, сохранившимся на тел- лях [83, 60—64; 127 стр. XXIII—XXV, 194—195; 16, 262].

Рис. 27. План части поселения Гассул

При этом надо иметь в виду, что сопротивление разрозненных групп населения, живших в малых поселениях, не могло быть сколько-нибудь значительным, и вряд ли оно происходило повсеместно. Стычки пришельцев с коренным населением могли идти с переменным успехом, и не исключено, что в отдельных случаях они приводили к частичному истреблению тех и других, но полной смены населения, вероятно, не происходило, а вторгшиеся смешивались с автохтонами и ассимилировались с ними.

Те из массовых передвижений племен, которые сопровождались разрушениями жилищ и уводом скота, на время, вероятно, задерживали развитие, нарушая нормальную жизнь, но хозяйство ведь сравнительно легко могло быть восстановлено. Жилище поставить было несложным делом. Обработка земли велась примитивными орудиями — мотыгами, сделанными из доступных материалов (камня и дерева). Никаких сколько-нибудь сложных ирригационных сооружений, для восстановления которых в случае разрушения требовались бы трудоемкие работы, не существовало. Все это обеспечивало хозяйству древнейших ханаанеян известную живучесть в условиях периодически повторяющихся вторжений.

Ни о каком массовом вторжении до IV тысячелетия из Египта говорить не приходится, хотя в 40-х и 50-х годах среди исследователей было распространено мнение, что Ханаан находился под сильным влиянием Египта времени фараонов Раннего царства (начало III тысячелетия) и, возможно, даже посылал фараонам дань [76, 200; 13, 74]. В 1955 г. Ядин рассматривал один рисунок в самом нижнем ряду на палетке Нармера как изображение каменных сооружений, встречаемых археологами в Северном Заиорданье. Он принимает их за крепости и на этом основании делает вывод о том, что египтяне уже при фараоне Нармере совершали военные походы в эту страну. Несколько позднее выступил в печати Ейвин в поддержку Ядина и пытался увидеть в граффити на черепках глиняной посуды египетского происхождения, найденной в Южном Ханаане (в Гате), имя того же фараона. Это, по его мнению, говорит в пользу правильности предположения о египетском вторжении в Переднюю Азию. Правда, в работе, вышедшей в 1964 г., Ейвин, опираясь на археологические исследования Анати, уже допускает, что районом военных действий египтян мог быть Северный Негев, а не Заиорданье, как полагал он ранее [146, 1 —16; 151, 193—203; 152, 205—213; 148, 22—24].

Среди другой группы ученых за последние годы сложилось новое понимание рассматриваемого материала. Хельку и Уорду доводы Ядина и Ейвина не кажутся убедительными. Уорд с полным основанием подвергает сомнению интерпретацию Ядина и произвольную, столь раннюю датировку названных сооружений в Заиорданье (все исследователи, кроме Ядина, определяют их осторожно как «доримские»). Уорд указывает также на ошибочность реконструкции Ядина, когда вывод о вторжении в страну строится всего лишь на ограниченном количестве находок с именем царя, как будто они автоматически свидетельствуют об этом, хотя остальной археологический материал не дает тому подтверждений. Он полагает, что египетской керамике, о которой идет речь, придается слишком большое значение, тогда как последняя могла попасть в Южный Ханаан и в порядке обмена или вследствие работы там египетских гончаров. Вопрос о странствующих ремесленниках для столь древних времен приходится оставлять открытым из-за отсутствия доказательств [66, 12—16, 52].

Мы, кроме того, вообще сомневаемся, что в столь схематически нацарапанных изображениях можно видеть рамку-серех и иероглифы, передающие имя фараона.

О военных, к тому же весьма ограниченных вторжениях египтян в Переднюю Азию можно говорить лишь начиная со Старого царства (около XXVII в. до н. э.). Один письменный памятник от времени фараона VI династии Пепи I рассказывает о походе военачальника Уни. Его войско разрушало селения и уничтожало виноградники. Но остается невыясненным, как далеко на восток они при этом продвинулись. Дело в том, что упомянутые военные действия происходили, как указывается, у «Антилопьего носа», местонахождение которого не установлено. Одни исследователи под этим названием подразумевают область, в которой расположены горы Кармела, а другие считают, что в данном случае речь может идти всего лишь о поселениях, находившихся примерно в 15 км к востоку от Пелузия, т. е. недалеко от дельты Нила. В этой связи интересно заметить, что и в конце III тысячелетия египтяне, по мнению египтологов, еще не продвинулись далее Синая. Хельк отвергает мнение о сколько-нибудь значительном египетском влиянии на Ханаан в начале III тысячелетия.

Можно полагать, что имели место и мирные инфильтрации других этнических групп в Ханаан, подобно тому как это зафиксировано для Тепе Гавра (в Северной Месопотамии) [127, стр. XXV].

Теоретически можно допустить, что в случае, когда пришельцы стояли на более высоком уровне развития, чем автохтоны, последние могли заимствовать определенные культурные достижения.

Несмотря на то что проблеме связей между отдельными областями древнего Ближнего Востока посвящено немало исследований, многое еще остается нерешенным. Невозможно выяснить, какие именно влияния были следствием миграций, а какие — обмена. В иные эпохи, например, связи Северного Ханаана с Месопотамией бывали столь тесными, что исследователи даже понимают его материальную культуру как вариант месопотамской. Очевидно, такое явление могло быть только следствием вторжения носителей новой культуры. Массовые передвижения племен могли приводить к широкому распространению новых черт в материальной культуре, в частности в керамике. Что же касается тех иноземных готовых изделий и сырья, о которых шла речь, то они, скорее всего, попадали в результате обмена.

Картина была бы неполной, если бы мы ограничились только этим замечанием. Дело в том, что в сношениях с окружающими странами Ханаану принадлежит и активная роль. Об этом говорят кроме находок в Египте малого количества вещества, которое определяют как асфальт (?), и кусочков древесины ливанских сортов деревьев еще и части египетской керамики, носящей следы ханаанского влияния [2, 116—117, 120].

В первой половине III тысячелетия из Ханаана вывозился не только лес, но и смолы и некоторые жидкости (оливковое масло, вино), тарой для которых служили сосуды, называемые сирийскими бутылками. В гробницах египетских вельмож начала III тысячелетия находят по три-четыре таких сосуда. Лес шел в Египет в этот период в гораздо большем количестве, чем в IV тысячелетии. Начиная с Раннего царства там стали воздвигать большие царские и вельможеские гробницы из кирпича-сырца. Для устройства полов, обшивки стен, потолков, а главное, перекрытий нужны были блоки и доски. На это шла лишь древесина кедра, алеппской сосны, кипариса, росших на Ливане. Но остается невыясненным, кто именно занимался валкой леса. Несколькими веками позднее эта операция, как повествуют письменные источники, осуществлялась самими египтянами, т. е. без участия местного населения. Вероятно, можно допустить, что и в начале III тысячелетия дело обстояло аналогичным образом. Существует мнение, что в эпоху древней бронзы в Ханаане на торговых путях возникали новые большие поселения. Так думает Р. де Во в отношении Хирбет-Керака. Предполагают, что южноханаанское поселение Арад стало в то время центром снабжения Египта асфальтом и особого вида керамикой. Однако все это требует еще доказательств. Таким образом, можно говорить лишь о некотором расширении обмена в III тысячелетии между Ханааном и Египтом по сравнению с предшествующим временем.

О путях, по которым осуществлялись рассматриваемые связи, известно очень мало. Несомненно, однако, что они пролегали по суше и по морю. Обсидиан уже в неолите странствовал на большие расстояния с оз. Ван до Бейды и из Каппадокии в Иерихон. Меньший путь совершали другие материалы из Малой Азии, с Красного и Средиземного морей, Синая. Промежуточное положение Ханаана определило возможность служить своего рода мостиком, соединявшим такие удаленные страны, как Южное Двуречье и Египет. Ввиду отсутствия у них непосредственных контактов в то время, как считают Хельк и другие, связи между ними были обусловлены посредничеством Ханаана. Особая роль при этом отводится северной его половине с выходом к морю в Библе. Благодаря этому обстоятельству в древнейший Египет попадали лазурит, печати-цилиндры, а также некоторые заимствования в формах керамики и в области художественных мотивов [2, 120—124, 129— 131; 66, 28; 142, 1—5, 8, 34].

Никаких конкретных следов путей, связывавших Восточное Средиземноморье с окружающими странами, не найдено, но логично будет предположить, что упомянутые выше материалы и изделия следовали тропами-дорогами, проложенными главным образом по равнинам и долинам рек. Одной из таких древнейших дорог, соединявших Ханаан с Двуречьем, была, например, Изреельская долина. Недаром возникшие там в конце IV тысячелетия Мегиддо и Таанах вскоре превратились в укрепленные пункты. В какой-то мере, вероятно, использовались и сами реки. Что же касается Иудейских гор, то дорога с юга на север шла по главному хребту.

С Египтом Южный Ханаан во второй половине IV тысячелетия, как полагают, осуществлял свои контакты по сухопутью, через район Газы и Суэцкий перешеек. Расстояние это невелико и составляет немногим более 300 км {63, 248].
Шеффер и Уорд отмечают, что уже в начале того же тысячелетия морские суденышки начали бороздить воды северо-восточной части Средиземного моря, в частности между Кипром и Рас Шамрой [127, стр. XXI, 172—173; 140, 40]. Но была ли эта навигация столь оживленной, как пишут эти авторы, остается неясным, поскольку вывод делается лишь на основании влияния кипрской керамики на глиняную посуду, найденную на материке. Морские связи Ханаана с Египтом, как думают, начали складываться несколько позднее, во второй половине IV тысячелетия. Одни исследователи полагают, что первые корабли, которые прибыли в дельту Нила, были построены ханаанеянами, хотя никаких доказательств тому нет. Ничего не известно также об их конструкции. Другие, напротив, считают, что начало этим морским связям положили египтяне.

Не осведомлены мы и о конкретных условиях, при которых происходил обмен в энеолите. Большое место, вероятно, занимали межплеменные связи, когда предмет переходил из рук в руки. Вряд ли можно говорить о специальных людях, или, по терминологии западных ученых, «купцах», в то время. Мы знаем, что уход из племени в то время представлял не только опасность, но даже грозил гибелью (ввиду низкого уровня развития производительных сил). Большую роль в распространении изделий могли играть и отдельные группы кочевников, окружавших Ханаан. В частности, благодаря бедуинам, попавшим на Синай и даже в дельту Нила, в Египет могли, как думают, проникать ханаанские и месопотамские изделия. Остается, правда, невыясненным, в какой мере верно высказывание Стекелиса о доставке кочевниками в обмен на сельскохозяйственные продукты малахита и охры {129, 85; 135, 24]. В III тысячелетии из Египта в Ханаан приезжали фараоновские чиновники для организации вывоза материалов.

Неизвестно, был ли у них какой-либо всеобщий эквивалент или дело ограничивалось простой меновой торговлей.

Проникновению некоторых иноземных изделий и материалов далеко в глубь страны, как в IV, так и в ІІІ тысячелетиях, несомненно, способствовали существовавшие в то время внутренние связи. Сеть поселков в плодородных долинах, а также на побережье облегчала контакты между ними. Об этом свидетельствуют средиземноморские и красноморские раковины моллюсков, найденные в Иудее, Иорданской долине и в районе Беэр-Шевы. В энеолите, как мы видели, стали транспортировать на довольно большие расстояния камень и изделия из него. Дотан и Перро считают, что мелкозернистый, т. е. самый твердый, базальт и гематит для изготовления сосудов и наверший булав доставлялись в Северный Негев из Заиорданья.

Что же касается веерообразных скребков, то область их распространения не выходит за пределы южной половины страны и расположена, следовательно, недалеко от месторождений плитчатого кремня на Синае и в Иудейской пустыне {117, 179]. На север их доставлялось чрезвычайно мало. По-видимому, транспортировка материала для массового производства инвентаря на большие расстояния в IV тысячелетии была не под силу. В то время ведь обходились весьма ограниченными транспортными средствами. Для доставки по суше применялись, скорее всего, вьючные животные, ослы. В случае, если верны предположения относительно одомашнивания лошади, то и это животное наряду с быками могло выполнять транспортные работы. Остается допустить, что в последнем случае прибегали к саням-волокушам, так как о колесной повозке еще не приходится говорить.

Ни о каком, разумеется, внутреннем рынке в эпоху энеолита не может быть и речи. Экономическая основа поселений Восточного Средиземноморья этого времени была, как мы видели выше, примерно одинаковая — земледельческо-скотоводческая. Потребности в продуктах питания и предметах первой необходимости удовлетворялись за счет местного производства сельскохозяйственных культур, продуктов скотоводства, охоты, а также различных домашних производств. Сырье для изготовления всех необходимых основных орудий, как, например, медь и некоторые горные породы, добывалось на месте или в районах, отстоящих сравнительно недалеко. Поэтому приходится отвергнуть мнение Анати о торговле как об экономической основе и значительно более Древнего поселения Иерихон (16, 248—250]. Отдельные находки наподобие раковин, свидетельствующие о контактах, внутренних связях (в том числе и в виде подарков), носили весьма ограниченный характер. Все исследователи отмечают, что в эпоху древней бронзы произошло заметное ослабление местных особенностей в керамике некоторых районов. Возможно, это было вызвано и возросшими внутренними связями. Последнее, в свою очередь, связано с начавшимся процессом общественного разделения труда, о котором подробнее будет сказано в следующей главе.

При рассмотрении внешних связей Восточного Средиземноморья мы приходим к выводу, что объем ввозимых и вывозимых материалов и изделий в энеолите был невелик. Из иноземных материалов (раковины, лазоревый камень, может быть, слоновая кость, а также обсидиан, серебро и частично медь) делались украшения и некоторые предметы обихода. Из обсидиана и меди изготовлялись и орудия. Вспомним, что археологи при раскопках в Ханаане находят только обсидиановые ножички-бритвы, скребки и маленькие сверла, т. е. орудия, имевшие чрезвычайно малое применение в хозяйстве. Медные инструменты, которые были обнаружены в северной половине страны и на производство которых могло, следовательно, идти анатолийское сырье (юг, скорее всего, снабжался другими источниками), представляли собой кинжалы-ножи, резцы, сверла, тесла и рыболовные крючки. Одна часть перечисленных изделий применялась лишь на охоте и рыбной ловле, а другая— при обработке материалов (дерева, кости и меди). Однако надо иметь в виду два обстоятельства. В энеолите этих орудий из меди в ходу было мало. Но население вполне обходилось и каменными, и костяными орудиями. Выше мы видели, что нет основания говорить о каких-либо существенных иноземных влияниях на развитие домашних промыслов в стране. Зато имеются все основания считать, что возникновение и дальнейшее развитие металлургического дела, по крайней мере в южной половине страны, было совершенно самостоятельным. Археологические исследования последних лет показали, что литье в закрытую форму не было чем-то исключительным и что кузнецы Негева уже были на пороге его открытия. В ближайшей к Негеву стране, в Египте, до сих пор не обнаружено изделий, подтверждающих знание такого способа литья египетскими металлургами IV тысячелетия, что является дополнительным доказательством в пользу независимого развития южноханаанской металлургии. Несколько медных тесел от начала III тысячелетия, в которых усматривают египетское влияние, в целом не меняют данного вывода.

Только в технике расщепления плитчатого кремня с целью получить орудие Перро видит некоторое египетское влияние. Все остальное производство каменных орудий и прочих изделий никаких заимствований не обнаруживает. Гончарное дело Восточного Средиземноморья в техническом отношении, как было показано выше, отнюдь не отставало, а, может быть, даже опережало соответствующее производство соседних стран.

Создается впечатление, что даже самые значительные миграции, о которых шла речь выше, имели своим последствием только изменения в форме и отделке глиняной посуды. Во всех остальных случаях, очевидно, эти передвижения, как и контакты, не вносили ничего сколько-нибудь существенно нового.

Что же касается южной половины страны, то там даже в керамике нельзя найти заметных перемен, которые можно было бы объяснить приходом населения извне. Наблюдается, напротив, большая устойчивость орнаментики (см. выше), что, по мнению Чайлда, говорит о ее глубоких местных корнях [11, 330].

Совершенно незначительное место в жизни древних ханаанеян занимали также палетки, каменные сосуды, печати-цилиндры и другие изделия, доставлявшиеся из Египта и Месопотамии.

Связи, рассмотренные в данной работе, не повлияли на хозяйственную основу Ханаана, которая уже за несколько тысячелетий до того начала самостоятельно складываться как земледельческо-скотоводческая. Археологам неизвестно никаких сельскохозяйственных культур или новых орудий, которые были бы внесены в то время извне. В этом отношении особенно интересно признание западных исследователей в том, что восточные влияния не сопровождались заимствованием ни керамического серпа, ни специфического кремневого орудия копки, распространенных в то время в Южном Двуречье (см. «Земледелие»). Более того, ученые отмечают различия, существовавшие между кремневой индустрией Северного Ханаана, с одной стороны, и египетской и месопотамской — с другой [27, 503—512]. То же можно сказать и по поводу скотоводства. Контансои, правда, пытался объяснить изменение в количестве остеологических находок в Рас Шамре как результат увеличения хозяйственного значения домашней козы, что, по его мнению, было следствием северо-восточного влияния. Но мы вынуждены принять это лишь в качестве предположения, так как подтверждений тому нет.

Поэтому остается совершенно недоказанным положение многих западных ученых, согласно которому на основании таких второстепенных заимствований, как в керамике, постулируется приход и других более значительных новшеств.

Итак, в результате нашего обзора мы пришли к твердому заключению, что степень влияния окружавших Ханаан стран на его культуру в IV и в первой половине III тысячелетия была невелика. Появление новых существенных элементов в жизни древнейшего населения Восточного Средиземноморья отнюдь нельзя ставить в связь ни с передвижениями отдельных этнических групп, ни с обменом с соседними странами — они являются результатом внутреннего развития.

¹О металлах (олове, свинце, серебре и меди) и слоновой говорилось выше (см. разделы «Металлы», «Кость и рог»).
²При этом, разумеется, нельзя впадать в другую крайность, которой не избежала и Кеньон [84, 90]. Вряд ли можно согласиться с ней, что все девять групп керамики, обнаруженной Дюнаном на маленьком неолитическом поселении Библ, соответствовали стольким же этническим группам, существовавшим там одновременно.
³Таким же пестрым этническим составом отличается древнее население Египта и Месопотамии [2, 113; 63, 239; 112, 15].

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3892

загрузка...

Другие книги по данной тематике