Из предыстории восточных славян (вместо введения)

Восточные славяне есть ветвь большой славянской семьи народов, связанная с ней общностью происхождения и близостью языка. Правда, под таким названием эта группа в прошлом нигде не упоминается. Понятие «восточные славяне» вошло в научный обиход поздно — в связи с классификацией славянских языков применительно к русским славянским «племенам», засвидетельствованным Повестью временных лет на территории Восточной Европы: полянам, древлянам, дреговичам, северянам, радимичам, вятичам, кривичам, полочанам, славянам новгородским, дулебам, бужанам, хорватам, уличам и тиверцам.¹
Древнейшая история славян, в том числе и восточной их ветви, не совсем ясна. В ней много спорного. Почти нечего сказать о формировании славянской этнической группы в целом; неясной остается территория, на которой протекала их древнейшая история. Очень малыми данными располагаем мы и для решения вопроса о времени и путях сложения трех современных нам ветвей славянства — восточной, западной и южной.

Такое состояние наших знаний наложило соответствующий отпечаток на историческую литературу. Древнейшая история славян в целом и восточных в частности рисуется в самых разнообразных тонах. Каждый автор новой книжки или новой статьи изображает эту историю по-своему, причем часто взгляды даже одного и того же исследователя противоречивы. Судя по имеющимся в нашем распоряжении весьма скудным источникам, выделение восточных славян в особую ветвь было сложным и длительным процессом. По-видимому, более или менее отчетливое выражение как единое целое (народ) со своим особым языком и общим названием восточные славяне приобрели только в конце I тысячелетия н. э. (IX в.). Как известно, первое упоминание имени «Русь», которым стали называться славянские племена Восточной Европы, относится к середине IX в. Примерно к этой же поре (VIII — IX вв.) языковеды относят и сложение языка восточных славян, отличного от языков других славянских народов. Между тем в литературе широко распространено мнение, что восточные славяне как особая группа существовали чуть ли не с рубежа II и I тысячелетий до н. э. или немногим позже.² С нашей точки зрения, такой взгляд глубоко ошибочен и принятие его мешает воссозданию подлинной истории восточных славян.
Лишь одна сторона истории славян в последнее время стала признаваться как будто бесспорной — это общность их происхождения, подтверждаемая не только языковыми данными, но и многочисленными свидетельствами иноземных и древнерусских источников.³
Такое состояние изученности вопроса заставляет нас — прежде чем приступить к непосредственному решению стоящих перед нами задач — хотя бы кратко остановиться на ряде отдельных сторон, связанных с более ранней жизнью славян — с истоками восточного славянства и его формированием. Без освещения их многие наши положения, относящиеся к характеристике славян Восточной Европы, останутся нераскрытыми. Мы не будем опускаться в глубь веков и остановимся лишь на том периоде, который в какой-то мере освещен письменными источниками.

I

Славяне как особая этническая группа впервые засвидетельствованы в письменных источниках в первых веках нашей эры под именем венедов. Место обитания их — где-то в бассейне реки Вислы.⁴ О том, что народ, именовавшийся в это время венедами, были славяне, мы узнаем из источников более поздней поры — VI ст.⁵ Косвенным подтверждением этому служит и то, что северные и северо-западные соседи славян — финны и германцы — вплоть до наших дней называют славян венедами.⁶
Все попытки более точного определения местоположения венедов на основе других видов источников нельзя признать удовлетворительными. В частности, с венедами связывают археологические памятники пшеворской и зарубинецкой культур III в. до н. э.—III—IV в. н. э., причем зарубинецкие памятники считают принадлежащими восточной ветви славян, а пшеворские — западной, полагая тем самым, что славяне как единое целое в это время уже не существовали. Однако изучение этих культур, в особенности зарубинецкой, которую увязывают с восточнославянскими племенами, показывает, что в том виде, в каком эта культура нам известна в настоящее время, связать ее с достоверно славянскими археологическими памятниками последующей поры, а тем самым подтвердить принадлежность ее славянам-венедам, пока что невозможно. К этому имеется ряд причин: во-первых, между культурой зарубинецкой и известными нам достоверно славянскими памятниками территории Восточной Европы существует большой, не менее двух-трех столетий, хронологический разрыв, а, во-вторых, по своему содержанию (характеру материальных остатков) зарубинецкая культура ни в какой мере не увязывается ни с одной группой наиболее ранних достоверных славянских памятников, известных нам в настоящее время на территории Восточной Европы.
В наших заключениях по этому вопросу мы опираемся на археологические данные, систематизированные советскими исследователями буквально в последние годы. Мы имеем в виду работы П. Н. Третьякова,⁷ Ю. В. Кухаренко,⁸ И. П. Русановой,⁹ В. В. Седова¹⁰ и др. Правда, в литературе отмечается, что с преемниками зарубинецкой культуры «дело обстоит как будто бы более благополучно»,¹¹ чем с ее происхождением, однако анализ конкретного материала показывает нечто иное. Так, П. Н. Третьяков, утверждая, «что ее (зарубинецкой культуры, — И. Л.) преемниками являлись археологические культуры восточнославянских племен, относящиеся к середине и второй половине I тысячелетия н. э.», не смог показать этой связи. При рассмотрении соотношения зарубинецкой культуры с культурой славянских племен второй половины I тысячелетия н. э. Житомирщины не приводится каких-либо конкретных данных и все сводится к заявлению, что «всяческого внимания заслуживает то обстоятельство, что посуда «типа Корчак» как будто бы развивается из грубой позднезарубинецкой керамики этой же территории», о чем автор судит на основе того, что посуда типа Корчак «встречается в верхних слоях зарубинецких селищ и в поздних погребениях зарубинецких могильников, исследованных за последние годы Ю. В. Кухаренко».¹² Между тем исследователь зарубинецких памятников и славянских памятников второй половины I тысячелетия н. э. Житомирщины Ю. В. Кухаренко прямо заявляет, что «обстоятельства, приведшие к появлению памятников пражского типа (т.е. типа Корчак,— И. Л.) на территории Поднепровья, пока что нам неизвестны. В более западных районах Повисленья близкие им памятники, по утверждениям польских археологов, генетически увязываются с предшествующими им памятниками пшеворской культуры. Увяжутся ли они у нас с памятниками родственной пшеворской зарубинецкой культуры, покажет будущее. В настоящее же время никаких связей проследить не удается».¹³

Почти ничего не мог привести П. Н. Третьяков и в доказательство связи зарубинецкой культуры и с другими памятниками первого тысячелетия Восточной Европы, в частности с памятниками лесной зоны — длинными курганами и курганами-сопками, которые автор считает славянскими. Вот что пишет он по этому поводу: «Менее определенно выявляются зарубинецкие традиции в древнерусских памятниках более северных территорий, где славяне тесно соприкасались с балтийскими и финно-угорскими племенами. Но и здесь, например, в «длинных курганах» эти традиции могут быть отмечены».¹⁴ В чем видит эти традиции П. Н. Третьяков — мы не знаем. В свое время материалы, относящиеся к «длинным курганам», были систематизированы Н. Н. Чернягиным.¹⁵ В наши дни памятники этой группы подвергнуты тщательному анализу в работах В. В. Седова. Судя по этим материалам, традиций зарубинецкой культуры, если не считать обряда трупосожжения, в них нет.
Более уверенно утверждает П. Н. Третьяков связь зарубинецкой культуры с памятниками второй половины I тысячелетня н. э. типа курганов у дер. Шанькова, Почепка и городища у с. Мощина. «В керамике, происходящей из этих памятников, относящихся к середине и третьей четверти I тысячелетия н. э., — пишет он, — нельзя не видеть дальнейшего развития тех признаков, которые были присущи посуде позднезарубинецкой культуры. Здесь мы находим такие характерные явления в керамическом материале, как лощение поверхности сосудов, реберчатые их формы, тот же, что и в позднезарубинецкой культуре, ассортимент посуды и др.».¹⁶ Верно, в мощинской керамике есть сосуды с лощением, но из этого вовсе не следует, что это традиции зарубинецкой культуры, ибо лощение глиняной посуды в начале нашей эры было широко распространено, тем более что формы мощинской посуды ничего общего с сосудами зарубинецкой культуры не имеют.¹⁷ Но даже если связь зарубинцев с мощинской культурой будет установлена, это ни в какой мере не приблизит решения интересующего нас вопроса, ибо сама принадлежность памятников мощинского типа славянскому населению требует доказательства.¹⁸
Наконец, последнее, на чем следует остановиться в связи с памятниками последующей поры, это вопрос о том, в каком соотношении стоят памятники зарубинецкие с черняховскими. Необходимость освещения этого вопроса обусловливается тем, что длительное время большая часть исследователей (а некоторые еще и сейчас) считала, что памятники черняховского типа III — IV вв. (а по мнению других II—VII вв.) оставлены славянским населением. Ответ на этот вопрос попытался сформулировать П. Н. Третьяков, в недавнем прошлом один из наиболее ярых защитников славянства черняховской культуры, утверждавший, что это положение не подлежит обсуждению.¹⁹ Теперь, подводя итоги разысканиям о соотношении зарубинецкой культуры, которую автор считает славянской, и черняховской, он заключает: «А. А. Спицын, — вначале присоединившийся к мнению В. В. Хвойки о преемственности зарубинецкой и черняховской культур, в 1930 г., как мы видим, резко разделил эти культуры, считая, что они имеют различное происхождение. Последующие исследования допускают такой вывод. На зарубинецких и черняховских поселениях, исследованных за последние годы, ни разу не был отмечен убедительным образом факт перерастания одной культуры в другую или тесной связи между ними. Поселения черняховской культуры располагаются обычно совсем в иных местах и условиях, чем зарубинецкие, — не на возвышенных местах, а на ровных участках невысоких речных берегов».
«Очевидно, только дальнейшее значительное накопление фактических материалов поможет разрешить вопрос о взаимоотношении зарубинецкой и черняховской культур».²⁰
Суммируя изложенное, можно сделать лишь один вывод, что отчетливо выраженных следов развития зарубинецкой культуры после III ст. н. э. на территории Восточной Европы ни в памятниках достоверно славянских (типа Корчак), ни в памятниках, этнический облик носителей которых нам еще не ясен (культуры мощинского типа и черняховских), мы не знаем. В этом отношении, по-видимому, придется согласиться со следующим заключением Ю. В. Кухаренко, знающим зарубинецкую культуру лучше, чем многие из нас: «Примерно с III в. н. э. (а в районах Западного Полесья несколько раньше) поселения и могильники зарубинецкой культуры прекращают свое функционирование. Дальнейшая судьба населения, оставившего их, нам неизвестна. В IV—VI вв. н. э. лишь кое-где прослеживаются своеобразные отзвуки зарубинецкой культуры, причем не там, где раньше была распространена эта культура, а в более северных районах, т.е. у балтийских и финно-угорских народов, что особенно интересно. Я имею в виду находки отдельных, совершенно зарубинецких по форме и технике выделки сосудов в ятвяжских погребениях, находки сосудов, очень близких к зарубинецким на могильниках и поселениях того времени в Литве, и в погребениях финно-угорских племен в бассейне Оки. Может быть, в этом же плане следует рассматривать чернолощеные сосуды из погребений типа Шаньково—Почепок, хотя по форме они резко отличны».²¹
Таким образом, в вопросе об определении археологической культуры венедов начала нашей эры пока мы, по-видимому, ничего положительного сказать не можем, а тем самым у нас нет возможности дополнить сведения, содержащиеся в письменных источниках о них. В силу этих причин вопрос о местоположении венедов в начале нашей эры остается одной из основных задач исторической науки. Решение этой задачи, с нашей точки зрения, возможно только с помощью археологических материалов, поиски которых необходимо продолжить. Думаем, что наиболее целесообразно в этой работе следовать от известных достоверно славянских памятников. Не может же быть такого положения, чтобы известная нам славянская материальная культура на территории Восточной Европы — типа Корчак — возникла внезапно, на пустом месте, из ничего. Корни у нее должны быть, и мы уверены, что они найдутся.²²

II

В последующее время, вплоть до VI ст., письменные источники почти не содержат упоминаний о славянах. Лишь в так называемых Певтингеровых таблицах, судя по всем данным, памятнике в хронологическом отношении очень сложном, но в целом относящемся, по-видимому, ко времени не позднее IV в. н. э.,²³ в двух местах отмечены венеды: к северо-западу от Карпат, за бастарнами — венеды-сарматы и при устье Дуная, на левом берегу — просто венеды.²⁴ Как ни кратки эти сведения — они весьма любопытны. Если Тацит, писавший в конце I ст., отмечает проникновение венедов к югу и востоку от Повисленья («между певкинами и феннами») лишь в виде разбойничьих набегов,²⁵ то на Певтингеровых таблицах мы находим при устье Дуная (близ певкинов) уже поселения венедов, хотя, по-видимому, немногочисленные, поскольку других упоминаний для этой поры мы пока не знаем. Правда, при рассмотрении этого вопроса нельзя недоучитывать одного весьма важного момента —- сложившейся в этом районе в конце IV—V ст. обстановки в связи с гуннским нашествием, затмившим собой все остальные события, и в том числе, что не исключено, и передвижку славян к Дунаю. Косвенные подтверждения этому мы находим в сказаниях Приска Панийского о поездке в ставку Аттилы. Он сообщает о том, что во время продвижения за ставкою местное население угощало его напитком, называемым «медос», а Иордан, рассказывающий о смерти Аттилы со слов Приска, говорит, что при похоронах Аттилы была справлена «страва».²⁶ Оба эти слова («медос» и «страва») многие исследователи и в прошлом и в наши дни рассматривают как славянские и на этой основе делают вывод о том, что в этом районе (восточная Венгрия) в V в. уже обитали славяне.²⁷
Начиная с VI в. количество письменных известий о славянах быстро нарастает. Все византийские источники этой поры наполнены сообщениями о них, причем славяне впервые называются собственным именем. Не единичные поселения при устье Дуная, как это было еще не так давно, а вся территория к северу от Дуная до Вислы, древнейшего местоположения славян-венедов, оказывается занятой ими в это время. По-видимому, уход гуннов с северного берега Дуная открыл славянам возможность вплотную подойти к восточной Римской империи. В этих границах современники (Иордан) отмечают три большие группы славян: 1) склавинов, живущих к северу от Дуная, на территории между Днестром, средним течением Дуная и верховьями Вислы; 2) антов, занимающих междуречье Днестра и Днепра на изгибе Черного моря, и 3) венедов.²⁸ Исходя из свидетельства Иордана и письменных данных предшествующей поры, следует полагать, что венеды обитали к северу от склавинов и антов — в бассейне р. Вислы. Это, как отмечалось выше, подтверждается и некоторыми косвенными данными: северо-западные и северо-восточные соседи славян — германцы и финны — называют славян и по сей день венедами. Существенно отметить, что византийцы совершенно не упоминают венедов. Они сообщают лишь о склавинах и антах, т.е. о тех группах славян, с которыми они сталкивались на юге.²⁹
По Прокопию, анты обитают — с одной стороны — на северном берегу Дуная,³⁰ с другой — к северу от утигуров, живущих по восточному побережью Азовского моря.³¹ Считаем, что свидетельства Иордана и Прокопия не противоречат друг другу.
«К северу от утигуров» нельзя понимать буквально. Описывая народы, обитавшие вдоль берегов Черного и Азовского морей, Прокопий подходит к Северному Причерноморью с юго-востока. Естественно, что народы, обитавшие по берегам Черного моря за утигурами, в частности анты по северозападному побережью («на изгибе Понта»), для Прокопия находятся севернее последних (утигуров). По-видимому, так и только так следует понимать Прокопия. В какой-то мере это подтверждается и дальнейшим текстом Прокопия, из которого видно, что «За Меотийским Болотом и рекой Танаисом (т.е. за утигурами, на правом берегу Дона, — И. Л.) большую часть лежащих тут полей заселили кутригуры-гунны».³² О поселениях кутригуров-гуннов к северо-западу от Приазовья (на правом берегу Дона) Прокопий пишет и еще в ряде мест в связи с военными столкновениями между Византией и гуннскими племенами.³³
В силу каких причин в VI в. для отдельных групп славян, ранее называемых венедами, возникли разные имена — венеды, склавины и анты — сказать трудно. В источниках не содержится данных, которые позволили бы отличить одну группу от другой и на этой основе осмыслить их деление. Больше того, источники довольно согласно и настойчиво объединяют их, подчеркивают их близость, единство: у них один и тот же язык, они ничем не отличаются друг от друга по внешнему виду, одинакова их жизнь и законы, а в прошлом они имели и одно имя — споры.³⁴
Весьма любопытным фактом, характеризующим степень сближения склавинов и антов византийскими историками, является почти полное игнорирование исследователями наших дней разграничения известий, относящихся к склавинам и антам. Мы не говорим уже о таких работах, где речь идет о славянах VI—VII вв. вообще, а лишь о тех, когда исследуется специально антская проблема. Так, Б. Д. Греков³⁵ склавинских вождей — Мусокия, Пирагаста и Ардагаста — называет антскими рексами. То же самое делает и М. Ю. Брайчевский,³⁶ хотя Феофилакт Симокатта довольно ясно говорит о том, что это вожди склавинов. Со склавинами, а не антами связывают этих вождей и другие византийские историки, например Феофан.³⁷ Антам же приписывает Б. Д. Греков ответ Лаврита от имени склавинских старейшин, сообщенный Менандром: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете войны и мечи».³⁸
Эти данные свидетельствуют о том, что деление на склавинов и антов было основано не на внутренних различиях, в том числе и не на языковых, а на каких-то внешних признаках, возможно на территориальном размещении, что в какой-то мере подтверждается Иорданом в его сообщении, что «их (венедов, — И. Л.) наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами».³⁹
Существенно отметить, что материальная культура славянских племен лесостепных районов (где обитали анты и склавины) этой поры представляет значительную близость, переходящую в отдельных случаях в полное тождество.⁴⁰
Подчеркивая этническую близость славян, византийские источники одновременно отмечают отсутствие у них политической и военной организации: «Эти племена, славяне и анты, говорит Прокопий, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии)».⁴¹ То же самое мы находим и у Маврикия: «Не имея над собою главы и враждуя друг с другом, говорит он, они не признают военного строя».⁴²
Эти общие сведения прекрасно подтверждаются описанием конкретных событий, связанных со столкновением византийцев с отдельными племенными группами склавинов, возглавляемыми их старейшинами (вождями, рексами и т. п.). Мы имеем в виду поход Приска против Ардагаста (585 г.); нападение Александра (одного из военачальников Приска) на Мусокия, склавинского князька (рекса) — (585 г.); другой военачальник — Петр — имел столкновение с племенем, возглавляемым Пирагастом (589 г.). И все это происходит в рамках весьма ограниченной территории левого берега Дуная.⁴³ Судя по количеству упоминаемых вождей, действовавших на небольшой территории, число племен (или каких-то других групп, возможно родов), объединяемых византийцами под именами склавинов и антов, было довольно значительным. Косвенное подтверждение этому мы находим в источниках VII—VIII вв., когда славяне закрепились на Балканах. Только в северовосточном углу Балканского полуострова (к югу от Дуная) болгары встретили семь славянских племен (671 г.).⁴⁴ Не меньше племен упоминается в южных районах Балкан — драгувиты, сагудаты, велегезиты, ваюниты, верзиты и др.⁴⁵

Приведенные нами данные относятся к южной группе славян (к склавинам и антам), ибо византийцы только о ней и говорят. Венедов, как отмечалось выше, они вообще не упоминают, а сведения Иордана о них более чем отрывочны, и тем самым, естественно, мы лишены какой-либо возможности сравнить их со склавинами и антами. Только археологические памятники, да и то более поздней поры, позволяют заключить, что материальная культура южных племен (склавинов и антов) несколько отличается от культуры венедских племен севера и лишь в южных раинах (современная Малая Польша) постепенно сближается с культурой склавинов и антов. И это, как нам кажется, вполне естественно в силу территориальной разобщенности этих групп и в связи с влиянием различных физико-географических условий жизни и окружения. Вместе с тем, судя по источникам, правда тоже несколько более поздним (VIII и последующих веков), северные (венедские) славяне в общественно-политическом отношении также еще не составляли единого целого.⁴⁶ Это были многочисленные разрозненные племена.
Думаем, что и в языковом отношении венедские племена несколько отличались от южных — склавинских и антских. Правда, нам трудно вмешиваться в «языковые распри», однако мнение проф. Ив. Лекова о дифференциации славянских языков на две группы — северную и южную — следует учитывать.⁴⁷

III

Многие исследователи наших дней усматривают в этой группировке славян VI в. зародыши трех ветвей славянского мира: венеды — это западные славяне; склавины — южные, а анты — восточные.⁴⁸ У нас нет возможности останавливаться на всестороннем подробном рассмотрении этого вопроса в целом, ибо это уведет нас далеко от нашей темы. Мы разберем лишь то, что имеет непосредственное отношение к решению вопроса о восточных славянах.
Что анты связаны с восточными славянами — в этом вопросе расхождений, кажется, нет.⁴⁹ Однако в каком соотношении находятся анты и восточные славяне — взгляды исследователей расходятся. Одни утверждают, что анты — предки всех восточных славян и даже больше того — просто восточные славяне,⁵⁰ другие считают, что анты — это южные племена восточных славян.⁵¹ В последнем случае ряд исследователей отождествляет антов с конкретными восточнославянскими племенами Повести временных лет — уличами и тиверцами,⁵² а М. Грушевский идет дальше — он полагает, что анты — это предки только украинского народа.⁵³
К сожалению, как отмечалось выше, прямых письменных данных для решения вопроса о том, что собой представляют анты и каково их соотношение с восточными (русскими) славянами, нет. В силу этого нам придется с этой целью обратиться к косвенным свидетельствам, а также к вещественным памятникам. В начале VII в. имя славян-антов, бывшее довольно распространенным у византийских историков и хронистов VI в., особенно во второй его половине, совершенно исчезает со страниц письменных источников и дальнейшая судьба народа, носившего это наименование и признаваемого всеми исследователями за славян, становится для нас неизвестной. В VII—VIII вв. славяне упоминаются в византийских источниках лишь под собственным именем (славяне-склавины) и только на территории к югу от Дуная. Исследователи по-разному объясняют причину исчезновения имени антов в источниках. Одни связывают это с падением византийской историографии,⁵⁴ другие — с обострением борьбы с аварами и захватом Балканского полуострова славянами,⁵⁵ третьи — с запустением «края антов» в результате отлива населения в другие районы в связи с набегами кочевников.⁵⁶ Существует вместе с тем и такая точка зрения, согласно которой антами назывались славяне, находившиеся в союзе (побратимстве) с аварами, и что разрыв этого союза в начале VII в. повлек за собой исчезновение этого имени из обихода, а тем самым и в источниках вообще.⁵⁷ Но вместе с этим многие исследователи отмечают как одну из основных причин то, что Дунай к этому времени перестал быть границей Византии,в силу чего Византия оказалась отрезанной от областей к северу от Дуная, где обитали славяне-анты, и, естественно, перестала интересоваться тем, что делалось в этих районах.⁵⁸
Несомненно, последнее обстоятельство было весьма важным, свидетельством чему являются все византийские источники VI в. Основываясь на них, можно заключить, что византийцы писали об антах-славянах лишь тогда, когда они приходили в непосредственное соприкосновение с ними или на границах империи или в пределах ее территории. Что касается той части антов, которая, по данным Иордана, обитала на территории Восточной Европы (между Днестром и Днепром), о ней у византийцев мы по сути дела не находим ни единого слова. Прекращение упоминания антов византийскими историками является для нас большой потерей, так как прерывается описание жизни той группы славян, которая обитала на территории Восточной Европы.
Последующие иноземные известия о славянах на территории Восточной Европы появляются лишь в IX—X вв. (географ Баварский, арабские географы, Константин Багрянородный и др.).⁵⁹ Но, как и сообщения Прокопия и Иордана, они кратки и недостаточно отчетливы. Многое в них трудно поддается определению: не совсем ясно, что из этих известий следует связывать со славянами, обитавшими в Восточной Европе, что с западными или южными славянами.
Отечественные источники (древнерусские летописи) содержат более богатый материал о славянах Восточной Европы, но они появляются довольно поздно, в конце XI—начале XII в., и большая часть содержащихся в них сведений, относящихся ко времени до образования Древнерусского государства, не датирована. И тем не менее следует признать, что в них очень много интересных, несомненно, более или менее достоверных данных, проливающих свет на исследуемый нами вопрос. Они в какой-то мере заполняют белое пятно (VII—первая половина IX в.) письменной истории о продвижении славян на территорию Восточной Европы, а также содержат косвенные данные о путях сложения восточного славянства.
Говоря так, мы имеем в виду ту часть нашей летописи, где повествуется о том, «откуду есть пошла Руская земля». По этим данным, одна часть славянских племен (поляне, древляне, дреговичи, полочане [кривичи (?)], славяне новгородские и северяне переселилась в Восточную Европу с Дуная, другая (радимичи и вятичи) пришла с Запада «от ляхов». О появлении остальных славянских племен, обитавших на территории Восточной Европы (дулебов, бужан, тиверцев, уличей и хорватов), летописец ничего не сообщает. Создается впечатление, что в то время, о котором повествует летописец, они сидели более или менее «на своих местах».
Принято считать, что летописные свидедельства о переселении славян с Дуная и о происхождении радимичей и вятичей от ляхов — ни более ни менее как легенда.⁶⁰ Однако беспристрастный анализ этих известий вынуждает признать, что наряду с легендарными элементами какое-то зерно истины в них содержится.

Сообщение летописи о переселении славян в Восточную Европу с Дуная исследуется, как правило, с точки зрения «Дунайской прародины славян», т. е. является ли Дунай древнейшей территорией обитания славян в Европе. Между тем летописец вовсе не утверждает этого. В его повествовании о том, что «по мнозѣхъ же временѣхъ сѣлѣ суть Словени, по Дунаеви, кде есть ннѣ Оугорьская земля и Болгарьская. От тѣхъ Словенъ разидошашася по земьли, и прозвашася имены своими...»,⁶¹ совсем не говорится о каких-то доисторических временах. Уже то, что летописец называет конкретные места поселений славян (где ныне Угорская и Болгарская земли), подсказывает нам, что описываемые события относятся отнюдь не к такому далекому прошлому. Вероятнее всего в них запечатлен один из этапов отмеченного выше передвижения славян первоначально к Дунаю и на Балканы, засвидетельствованного в источниках (Тацит — Певтингеровы таблицы — Приск Панийский — Прокопий), а затем под давлением болгар, аваров, угров и других кочевников из Подунавья к северу, востоку и северо-востоку. Думаем, что предания о последних событиях еще могли быть живы и они-то и послужили основанием для летописного сказания о расселении с Дуная.
Одним из таких преданий, подтверждающих связь славян Восточной Европы с Подунавьем, мы считаем летописную запись о пребывании Кия на Дунае, построении городка с целью осесть (поселиться) там: «. ..хотяше сѣсти с родом своим...». ⁶² В этом предании нельзя не усмотреть один из эпизодов отмеченного нами движения многочисленных славянских племен (склавинов и антов) на Балканы.
Как известно, византийские источники VI—VII вв. описывают столкновения ромеев с варварами хотя и немногословно, все же достаточно всесторонне, что дает возможность более или менее отчетливо воссоздать картину славянских передвижений.
Если, по Иордану, склавины и анты территориально разграничены довольно резко: к западу от Днестра — склавины, к востоку (до Днепра) — анты, то византийские историки, наблюдавшие жизнь, быт и передвижения славянских племен в весьма частых военных столкновениях и мирных встречах, не оттеняют этой резкой разграниченности мест поселений. Они указывают места поселений и тех и других просто «на той», т. е. северной, стороне Дуная.⁶³ Только по ходу военных действий можно догадываться, что склавины концентрируются в западной части, а анты — в восточной. Правда, в отдельных случаях анты воюют в союзе с ромеями далеко на западе — например в Италии,⁶⁴ и, наоборот, склавины доходят почти до побережья Черного моря — района Маркианополя.⁶⁵ Больше того, анты неоднократно вторгались совместно со склавинами в византийские владения, на правом берегу Дуная.⁶⁶ Очевидно, перебраться за Дунай и осесть там стремились не только склавины, но и анты. Возможно, что отдельным группам антов удалось проникнуть на Балканы и закрепиться там, другим — нет. К числу последних, по-видимому, принадлежал и Кий с родом своим. Кию не дали осесть: «...и не даша ему близъ живущии.. .»,⁶⁷ и он вынужден был вместе с другими племенами отступить на северо-восток в область среднего Поднепровья, в район, безопасный от кочевников. Однако мы не склонны утверждать, что в Приднепровье переселились только анты. Не исключено, что за Дунай не проникли и некоторые группы славян- склавинов и их дальнейшая судьба могла слиться с судьбой антской группы славян, которая во второй половине VI—начале VII ст. оказалась, очевидно, в довольно трудном положении. Это было время, когда в Подунавье вторглись авары, сильно ограничившие свободу действия склавинов и антов. Авары, как и другие кочевники, были далеки от мирного сожительства. Склавинам и антам, стремящимся сохранить свою независимость от аваров, все время приходилось вести с ними борьбу. Авары не раз при содействии Византии подвергали районы обитания склавинов сплошному опустошению. Судя по византийским источникам, в этих операциях с аварской стороны принимали участие десятки тысяч воинов (до 60 000). Особенно же серьезная обстановка сложилась во второй половине VI в. у антов. Не случайно анты были вынуждены отправить своего посла к аварам. Менандр Византиец (Протиктор) так характеризует их положение: «Властители антские приведены были в бедственное положение и утратили свои надежды. Авары грабили и опустошали их землю. Угнетаемые набегами неприятелей, анты отправили к аварам посланником Мезамира, сына Идаризиева, брата Келагастова, и просили допустить их выкупить некоторых пленников из своего народа».⁶⁸ Все хорошо знают судьбу Мезамира. Он был убит аварами, и «с тех пор больше прежнего, — заключает Менандр, — стали авары разорять землю антов, не переставая грабить ее и порабощать жителей»,⁶⁹ а в начале VII в. (602 г.), по сообщению Феофилакта Симокатта, аварский каган направил свои войска «... с приказанием истребить антов, которые были союзниками римлян».⁷⁰ После этого имя антов исчезает из византийских хроник совсем.
С конца VI в. и в последующее время наряду с аварами в жизнь нижнего Подунавья все заметнее начинают вновь вмешиваться, то по приглашению Византии, то по собственной инициативе, гунно-болгарские орды (утигуры, кутригуры и др.), а во второй половине VII в. (678—679 гг.) они оседают на нижнем Дунае и создают Болгарское государство, включившее в себя славянские племена, обитавшие в этих районах.
К рубежу VI—VII вв. в области Днепровского лесостепного правобережья (правый берег среднего Днепра и его притоков) относятся наиболее ранние известные нам археологические памятники славян, аналогичные славянским памятникам Подунавья.⁷¹ По-видимому, под давлением сначала аваров, а затем гунно-болгарских орд славянское население, обитавшее по левому берегу Дуная и в прилегающих к нему с севера и востока районах, было вынуждено передвинуться в более безопасные от кочевников районы. Такими районами была прежде всего лесостепь, тянущаяся широкой полосой от Дуная к Днепру. Ее, по-видимому, и начали, как видно из археологических памятников VI—VII вв., занимать славяне (склавины и анты), как те, которые не смогли пробраться на Балканы, так и те, которые обитали в более северных районах и не желали покориться авардам и гунно-болгарам. Вот этот-то момент переселения, очевидно, и сохранился в преданиях по днепровских славян, позднее нашедший отражение в летописи.
То, что в этих известиях речь идет именно о тех славянских племенах — антах на территории Восточной Европы (между Днестром и Днепром), о которых писали Иордан, Прокопий и др., не может быть сомнения. Мы считаем, что летописец как бы продолжает иноземные известия о них, прерванные в начале VII в. Правда, в летописи мы не находим имени антов. Летописец знает лишь общее наименование — славяне и имена отдельных племен, обитавших в этом районе, — поляне, древляне, уличи, тиверцы, дулебы и др. Однако имеющиеся в настоящее время в нашем распоряжении вещественные источники позволяют утверждать, что летописец говорит ни о чем другом, как о дальнейшей судьбе этих племен на территории Восточной Европы, раскрывая тем самым место славян Подунавья в истории славян Восточной Европы.
В литературе существует мнение, что область лесостепи к западу от Днепра до верховьев Днестра была заселена славянами значительно ранее, чем в то время, о котором мы говорим здесь. Больше того, этот район считается чуть ли не прародиной славянского мира в целом.^71а Главным в обосновании этого положения является наличие на юго-западе (к югу от Припяти и далее на запад) более чистой славянской топонимики (гидронимики) по сравнению с прилегающими районами. С нашей точки зрения, преобладание славянской топонимики само по себе не может являться доказательством давнего заселения юго-запада славянами. «Чистота» славянской топонимики показывает лишь, что при заселении юго-запада славянами этот край не был занят оседлым населением, которое, слившись со славянами, могло бы передать им существовавшие ранее названия рек, озер и различных урочищ. Занимая свободный от оседлого населения край, славяне вынуждены были давать занятым им местам новые, свои славянские наименования, создав тем самым более или менее чистую славянскую топонимику. К таким выводам приводят прежде всего археологические материалы. Как было отмечено выше, памятники славянской оседлости на юго-западе появляются около середины VI в. н. э. Следы оседлости, предшествующей славянам на этой территории, относятся ко времени не позднее конца IV ст. (поселения и могильники черняховского типа). Для времени V и первой половины VI ст. следов оседлости в этой области мы пока что не знаем. По-видимому, после гуннского погрома в конце IV в. до продвижения в этот район славян юго-запад находился в сфере воздействия кочевников (гунно-болгарских орд) и был свободен от оседлости.

IV

Как известно, летописец выводит из Придунавья не только южные, приднепровские племена славян (полян, древлян и других), но и часть северных (лесной полосы) — дреговичей, полочан (кривичей?), словен новгородских. Принять это летописное известие трудно. Оно как будто не находит подтверждения в других видах источников — ни в памятниках материальной культуры, ни в данных языка.⁷² Последние дают основание к заключению, что заселение Восточной Европы славянами шло не только с юго-запада, где обитали анты и склавины, но и из других районов, в частности с запада, очевидно из областей, заселенных, по Иордану, венедами. Что это было так, можно судить по данным того же летописца, который сообщает о переселении в Восточную Европу двух славянских племен — радимичей и вятичей с запада от ляхов: «...Радимичи бо и Вятичи от ляхов, — говорит летописец, — бяста бо два брата в Лясѣх, Радим, а другыи Вяток, и пришедша сѣдоста. Радим на Съжю и прозвашася Радимичи, а Вятко сѣде своим родом по Оцѣ, от него прозвашася Вятичи..».⁷³ По поводу этого летописного известия среди исследователей существуют значительные расхождения. Одни признают его достоверность полностью,⁷⁴ другие вносят поправки, третьи отрицают, полагая, что это не больше как легенда.⁷⁵ С последними трудно согласиться, ибо никто до сих пор не обосновал этого положения, в то время как в подтверждение известия летописца некоторые языковеды приводят довольно любопытные данные.⁷⁶
С нашей точки зрения, сообщение летописца о том, что «радимичи и вятичи от ляхов», следует понимать не в прямом значении, что они «ляшского», а не «русского» происхождения, а в смысле прихода их из западных районов обитания славян, а не с юго-запада, из Подунавья, откуда киевский летописец выводит основную часть русских славян.
Радимичи и вятичи в момент переселения в Восточную Европу, которое мы относим, исходя из совокупности всех данных, к рубежу VII и VIII вв., не были ни русскими (восточными), ни ляшскими (западными) славянами, ибо ни те, ни другие в то время еще не сформировались. Летописец XII в. перенес отношения между славянскими племенами его времени (дифференциацию славян на русских и ляхов) ко времени переселения радимичей и вятичей, когда славянский мир состоял из отдельных разрозненных племен и племенных групп. Судя по некоторым данным, радимичи и вятичи принадлежали, по-видимому, к северной, венедской группе. Не случайно имя одного из переселившихся племен — «вятичи» — по заключению лингвистов и историков есть производное от имени «венеды».⁷⁷
Летописные сказания о заселении Восточной Европы славянами из Подунавья и с запада являются не единственными источниками, стоящими изолированно от других данных этого времени. Наряду с письменными известиями до нас дошли памятники материальной культуры и данные языка.

V

Вопрос о древнейших достоверных славянских археологических памятниках на территории Восточной Европы — один из наиболее сложных и к тому же сильно запутанных. Длительное время славянских памятников ранее VIII в. исследователи по существу не знали. Лишь в последние годы археологам удалось определить древности славян VI—VII вв., да и то только лесостепной области юго-запада нашей страны (к западу от Днепра), хотя некоторые из них были известны сравнительно давно.⁷⁸ Большая часть исследователей отождествляет их с древностями антов.
Принято считать, что под именем «анты» славяне упоминаются в письменных источниках в период VI—VII вв. (527—602 гг.), т. е. около одного столетия. Однако ряд исследователей пытается углубить бытование этого имени до III—IV вв., основываясь на недостаточно полноценных источниках, таких как упоминание на керченском надгробии III в. имени «Антас»⁷⁹ и сообщении Иордана о вторжении готского короля Винитария (рубеж IV—V вв.) в пределы антов.⁸⁰ О керченской надписи, отмеченной А. Л. Погодиным, сейчас, после новой ее публикации, можно говорить более или менее определенно. Имя «Антас» никакого отношения к славянам-антам не имеет.⁸¹ По сути дела такой вывод был сделан давно. Уже Ю. Кулаковский отнесся к выводам А.Л Погодина отрицательно.⁸² Сомневался в принадлежности этого имени «анту» в этнографическом смысле и М. Грушевский.⁸³ В отношении сообщения Иордана о вторжении Винитария в «пределы антов» следует заметить, что Иордан вовсе не говорит о том, что славяне на рубеже IV—V вв. назывались антами. Судя по всем данным, Иордан перенес современное ему наименование вглубь, к рубежу IV—V вв. Называть антами одну из групп славян стали, очевидно, сравнительно поздно. Так, на Певтингеровых таблицах — памятнике IV в.— мы находим славян еще под именем «венеды» (недалеко от бастарнов — венеды-сарматы и близ устья Дуная, там, где позднее обитают анты, — просто венеды).⁸⁴ Не случайно также, что, говоря о венедах, Иордан подчеркивает: «Эти (венеты), как мы уже рассказывали в начале нашего изложения, — именно при перечислении племен, — происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов и склавинов».⁸⁵ Все это дает нам повод полагать, что достаточных оснований для отнесения времени появления наименования одной из групп славян антами к периоду ранее VI в. пока нет. Исходя из этих хронологических данных, следует решать и вопрос о так называемых древностях антов как древностях VI—VII, а не IV—VII вв., как это иногда имеет место в нашей литературе.⁸⁶
В свое время А. А. Спицын выделил : среди археологических памятников юга нашей страны группу вещей VI—VII вв., обнаруживаемых в весьма своеобразных условиях — или в виде кладов, или в виде отдельных случайных находок, и назвал их древностями антов. В своих выводах и заключениях по поводу этих вещей А. А. Спицын был весьма осторожен. В работе, посвященной этому вопросу, он изложил скорее план разысканий антских древностей: поселений (городищ), могильников, керамики и т. д., чем исследование самих древностей антов. А. А. Спицына несколько удивляло то обстоятельство, что «Наиболее определенно эта культура при данных условиях. .. выступала в виде кладов вещей.. .».⁸⁷
Под именем «древности антов» эти вещи значатся в археологическом обиходе и по сей день. Правда, в последние годы Б. А. Рыбаков переименовал их в древности русов, рассматривая русов как часть антского общества,⁸⁸ к чему, кстати сказать, нет никаких оснований, ибо никакие русы среди славянских племен вплоть до середины IX в. в источниках вообще не упоминаются. Вместо выделенных А. А. Спицыным древностей антов Б. А. Рыбаков предложил связать с антами иной круг древностей — памятники культуры полей погребений черняховского типа.⁸⁹ Это предложение в послевоенные годы было энергично поддержано многими исследователями Москвы, Ленинграда и особенно Украины.⁹⁰ Однако исследования последних лет с достаточной очевидностью показали полную несостоятельность этого положения, и ряды защитников этой точки зрения постепенно начали таять.⁹¹ Поводом к этому явилось то обстоятельство, что на территории (между Днестром и Днепром), засвидетельствованной письменными источниками (Иордан) как антской, постепенно стали выявляться памятники VI—VII вв., то есть времени, когда, судя по письменным источникам, славяне-анты появились в этом районе. Существенно при этом отметить то, что памятники эти совершенно отличны от памятников культуры полей погребений черняховского типа III—IV вв. и генетически не связываются с ними. Основную массу их составляют остатки поселений и могильников. Облик их начал раскрываться на этой территории лишь в последние годы — после того, как было преодолено представление об особом характере славянских древностей в области Днепровского правобережья в VIII—X вв. по сравнению со славянскими древностями той же поры других районов Восточной Европы.⁹² Поселения этой поры в большей части неукрепленные. Расположены они в долинах рек на надпойменных террасах или в поймах на останцах. Тип жилищ — полуземляночный; печи — каменные или глинобитные. Обряд захоронения — трупосожжение под курганными насыпями или в рядовых могилах (?). Керамика почти исключительно лепная. Найденные при раскопках предметы украшения и монеты позволяют датировать эти памятники временем VI—VII вв., причем памятники бассейна Днестра относятся как будто к более ранней поре, чем среднеднепровские. Отдельные памятники этой группы известны в литературе давно, с конца XIX ст., однако долгое время они не привлекали к себе внимания и лишь недавно, в результате изучения музейных фондов и дополнительных полевых изысканий, о них вспомнили.⁹³ Археологические работы последних лет значительно расширили представление как о характере этих древностей, так и территории их распространения. Если еще не так давно мы знали их лишь на Житомирщине и в прилегающих районах,⁹⁴ то сейчас они известны и в нижнем течении Днестра,⁹⁵ и по берегам Южного Буга,⁹⁶ и на правых притоках среднего Днепра.⁹⁷
Другими словами, памятники этого типа, относящиеся к VI—VII вв., на территории Восточной Европы распространены в лесостепной полосе от Днепра до Прута, где Иордан помещает славян-антов. Есть они в границах лесостепи и к западу, за пределами СССР — в Румынии, Чехословакии, Болгарии, т.е. там, где, по Иордану, находились склавины. На востоке, в области Днепровского лесостепного левобережья, достоверно славянских памятников (поселений и могильников) VI—VII вв. мы пока не знаем. Здесь есть лишь различные вещи этой поры, найденные, как отмечалось выше, или в виде кладов или случайных находок единичных вещей, которые А. А. Спицын назвал «древностями антов», а Б. А. Рыбаков переименовал в «древности русов». Однако в каком отношении эти вещи находятся к антам, сказать трудно. Отсутствие достоверно славянских памятников в виде поселений и могильников ранее VIII в. в области левобережья⁹⁸ в какой-то мере перекликается с известием Иордана о распространении антов только до Днепра.
Размещение охарактеризованных археологических памятников VI—VII вв. в границах территории, занятой в это время по данным письменных источников славянами (склавинами и антами), привело исследователей к более или менее согласному заключению, что указанные памятники на территории Восточной Европы оставлены славянами-антами.
Но принадлежность памятников VI— VII вв. юго-запада нашей страны славянам определяется не только тем, что они находятся на территории, которая по письменным источникам была занята в это время славянами-склавинами и антами, но и тем — и это мы считаем самым главным — что эти памятники в своем дальнейшем развитии отчетливо увязываются с достоверно славянскими памятниками VIII—X вв., а последние — с древнерусскими X—XIII вв. на той же самой территории. Что касается связи памятников X—XIII вв. с древнерусским населением, то она засвидетельствована многочисленными письменными источниками.⁹⁹
Изложенное дает основание утверждать, что в археологических памятниках юго-запада нашей страны второй половины I тысячелетия мы находим подтверждение нашему заключению, что летописные известия о связи славян юго-западной части Восточной Европы с Подунавьем не легенда, а реальность. Летописец, рассказывая о заселении Поднепровья славянами из Подунавья, говорит о тех же племенах, о которых писали Иордан и византийские историки в VI и VII вв., и тем самым как бы продолжает их повествование о жизни славян на территории Восточной Европы, прерванное ими в начале VII в.
Значительно сложнее вопрос с ранними археологическими памятниками радимичей и вятичей, т. е. тех племен, которые летописец выводит от ляхов. Славянских древностей VII—VIII вв. на летописной территории радимичей (в бассейне р. Сож) выделить пока не представляется возможным. Самые ранние достоверно славянские памятники (курганы с трупосожжением), известные на этой территории, относятся к IX—X вв., да и их немного. Территория летописных радимичей определяется в настоящее время лишь по материалам курганных могильников XI—XII вв.¹⁰⁰ Такая же картина наблюдается и в отношении славянских памятников территории дреговичей. Древностей славян ранее IX—X вв. в этом районе неизвестно.

Не совсем ясны ранние славянские памятники и летописной территории вятичей. Попытка некоторых исследователей связать с вятичами древности VI—VII вв. мощинского типа, нам кажется, не имеет достаточных оснований.¹⁰¹ Это памятники иного круга, не увязывающиеся с достоверно славянскими последующей поры (VIII—X вв.) на этой же территории.¹⁰²
Очень плохо известны ранние памятники территорий северной (лесной) группы славянских племен — полочан (кривичей?) и словен новгородских. В последние десятилетия среди исследователей довольно прочно укоренилось мнение, что древнейшими известными археологическими памятниками кривичей являются длинные курганы, а словен новгородских — курганы-сопки.¹⁰³ Принять это положение в той общей форме, в какой оно выступает в нашей литературе, нельзя. Прежде всего среди исследователей нет договоренности о том, что следует понимать под «сопками» и «длинными и удлиненными курганами». Принятые в качестве критерия такие показатели, как «высота насыпей» для сопок и «длина насыпей» для длинных и удлиненных курганов без проведения их исследования (т. е. раскопок), не раскрывают сущности памятников, являются внешними, формальными признаками.¹⁰⁴ Если исходить из этих признаков, а именно так и делается, то «сопки» и «длинные курганы» могут быть найдены почти на всей территории Восточной Европы, между тем как по своему содержанию каждый из таких исследованных курганов (или группа их) имеет свои особенности. Не менее сложным является и вопрос хронологии этих памятников. Показательным в этом отношении является хотя бы то, что только за послевоенные годы датировка «длинных курганов» пересматривалась несколько раз, причем большая часть исследователей меняла ее без каких-либо обоснований, исходя исключительно из общеисторических построений.¹⁰⁵ А такой произвол возможен, очевидно, когда в распоряжении исследователей нет твердых опор. Самым же существенным в вопросе о длинных курганах и курганах-жопках является то, что наряду с ними в последний период их бытования (IX—X вв.) существуют достоверно славянские полусферические курганы с трупосожжением.
В силу этих обстоятельств указанные археологические памятники территории летописных кривичей и словен новгородских пока что не могут быть привлечены для осмысления ранней истории славян на территории Восточной Европы. Наиболее ранними достоверно славянскими памятниками в этих районах в настоящее время можно признать лишь обычные, небольшие по размерам, полусферические курганы с трупосожжением, близкие по форме и содержанию одновременным курганам соседних славянских территорий.
При характеристике археологических памятников славян лесной зоны существенно отметить также то, что бытовые и хозяйственные комплексы, в том числе остатки жилых и хозяйственных построек, найденные на поселениях, в какой-то своей части синхронны полусферическим курганам, с трупосожжением (IX-—X вв.), по своему облику ближе к одновременным памятникам западных славян лесной зоны, чем одновременным памятникам южной (лесостепной) полосы Восточной Европы.¹⁰⁶
Отсутствие в распоряжении исследователей ранних (VI—VII вв.) достоверно славянских археологических памятников на территории летописных радимичей, вятичей, дреговичей, полочан (кривичей?) и словен новгородских в какой-то мере компенсируется языковыми данными. Речь идет прежде всего о тех языковых явлениях у «потомков» радимичей, вятичей, дреговичей, полочан (кривичей?) и словен новгородских, которые свидетельствуют об их западных связях. Наиболее детально тема о вятичах и радимичах исследовалась А. А. Шахматовым. У него есть специальные работы, посвященные этому вопросу,¹⁰⁷ и ряд замечаний в работах обобщающего характера, где в конечном счете он утверждает, что радимичи и вятичи — от ляхов.
Близость новгородских словен к западным довольно убедительно показана на языковом материале Первой Новгородской летописи Н. М. Петровским.¹⁰⁸ Все это дает нам основание утверждать, что на территорию Восточной Европы славяне проникли не только с юго-запада, где, по данным письменных источников, обитали анты и склавины, но и с запада — из районов обитания венедов. Такой вывод позволяет нам определить и место славян-антов в сложении восточной (русской) ветви славянства. Оказывается, что предками восточных славян были не только анты, что, кроме антов, и, по-видимому, склавинов, в состав восточных славян, засвидетельствованных летописцем под именем отдельных племен [полян, древлян, северных, дреговичей, полочан (кривичей), словен новгородских, радимичей, вятичей, уличей, тиверцев, дулебов, бужан и хорватов] , вошли и славянские племена, переселившиеся с запада [радимичи, вятичи, а также, очевидно, дреговичи, полочане (кривичи?) и словене новгородские].¹⁰⁹

Нами затронуты лишь некоторые факты, относящиеся к предпосылкам возникновения восточной ветви славян как единого целого (русской народности). Они далеко исчерпывают всей сложности исследуемого вопроса. Но мы считаем, что их вполне достаточно для наших целей, для показа, что восточные славяне есть составная часть славянской семьи, народовсвязанная с ней единством происхождения, и что восточная ветвь славян образовалась не в результате однократного, прямолинейного выделения единого целого из общеславянского мира, а в процессе распада славян на многие племена и последующей длительной и сложной перегруппировки их при расселении.¹¹⁰
К какому же времени следует отнести сложение восточных (русских) славян как единого целого, т. е. не создание простого союза живущих рядом племен, а их слияние в единый народ, с общим (древнерусским) языком и общим наименованием «Русь»?
Как видно из изложенного, процесс этот начался довольно рано, где-то в начале второй половины I тысячелетия н. э., но получил более или менее законченное выражение (если вообще можно говорить о законченности), очевидно, лишь на рубеже VIII — IX вв., а скорее всего уже в IX в., одновременно с возникновением государственности. Отдельные моменты консолидации славянских племен на территории Восточной Европы в какой-то мере прослеживаются в древнерусской летописи. Если во вводной части Повести временных лет, характеризующей славян накануне образования Древнерусского государства, летописец стремится подчеркнуть, что все славянские племена живут обособленно: «... И по сих братьи держати почашародъ их княженье в Полях, [а] в Деревлях свое, а Дреговичи свое, а Словѣни свое в Новѣгородѣ ...»; «Имяху бо обычаи свои, и закол отец своих и преданья, кождто свой нрав. Поляне бо своих отець обычай имуть кроток и тих... А Древляне живяху звѣриньским образом. .. И Радимичи, и Вятичи, и Сѣвер, один обычай имяху: живяху в лѣсѣ яко же и всякий звѣрь, ядуще все нечисто.. .»,¹¹¹ то уже в середине IX в. можно заметить, как в отдельных районах они начинают сближаться и выступать как единая сила.
Здесь мы имеем в виду прежде всего стремление к единству действий северных славян (кривичей и новгородских словен), образовавших в IX в. совместно с финскими племенами государство с центром в Новгороде. Затем образование государства па среднем Днепре с центром в Киеве. В конце IX в. север и юг сливаются в единое государство. Как бы ни были эти связи еще слабыми, они свидетельствуют о том, что объединительные тенденции среди славянских племен Восточной Европы постепенно начинают играть заметную роль, что находит отражение и в появлении в это время для них общего имени «Русь» и образовании восточнославянского языка.¹¹²
Таким образом, время VIII—первая половина IX в. для славян Восточной Европы было переломным. С одной стороны, это был период завершения этнической консолидации— образования, особой, восточной ветви славянского мира, а с другой — вызревания государственности. Изучение этого периода, несомненно, заслуживает особого внимания.

¹ В XVIII—XIX вв. в научной литературе эта группа славянских племен называлась преимущественно «русские славяне», что с исторической точки зрения более правомерно. Живет это наименование, особенно за рубежом, и по сей день.

² Славяне. БСЭ, т. 39, М., 1956, стр. 291-295; Б.Д. Греков, Борьба Руси за создание своего государства, М. - Л., 195, стр 24 и сл.; П.Н. Третьяков. Восточнославянские племена. Изд. 2, М., 1953, стр. 111-136; Ю.В. Кухаренко. Экономический строй и быт восточных славян в первой половине I тысячелетия. Очерки истории СССР. III-IХ вв. Под редакцией Б.А. Рыбакова. М., 1958, стр. 52-89.

³ Прокопий из Кесарии. Война с готами. Перевод с греческого С.П. Кондратьева, вступит. Статья Д.В. Удальцовой. М., 1950, стр 297-298.

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Вступ. статья, перевод, комм. Е. Ч. Скржинской. М., 1960, стр. 119; ПСРЛ, т. II. Изд. 2. СПб., 1908, стр. 5, 6.

⁴ Г.Плиний Секунд. Естественная история. В кн.: В. В. Латышев. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе, т. II, вып. 1. СПб., 1904, стр. 176; Корнелий Тацит. Германия. Там же, стр. 250; Клавдий Птолемей. Географическое руководство. Там же, т. I, вып. 1, стр. 231.

⁵ Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960, стр. 71, 72.

⁶ Н.М.Карамзин. История Государства Российского, т. I. СПб., 1818, прим. 28 (стр. 10); А. Л. Погодин. Из истории славянских передвижений. СПб., 1901, стр. 17; М. Грушевский. Киевская Русь, т. I. СПб., 1911, стр. 80, 81; Ф. 11. Фили н. Происхождение и развитие русского языка. Л., 1954, стр. 7—8.

⁷ П.Н. Третьяков. 1) Итоги археологического изучения восточнославянских племен. IV международный съезд славистов. ДАН СССР, М., 1958, стр. 14-23; 2) Новые данные о зарубинецкой культуре в Поднепровье. Slavia Antiqua, t. VII, стр. 13-34.

⁸ Ю. В Кухаренко. 1) К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры. СА, №1, 1960, стр. 290-300; 2) Памятники пражского типа на территории Приднепровья. Slavia Antiqua, t. VII, стр. 112-124.

⁹ И.П. Русанова. Археологические памятники второй половины I тысячелетия на территории древлян. СА, №4, 1958, стр. 33-46.

¹⁰ В.В. Седов. Кривичи. СА, №1, 1960, стр. 47-62.

¹¹ П.Н. Третьяков. Новые данные о зарубинецкой культуре в Поднепровье, стр. 30-31; ср.: П.Н. Третьяков. Итоги археологического изучения восточнославянских племен, стр. 27-33.

¹² П.Н. Третьяков. Новые данные о зарубинецкой культуре в Поднепровье, стр. 33, 34.

¹³ Ю. В Кухаренко. Памятники пражского типа на территории Приденпровья, стр. 124.

¹⁴ П.Н. Третьяков. Новые данные о зарубинецкой культуре в Поднепровье, стр. 34.

¹⁵ Н.Н. Чернягин. Длинные курганы и сопки, МИА, №6, М. - Л., 1941, стр.93-148.

¹⁶ П. Н. Третьяков. Новые данные о зарубинецкой культуре в Поднепровье, стр. 34.

¹⁷ Н. И. Булычев. Журнал раскопок по части водораздела верхних притоков Волги и Днепра. М., 1899, стр. 5—22; ср.: Ю. В. Кухаренко. К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры, стр. 299, 300.

¹⁸ Е.И. Горюнова. Этническая история Волго-Окского междуречья. МИА, № 94, М., 1961, стр. 203—214. — Недавно принадлежность памятников мощинского типа славянам поставлена под сомнение и П. Н. Третьяковым. По его мнению, эти памятники оставлены вероятнее всего балтами (К вопросу о балтах и славянах в области верхнего Поднепровья , Slavia Antiqua, t. ХI, стр. 26, 27.).

¹⁹ П.Н. Третьяков. Восточнославянские племена (изд. 2), стр. 106—111.

²⁰ П.Н. Третьяков. Новые данные о зарубинецкой культуре, стр. 33.

²¹ Ю.В. Кухаренко. К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры, стр. 299, 300.

²² В последние годы (1963-1965) после написания и частичного опубликования этого раздела нашей работы (КСИА АН СССР, вып. 100, М., 1965, стр. 116-125), П. Н. Третьяковым сделана новая попытка связать зарубинецкие памятники с достоверно славянскими, но уже не прямо, как это он делал ранее (зарубинцы — Корчак; зарубинцы — длинные курганы и т.п.), а через посредствующее звено. Такое звено П.Н. Третьяков усматривает в разнообразных памятниках (поселениях и могильниках) верхнего Поднепровья и смежных районов, содержащих реберчатую керамику. Ее (реберчатую керамику) автор считает наиболее ярким выражением связи этих памятников с зарубинецкой культурой Подесенья, с одной стороны, и достоверно славянскими памятниками второй половины I тысячелетия среднего Поднепровья и южного Побужья, также содержащими реберчатую керамику,- с другой. Совокупность этих данных, по мнению П.Н. Третьякова, дает возможность положительно решить вопрос о славянстве зарубинецкой культуры (П.Н. Третьяков. О древностях середины и третей четверти I тысячелетия в южных частях верхнего Поднепровья, СА, 1965, №4, стр. 63-77.
При всей внешней стройности данного положения принять его нельзя. В нем слишком много порочных звеньев. Во-первых, привлекаемые в качестве связующего звена материалы бассейна верхнего Поднепровья не имеют отчетливого лица. Они аморфны. В группу объединены материалы послений и могильников большого хронологического диапазона, с одной стороны, и несомненно разных культур - с другой. Самое же главное в этом вопросе то, что большая часть привлекаемых материалов была добыта при разведывательных работах, источниковедчески совершенно не изучена или известна из вторых или третих рук (например, из личных бесед и т..п.); во-вторых, не показано, какие данные свидетельствуют о связи этих памятников с памятниками зарубенецкой культуры Подесенья, да и сама зарубинецкая культура этого района все еще остается не более чем слабо аргументированной гипотезой (А.К. Амброз. К истории верхнего Подесенья в I тысячелетии н.э. СА, 1964, стр 56-71), и, в-третьих, при показе связей материалов послений и могильников Поднепровья и Южного Буга в качестве сравнительного материала используются главным образом реберчатые сосуды. Между тем все исследованые поселения Подднепровья и Южного Буга, содеражщие такую посуду, являются памятниками, как правило, многослойными. В них наряду с достоверно славянскими отложениями второй половины I тысячелетия имеются отложения и других культур. С какими отложениями связаны реберчатые сосуды, пока неясно. Во всяком случае, принадлежность их к славянскому комплексу в силу отсутствия достаточной источниковедческой проработки материалов никем пока не обоснована, а сделать это необходимо, так как на однослойных, достоверно славянских памятниках в этих же районах подобной керамики нет. В целом эта очередная концепция П. Н. Третьякова истории славян Восточной Европы в I тысячелетии нашей эры несколько отличная от всего того, что он писал, начиная с 1941 г. по этому вопросу, ни в какой мере пока не подтверждается имеющимися в нашем распоряжении источниками. Она строится, как и предыдущие концепции, вопреки письменным свидетельствам и языковым данным, в отрыве от истории славянского мира Ценральной Европы и потому также антиисторична по своей сути.
Продолжает исследования зарубинецких памятников Ю.В. Кухаренко. В 1964 г вышла из печати его сводка памятников «Зарубинецкая культура» (Археология СССР, свод археологических источников, М., 1964). В ней автор еще раз подтвердил отсутствие достаточных данных для признания зарубинецкой культуры венедской. Касаясь ранее высказанного им в статье «К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры» взгляда по этому вопросу, он пишет: «Осные положения этой статьи автор считает верными и в настоящее время...», но ряд положений требует исправлений. В частности: «по-видимому, нельзя было безоговорочно приписывать зарубинецкую культуру венедам, наиболее ранним славянским племенам, известным нам по письменным источникам. Может быть, это и так, но доказать это, к сожалению, пока что мы не в состоянии» (стр. 7-8).

²³ А.Л. Погодин. На истории славянских передвижений. Спб., 1901, стр. 10.

²⁴ K. Miller. Weltkarte des Castirius genahnt die Peutinger'sche Tafel. Ravensburg, 1888, segm. VIII, 1 u. 4.

²⁵ В.В. Латышев. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе, стр. 250.

²⁶ Г.С. Дестунис. Сказания Приска панийского. Уч. зап. II отд. Акад. наук, кн. VII, вып. 1, Спб., 1861.

²⁷ А. Котляревский. О погребальных обычаях языческих славян. М., 1868, стр. 36-42; М. Грушевский. Киевская русь. Том I, стр. 195; Л. Нидерле. Славянские древности. М., 1956, стр. 51-56; С.Б. Берштейн. Очерки сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961, стр. 77,78.

²⁸ Иордан. О происхождениях и деяниях гетов. Стр. 71, 72, 80, 115.

²⁹ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 156, 210, 244, 294-298, 317, 337, 357, 364-366, 369, 370, 372, 373, 384, 459; Феофиллакт Симокатта. История. Сер. «Памятники средневек. ист. Народов Центр. и Вост. Европы». Ред., вступ. статья Н.В. Пигулевской, переп. С.П. Кондратьева. М., 1957, стр. 35, 75, 139, 141, 143, 144, 146-148, 154, 155, 157, 168, 178, 180.

³⁰ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 156, 298.

³¹ Там же, стр. 384.

³² Там же, стр. 388.

³³ Там же, стр. 434-438.

³⁴ Там же, стр. 294—298; С. А. Жебелев. Маврикий (Стратег). Известие о славянах VI— VII вв. Исторический архив, т. II, М.—Л., 1939, стр. 37.

³⁵ Б.Д. Греков. Образование Русского государства. Изв. АН СССР, сер. ист. и филос., т. II, № 3, М., 1945, стр. 128—139.

³⁶ Анты. Ст. М.Ю. Брайчевского в «Сов. Ист. Энц.» , т. 1, М., 1961, 639.

³⁷ А.В. Мишулин. Древние славяне в отрывках греко-римских и Византийских писателей по VII в н.э. ВДИ, №1, 1941, стр. 272-273.

³⁸ Б.Д. Греков. Образование русского государства, стр. 128-139; А.В. Мишулин. Древние славяне... , стр. 248.

³⁹ Иордан. О происхождении и деянии готов, стр. 71-72.

⁴⁰ И.И. Ляпушкин. К вопросу о культурном единстве славян. Исследования по археологии СССР. Сборник статей в честь профессора М.И. Артамонова. Л., 1961, стр. 203-209.

⁴¹ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 297.

⁴² С.А. Жебелев. Маврикий (Стратег). Известие о славянах VI-VII вв., стр. 137.

⁴³ Феофилакт Симокатта. История, стр. 262—264, 266; А. В. Мишулин. Древние славяне..., стр. 272, 273.

⁴⁴ Там же, стр. 278.

⁴⁵ Сборник документов по социально-экономической истории Византии. М., 1951, стр. 100.
⁴⁶ А. Ф. Гильфердинг. История балтийских славян. Собрание сочинений, том 4, СПб., 1874, стр. 1-10.

⁴⁷ И. Леков. Значението на грамматическите, словообразовательни и лексикални данни за класификицията на славянските езици от съвременно гледище. Славянская филология, Сб. ст., II, М., 1958, стр. 64-76.

⁴⁸ А.М. Селищев. Славянское языкознание. Т. 1, западно-славянские языки. М., 1941, стр. 4.

⁴⁹ В прошлом А. Куник, а вслед за ним и ряд других исследователей пытались утверждать, что анты не были славянами, но и он отрицал славянскую принадлежность лишь правящей верхушки (так называемых династов), полагая, что последняя подчиняла себе все же Черноморских славян (Известия Ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах, ч. 1, СПб., 1878, стр. 1477). Династов он считает азиатского (черкесского?) происхождения.

⁵⁰ А. Погодин. Из истории славянских передвижений, стр. 27; А.А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени. Пгрю, 1919, стр. 12.

⁵¹ Л. Нидерле. Славянские древности, стр. 141.

⁵² С.М. Соловьев. История России с древнейших времен, т. 1. Изд. 5, М., 1874, стр. 56.

⁵³ М. Грушевський. История Украшы— Руси, т. 1, Кшв, 1913, стр. 172—186; ср.: М. Грушевский. Киевская Русь, т. I, стр. 208—210, 464.

⁵⁴ М. Грушевский. Киевская Русь, стр. 218.

⁵⁵ Б.А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь. ВДИ, № 1 (6), 1939, стр. 335.

⁵⁶ В. В. Мавродин. Образование Древнерусского государства. Л., 1945, стр. 176, 177; Л.Нидерле. Славянские древности, стр. 141.

⁵⁷ Ф.П. Филин. Образование языка восточных славян. М., 1962, стр. 60, 61.

⁵⁸ М. Грушевский. Киевская Русь, т. I, стр. 218; Б. А. Рыбаков. Анты и Киевская Русь, стр. 335; Л. Н и д е р л е. Славянские древности, стр. 140, 141.

⁵⁹ П.И. Шафарик. Славянские древности, т. II, кн. III. М., 1888, прилож. XIX, стр. 68—74; А. Я. Г а р к а в и. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, стр. 44—58, 117—176 и др.; Д. А. Хвольсон. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Ибн Даста. СПб., 1869; Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. Изв. ГАИМК, вып. 91, М.—Л., 1934, стр. 8—10.

⁶⁰ Повесть временных лет, ч. II. Под редакцией В.П. Адриановой-Перетц. Статьи и комментарии Д.С. Лихачева. М.-Л., 1950, стр. 225; П.Н. Третьякова. Восточнославянские племена (изд.2), стр. 7-19, 238-245.

⁶¹ ПСРЛ, т. II, Спб., 1908, стр. 5.

⁶² Там же, стр. 8.

⁶³ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 156, 295, 298; А.В. Мишулин. Древние славяне..., стр. 253-257.

⁶⁴ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 321.

⁶⁵ Феофилакт Симокатта. История, стр. 154.

⁶⁶ Прокопий из Кесарии. Война с готами, стр. 295; А.В. Мишулин. Древние славяне..., стр. 243, 244.

⁶⁷ ПСРЛ, т. II, стр. 8.

⁶⁸ А. В. Мишулин. Древние славяне.. , стр. 247.

⁶⁹ Там же.

⁷⁰ Феофилакт Симокатта. История, стр. 80.

⁷¹ И.И. Ляпушкин. Квопросу о культурном единстве славян, стр. 208-209; I. Nestor si E.Zaharia. Sapaturile de la Sarata-Monteoru din 1955. 1957, стр. 187-194; Мирча Д. Матей. Славянские поселения в Сучаве. Dacia. IV, 1960, стр. 375-394; Живка Н. Въжарова. Славянски и славянобългарския селища в Българските земи от края VI-ХI век. София, 1965.

^71а См.: П. Н. Третьяков. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.—Л., 1966, стр. 194—196.

⁷² E.Ф. Карский. Белоруссы, Вильна, 1904, стр. 70-95; Н.М. Петровский. О новгородских «словенах». ИОРЯС Рос. Акад. Наук, 1920, т. XXV, 2 гр., 1922, стр. 356-385/

⁷³ ПСРЛ, т.2, столбец 9.

⁷⁴ С.М. Середонин. Историческая геграфия. Пгр., 1960, 133-135; А.А. Спицын. Русская историческая геграфия. Пгр., 1917, стр. 17, 18, 22; А.А. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени, стр. 37-39; очерки истории СССР под редакцией Б.А Рыбакова, стр. 828.

⁷⁵ П.Н. Третьяков. Восточно-славянские племена, М.-Л., 1948, стр. 131-134; изд. 2 — М., 1953, стр. 245; Повесть временных лет, часть 2, стр. 225.

⁷⁶ А.А. Шахматов. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Энциклопедия славянской филологии, выпуск 2, 1, Пгр., стр. 317-320, 324-330, 347-349; С.М. Середонин. Историческая геграфия, стр. 133-135.

⁷⁷ Ф. А. Браун. Разыскания в области гото-славянских отношений, т. I. СПб., 1899, стр. 331, 332, 334; А. А, Шахматов. Южные поселения вятичей. Изв. имп. Акад. наук, сер. VI, СПб., 1907, № 16, стр. 728; ср.: А. В. Арциховский. Курганы вятичей, М., 1930, стр. 152.
А. А. Шахматов в вопросе о происхождении вятичей не раз менял свою точку зрения. В последней работе «Древнейшие судьбы русских племен» (Пгр., 1919, стр. 37, 38) он признал летописное сказание полностью.

⁷⁸ С.С. Гамченко. Раскопки в бассейне р. Случи. Тр. XI АС, т. 1, М., 1901, стр. 355-397; Ю.В. Кухаренко. Славянские древности на территории Припятского Полесья, выпуск 57, М., 1955, стр. 33-38; И.И. Ляпушкин. Место роменско-борщевских памятников среди славянских древностей. Вестн. ЛГУ, №20, Л., 1956, стр. 45-60.

⁷⁹ А.Л. Погодин. 1) Из истории славянских передвижений, стр. 1; 2) Сборник статей по археологии и этнографии. СПб, 1902, стр. 162-165.

⁸⁰ Иордан. О происхождении и деяниях гетов, стр. 115.

⁸¹ Корпус боспорских надписей. Изд. «Наука», М.-Л., 1965, стр. 38-43.

⁸² Ю. Кулаковский, рец. на кн.: А. Погодин. Из истории славянских передвижений. СПб., 1901, ИОРЯС Рос. Акад. Наук, 1903, том 4, стр. 345.

⁸³ М. Грушевский. Киевская Русь, стр. 206.

⁸⁴ К.Мiller. Wеltкагtе des Castorius genannt die Peutinger'sche Tafel, segm VIII, 1, и. 4.

⁸⁵ Иордан. О происхождении и деяниях ге- тов, стр. 90.

⁸⁶ Б.А. Рыбаков. Ранняя культура восточных славян. Ист. журн., № 11—12, 1943, стр. 76; М. Ю. Брайчевский. Основные вопросы археологического изучения антов. Докл. VI научн. конф. Инст. арх. АН УССР, Киев, 1953, стр. 66.

⁸⁷ А.А. Спицын. Древности антов. Сборник в честь А. И. Соболевского. Л., 1928, стр. 492—495.

⁸⁸ Б.А. Рыбаков. 1) Проблема образования древнерусской народности... . ВИ, 1952, № 9, стр. 49—62; 2) Древние русы. СА, XVII, М., 1953, стр. 40—42.

⁸⁹ Б.А. Рыбаков. Ранняя культура восточных славян, стр. 74—76.

⁹⁰ П.Н. Третьяков. Восточнославянские племена (изд. 1), стр. 52—57; М. И. Артамонов. Происхождение славян. Стеногр. публ. лекции, прочит, в Ленинграде в 1950 г. Л., 1950, стр. 21 и сл.; М. Ю. Брайчевский. Основные вопросы археологического изучения антов, стр. 60—81; М. Ю. С м и ш к о. Раннеславянские памятники на территории западных областей Украинской ССР. Докл. VI научн. конф. Инст. археол. АН УССР, Киев, 1953, стр. 82—93.

⁹¹ М.И. Артамонов. Славяне и Русь. Тез. докл., прочит, в ЛГУ. Л., 1955; Г. Б. Федоров. Население Прутско-Днес тройского междуречья в I тысячелетии н. э. МИА, № 89, М., 1960, стр. 159—172; П. Н. Третьяков. 1) Итоги археологического изучения восточнославянских племен, стр. 23—27; 2) О древностях середины и третьей четверти I тысячелетия в южных частях верхнего Поднепровья, стр. 66.

⁹² И.И. Ляпушкин. Место роменско-боршевских памятников среди славянских древностей, стр. 45—60.

⁹³ С. Гамченко. Раскопки в бассейне р. Случи, стр. 355-403; Ю.В. Кухаренко. Славянские древности на территории Припятского Полесья, стр. 33-38; И.И. Ляпушкин. Место роменско-боршвских памятников среди славянских древностей, стр. 112-124.

⁹⁴ Ю.В. Кухаренко. Раскопки на городище и селище Хотомель, КСИИМК, вып. 68, М., 1957, стр. 90-97; И.П. Русанова. Памятники второй половины I тысячелетия н.э. На территории древлян, СА, 1958, №4, стр. 33-46.

⁹⁵ Г.Б. Федоров. Население Прутско-Днестровского междуречья в I тысячелетии н.э., стр. 173-228.

⁹⁶ И.П. Хавлюк. Раннеславянские поселения в средней части Южного Побужья. СА., №3, 1961, стр. 187-201.

⁹⁷ Д.Т. Березовец. Славянские поселения в устье Тясмина. КСИА, вып. 8, Киев, 1959, стр. 31-45.

⁹⁸ И.И. Ляпушкин. Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа. МИА, № 104, М.—Л., 1961.

⁹⁹ И.И. Ляпушкин. Место роменско-боршевских памятников среди славянских древностей, стр. 45—60.

¹⁰⁰ Б.А. Рыбаков. Радимичи, стр. 81-151.

¹⁰¹ П.Н. Третьяков. 1) Северные восточнославянские племена. МИА, №6, М.Л., 1941, стр. 47-53; 2) Восточнославянские племена (изд.2), стр. 238-241; Т.Н. Никольская. Культура племен бассейна Верхней Оки в I тысячелетии н.э., МИА, №72, М., 1959, стр. 37-57.

¹⁰² Е.И. Горюнова. Этническая история Волго-Окского междуречья, стр. 205-214; П.Н. Третьяков и Е.А. Шмидт. Древние городища смоленщины. М.-Л., 1953, стр. 32; ср.: П.Н. Третьяков. Итоги археологического изучения восточнославянских племен. М., 1958, стр. 21.

¹⁰³ П.Н. Третьяков. Северные восточнославянские племена. МИА, №6, М.-Л., 1941, стр. 37-45; В.В. Мавродин. Образование Древнерусского государства, стр. 81.

¹⁰⁴ А.А. Спицын. Сопки и жальники. Зап. РАО, т. 11, вып. 1-2, СПб., 1899, стр. 142-155; Н.Н. Чернягин. Длинные курганы и сопки, стр. 93-148; С.А. Тараканова. Длинные и удлиненные курганы, СА, XIX, М., 1954, стр. 77-110.

¹⁰⁵ П.Н. Третьяков. Восточнославянские племена (изд.1), стр. 128, 129; С.А. Тараканова. Псковские курганы с трупосожжением, КСИИМК, вып. XXXVI, М.-Л., 1951, стр. 141-154; П.Н. Третьяков. 1) Восточнославянские племена (изд.2), стр. 126; 2) Итоги археологического изучения восточнославянских племен, стр. 11-12.

¹⁰⁶ В. И. Равдоникас. Старая Ладога. СА, XI, М—Л, 1949, стр. 5—54; Г. П. Грозди л о в. Раскопки древнего Пскова. Археол. сборник Гос. Эрмитажа, вып. 4, Л., 1962, стр. 7—76; Szczecin i Wolin we wczesnum sredniowieczu. Wroslaw. 1954. K. Jazdzewsky. Characterystyka wczesnosredniowiecznych warstw kulturowych w wykorie glownym na stanowicku I w Gdansku. 1955, стр. 164-211, М. К. Картер. Древний Киев, т. I. М.—Л, 1958, стр. 98— 105, 285—368; И. И. Ляпушкин. 1) Городище Новотроицкое. МИА, № 74, М.—Л., 1958; 2) Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа, стр. 214—348.

¹⁰⁷ А. А. Шахматов. 1) Южные поселения вятичей, стр. 715—729; 2) Древние ляшские поселения. Славянство, № 4—6, 1911, СПб, стр. 9—29; 3) К вопросу о польском влиянии на древнерусские говоры. Русск. филол. вестн, 1913, № 1 (т. XIX, вып. I), стр. 1—11; 4) Очерк древнейшего периода истории русского языка, стр. III—XXX; 5) Введение в курс истории русского языка, ч. I. Пгр, 1916; 6) Древнейшие судьбы русского племени, стр. 28—40.
Исследуя некоторые особенности северо-западных говоров, А. А. Шахматов попытался объяснить их исходя из летописного расселения славянских племен, в частности из прихода в Восточную Европу радимичей и вятичей «от ляхов». Его отношение к летописному сказанию не было постоянным. Он менял его неоднократно. В последней своей работе «Древнейшие судьбы русского племени» (стр. 37—39) он полностью признал летописную запись о том, «что радимичи и вятичи были от рода ляхов», и в числе прочих оснований привлек и языковые данные.
Мы не беремся судить о том, насколько с лингвистической точки зрения убедительны до- воды А. А. Шахматова в защиту летописного сказания. Одно нам кажется лишь несомненным, что А. А. Шахматов вместе с летописцем переносит отношения, существовавшие в славянском мире в XI—XII вв., на время переселения радимичей и вятичей на территорию Восточной Европы, что и предопределило его отнесение радимичей и вятичей к «ляхам». Да иного и быть не могло. По А. А. Шахматову, к VI в. славянский мир уже распался на три ветви — восточную, западную и южную, причем первоначально выделилась западная ветвь (бассейн Вислы), а затем, в VI ст., между Днестром и средним Поднепровьем сложилась ветвь восточного славянства (анты). Исходя из этого А. А. Шахматов, признавая вслед за летописцем переселение радимичей и вятичей с запада, должен был считать их ляшскими (польскими) племенами.
Не все лингвисты согласны с А. А. Шахматовым в том, что радимичи и вятичи ляшского происхождения, однако никто из них не отвергает наличия в белорусском языке (т. е. у потомков радимичей и драговичей) и в русских говорах северо-западного края таких языковых явлений, которые свойственны не древнерусским, а ляшским племенам (см.: Е. Ф. Карский. Белоруссы, стр. 94; Л. Нидерле. Славянские древности, стр. 160—162, 166; Д. К. Зеленин. О происхождении северновеликорусов Великого Новгорода. Докл. и сообщ. Инст. языкозн., VI, М., 1954, стр. 49—53; Н. М. Петровский. О новгородских словенах. ИОРЯС Росс. Акад. наук, т. XXV, 1920, Пгр., 1922, стр. 356—385).
Более или менее детальный анализ лингвистических обоснований А. А. Шахматова о происхождении радимичей и вятичей от ляхов был дан в свое время Е. Ф. Карским. Он отрицает ляшское происхождение радимичей, считая их русскими славянами (стр. 71, 72). Но отрицая ляшское происхождение радимичей и вятичей, он не отвергает наличия ляхизмов, подмеченных А. А. Шахматовым в белорусском языке (у потомков радимичей); только их происхождение он объясняет иначе. Е. Ф. Карский полагает, что до прихода на территорию Восточной Европы (на рр. Сож и Оку) радимичи и вятичи жили по соседству с ляхами (район Западного Буга и его притока Нарева), т. е. что они пришли в Восточную Европу все же с запада. «Северо-западным русским племенам, — отмечает он, — еще в эпоху общей жизни, а затем по выделении в самостоятельные отрасли приходилось жить в непосредственном соседстве с польскими племенами. Западный Буг и его приток Нарев содействовали этому сближению. Естественно, что эти племена могли пережить общие явления вместе с соседями-поляками. А.А. Шахматов к числу таких относит белорусское «дзеканье» и твердость «р». Хотя белорусское дзеканье и цеканье отличается от польского (нет шипящего характера) и хотя судьба «р» мягкого в белорусском языке несколько иная, нежели в польском, однако можно допустить некоторую долю польского влияния (стр. 94) в указанных белорусских явлениях.
Точку зрения, близкую Е.Ф. Карскому, развивает и Л. Нидерле. Он считает вполне возможным, что: «... в бурном движении славян и их развитии, наблюдаемом повсюду в V, VI и VII веках, одно или два племени могли уйти из переполненного западнославянского центра, пробиться через полосу русских племен и оказаться на востоке среди восточных славян и финских племен». Однако он полагает, что выражение «радимичи и вятичи (происходят) от ляхов» не обязательно должно означать, что они пришли из Польши и являлись непосредственно польскими племенами, оно может означать, что они пришли от ляхов, т.е. С той стороны, от польских границ. Весьма вероятно, что предки радимичей, также как и соседних дриговичей, первоначально обитали на родине по соседству с поляками, находились под их влиянием, и, по-видимому, составляли промежуточную полосу между поляками и чисто русскими племенами. В своих заключениях Л. Нидерле, как и Карский, исходит из языковых данных.
Среди языковедческих исследований иногда проскальзывают ничем не подкрепленные заявления о том, что «решительно отвергается в современной науке учение Шахматова о ляшских чертах в белорусской фонетике» (С.Б. Берштейн. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1964, стр. 58, 190). Такой подход не способствует решению данного, весьма важного для понимания истории славянства, вопроса.

¹⁰⁸ Н.М. Петровский. О новгородских словенах, стр. 356-385.

¹⁰⁹ Ср.: А. А. Спицын. Русская историческая география. Пгр., 1917, стр. 17, 18, 22.

¹¹⁰ Существенно отметить, что близкую картину прослеживают и лингвисты при исследовании истории образования славянских языков: «Выделение языковых славянских групп из общеславянского языкового единства, — отмечают Р. И. Аванесов и В. В. Виноградов, — не было простым распадением некогда единого языка на три языковые группы, а представляло собой значительно более сложный процесс. Исторически образовавшиеся три славянские группы и их части в разные периоды дописьменной эпохи в процессе своего исторического становления были в разных отношениях друг к другу» (Русский язык. БСЭ, т. 57, М., 1955, стр. 427). То же самое говорит и Ф. П. Филин: «... распад общеславянского языка на самостоятельные языки происходил не по прямой линии разветвления, а сложном путем, поэтому не следует думать, что уже в самом начале процесса этого распада четко выявлялись три современные славянские этнические группы: восточнославянская, южнославянская и западнославянская. Такое мнение, — заключает автор — противоречит историческому ходу развития древнего славянства и не согласуется с фактами языка» (Ф. П. Филин. Происхождение и развитие русского языка. Л., 1954, стр. 13).

¹¹¹ Повесть временных лет, часть 1, Л., 1950, стр. 13-15.

¹¹² Ф.П. Филин. 1) Происхождение и развитие русского языка, стр. 19; 2) Образование языка восточных славян. М.-Л., 1962, стр. 275, 290, 292.

Вперёд>>

Просмотров: 10627

загрузка...

Другие книги по данной тематике