Глава восьмая. Место под солнцем
– Как вы думаете, Уотсон, в каких природных условиях обитали древние славяне прежде, чем попали в поле зрения цивилизованных народов. Какой вам видится древняя прародина славян с учётом характерных черт их национального характера? – Как вы
думаете, Уотсон, в каких природных условиях обитали древние славяне прежде, чем
попали в поле зрения цивилизованных народов. Какой вам видится древняя прародина
славян с учётом характерных черт их национального характера?  Николай Карамзин, российский историк
- В логике вам не откажешь, друг мой. Но не слишком ли строго вы подходите к объекту наших поисков? Несомненно, это племя прекрасно сражается в чащобах, ущельях и трясинах и неуверенно держится на голой равнине. Это так. Но заметьте, всю вторую половину VI столетия они упорно и неудержимо движутся как раз в сторону открытых пространств: к берегам Дуная, Вислы и Одера. Лесные братья, каковыми выходят славяне в вашем изложении, вряд ли б решились так легко покинуть приютившие их заросли и выбраться на открытый простор. Как никогда не оставят джунгли, к примеру, индейцы Амазонии или пигмеи экваториальной Африки. Ведь, как уверяют нас учёные, любой народ "при переселении и расселении ищет себе область, соответствующую его привычкам". С чего бы это "лесникам" понадобилась привольная степь? И потом, император Маврикий говорит о большом количестве разнообразного скота у славян, а также об изобилии в их землях проса и пшеницы. Это ведь прямое указание на занятие сельским хозяйством. Вряд ли речь идёт о том, что славяне захватывали в ходе военных походов и складывали "в кучи" чужой урожай. Значит, наши герои выращивали зерновые культуры, что практически невозможно в дебрях густых лесов. - Относительное богатство славян конца VI столетия легко объяснить. Они проникли в Подунавье, область развитого земледелия, где люди сеяли пшеницу, разводили сады и виноградники много тысячелетий подряд. Оказавшись в тех местах, славяне быстро усвоили образ жизни местных племён и тоже стали аграриями. - Видите ли, мой дорогой Уотсон, в вашей стройной версии имеется ряд явных нестыковок. Народы Центральной Европы, как вы совершенно справедливо заметили, усвоили земледелие чрезвычайно давно, однако здешние технологии обработки почвы существенно отличались от тех, что принесли с собой славяне. Послушайте, что по этому поводу сообщает питерский историк Глеб Лебедев: "Славяне едва ли не первыми из европейских земледельцев (это наблюдение Иоахима Херрмана) стали использовать лошадь как тягловое пахотное животное – очевидно, в результате взаимодействия с кочевниками. Все остальные земледельцы Европы пахали тогда на быках или волах. В результате славяне могли быстро осваивать почвы лесной зоны: использование лошади при пахоте втрое эффективнее!" Русский историк, правда, не вполне справедлив в отношении крупного рогатого скота. Кастрированные быки, они же волы, чрезвычайно сильные и выносливые животные, очень послушны и легко управляемы. Именно с их помощью человек освоил тугие чернозёмы бассейна Дуная, да и вообще, поднял европейскую целину. Пахота на волах – несомненный признак древнейших аграрных культур. Лошадь, напротив, глубоко не вспашет чернозём, не потянет плуг или соху по девственной почве. Её удел – лёгкие земли: песчаники или зольники. Но с её помощью намного проще освоить всяческие неудобия: лесные опушки, речные поймы и прочее, где с упряжкой волов не развернуться. То, что славяне объявились в Европе со своим тягловым скотом, свидетельствует о многом. Во-первых, очевидно, что они усвоили земледелие ещё до проникновения на берега Дуная. Во-вторых, вероятно, вспахивать им доводилось почвы далеко не самые плодородные. И, в-третьих, без сомнения, они давно и плотно контактировали с кочевыми народами, для которых лошадь – первый помощник и друг, самое популярное домашнее животное. Да и потом, если б славяне усвоили навыки земледелия у народов Центральной Европы, их сельскохозяйственная лексика состояла бы сплошь из чужих слов. Мы же наблюдаем картину прямо противоположную. Например, в речи жителей Балканского полуострова – румын и греков – найдено немало славянских терминов, связанных с аграрным инвентарём: "plug", "sita", "coasa" (плуг, сито, коса). Выходит, не дунайские народы обучили славян земледелию, а, напротив, пришельцы передали местным племенам некоторые свои аграрные приёмы. - Вы меня совершенно запутали, Холмс! С одной стороны наши герои получаются лесными племенами, поскольку используют своеобразное оружие и боятся открытых пространств, с другой – они оказываются народом с довольно оригинальной культурой земледелия, которая никак не могла сложиться в лесных дебрях, где вольготно себя чувствуют только охотники на зверя. К тому же эти люди при первой же возможности покинули лесную глушь и предпочли перебраться в степь. Так кто же они тогда, славяне? - Собственно на этот вопрос мы и должны ответить в ходе нашего расследования. И не надо так переживать, Уотсон. Мы просто столкнулись с очередным противоречием, своего рода узелком на нити познания. Когда мы распутаем данную загадку, сразу выйдем на новый уровень понимания тех, кого ищем. Парадоксы, мой друг, это ступени, по которым движется наш ум по пути к истине. Я даже рад, что мы обнаружили очередную перекладину той лестницы, что, в конце концов, должна вывести нас к свету. - Увы, пока мы блуждаем в полной темноте… - Что ж, давайте рассуждать логически. Прежде всего, обратим внимание, к какой из природных стихий тяготеют наши герои. Какой географический ландшафт в наибольшей степени соответствует привычкам славян? Если мы бросим даже самый беглый взгляд на карту Европы, то легко убедимся, что славяне заняли восточную часть нашего континента – удалённую от гор и морей, зато густо поросшую лесами. Причём самой лесистой оказалась прародина наиболее крупного из славянских народов – русского. Живя в глухомани Русской равнины, он, казалось, был просто обязан слиться в единое целое с окружающим его со всех сторон зелёным массивом. Вот, как образно повествует об этом тесном соседстве писатель Леонид Леонов: "Лес встречал русского человека при появлении на свет и безотлучно провожал его через все возрастные этапы: зыбка младенца, первая обувка, орех и земляника, банный веник и балалайка, лучина и расписная свадебная дуга, даровые пасеки и бобровые гоны, рыбацкая шляка или воинский струг, гриб и ладан, посох странника, долбленая колода мертвеца и, наконец, крест на устланной ельником могиле". И это ещё не всё. Поскольку на Востоке Европы не было гор и ущелий, никто не строил там каменных крепостей и рыцарских замков, то единственным препятствием на пути недругов становилась буйная растительность тех мест. Как замечает всё тот же Леонов, лес не только "кормил, одевал, грел", он также защищал этот народ: "Со временем, когда из материнского вулкана Азии, пополам с суховеями и саранчой, хлынет на Русь раскалённая человеческая лава, лес станет первой преградой на её пути. Не было у нас иного заслона от бесчисленных кровопроливцев, по слову летописца, кроме воли народа к обороне да непроходимой чащи лесной, служившей западнёй для врага". Данное обстоятельство безоговорочно признают практически все российские историки. Василий Ключевский по этому поводу пишет: "Лес служил самым надёжным убежищем от внешних врагов, заменяя русскому человеку горы и замки". Как вы думаете, Уотсон, какие чувства должен испытывать народ к дарующей ему пищу и покровительство стихии? -Полагаю, по меньшей мере, благодарность. Наверное, русские всегда были сильно привязаны к своему лесу, любили его и берегли, как зеницу ока.  Василий Ключевский, российский историк
- В том то и дело, что ничего подобного. Василий Ключевский, пожалуй, первым обращает внимание на весьма неоднозначное отношение своего народа к данному элементу природы: "Несмотря на все такие услуги, лес всегда был тяжёл для него… Этим можно объяснить недружелюбное или небрежное отношение русского человека к лесу: он никогда не любил своего леса. И древнерусский человек населял его всевозможными страхами". Подлинные лесники, живущие в непроходимой чаще, никогда не боятся буйства окружающей их зелени. Ведь это их дом, где всё привычно и знакомо. Славяне же, и русские в частности, в своём воображении населили леса множеством зловредных созданий, заманивающих путников в дебри, на верную погибель. Очевидно, что они просто боялись лесной глухомани, которая так никогда и не стала им родной обителью. Вы знаете, Уотсон, каким образом человек занимался земледелием на востоке Европы? Он приходил на опушку леса и вырубал там все зрелые деревья. Стволы их шли в строительство и на топку изб. Ветки, пни, хворост, кусты, мох, трава и подлесок, словом, всё, что осталось от тотальной рубки, затем поджигалось, и выгорало дотла. Вместо уютного дома для зверей и птиц, светлых березняков и орешников, могучих дубовых рощ, где кормились кабаны и белки, образовывалось большое чёрное поле с толстым слоем золы. В результате искусственного пожара земля пропекалась почти на полметра вглубь, на ней ещё годков тридцать-сорок не могли расти деревья. Зато почва становилась мягкой и удобренной. Такое поле легко вспахивалось при помощи слабосильной лошадки, да и урожай первые несколько лет радовал крестьянина. После нива истощалась, её забрасывали и переходили к следующему перелеску. По научному это действо именуется подсечно-огневым земледелием. Именно так растили хлеб славяне. – Господи, но это же чистое варварство. Уничтожать своего зелёного друга и кормильца ради нескольких урожайных лет! – Мой дорогой Уотсон, мне кажется, эмоции не совсем уместны при оценке образа жизни того или иного народа. Просто признаем – славяне не любили лес, относились к нему, как завоеватели к покорённым территориям, из которых извлекают максимальную пользу. Их существование в лесу скорее напоминает борьбу с данной природной стихией, чем слияние и содружество с ней. – Выходит, объект нашего поиска стремился скорее к обитанию на степной равнине? – И да, и нет. По Ключевскому, с одной стороны: "Степь вторгалась в эту жизнь только злыми эпизодами", была "вечной угрозой", "бичом" для славян и русских. С другой, открытая равнина отчего-то всегда притягивала и манила наших героев: "Трудно сказать, насколько степь широкая, раздольная, как величает её песня, своим простором, которому конца-края нет, воспитывала в древнерусском южанине чувство шири и дали, представление о просторном горизонте, окоёме, как говорили в старину; во всяком случае, не лесная Россия образовала это впечатление". Степь одновременно и притягивала и пугала наших героев, они туда стремились, несмотря на все неприятности, которые подстерегали славян на южной границе их владений. – Честно говоря, Холмс, вас невозможно понять. Как нарочно, вы изъясняетесь сплошными загадками. Если лес – славянину не дом, и степь – мачеха, что же ему тогда остаётся? Не мог же он жить между лесом и степью, на тонкой грани двух враждебных стихий? – Элементарно, Уотсон! Конечно же, единственное место в мире, где мог появиться народ с такими качествами – это стык двух больших миров: степного, всецело принадлежащего воинственным кочевникам и дремучего лесного, логова охотников на зверя. Только находится эта пограничная зона не совсем там, где обычно её ищут. Представьте, широкая, бескрайняя равнина, густо поросшая лесом на Севере, которая к Югу оборачивается открытой могучим ветрам ковыльной степью. Всё это пространство прорезано синими венами рек, берущих начало в дебрях, но несущих свои воды к тёплым морям. Вдоль этих привольных потоков, далеко на юг тянутся полоски лесных зарослей. Это так называемая лесостепь. Вы наверняка подумали, что именно там обитали славяне? – Конечно, а разве не здесь лежала граница двух стихий? – Граница границей, а только возникнуть и сложиться народ с известными нам привычками в данной местности никак не мог. Подумайте сами – их оружие применимо только в глухих дебрях, а лесостепь – это небольшие островки растительности, речные берега, поросшие ивой и кустарником, маленькие светлые берёзовые рощи. Всё открыто, всё доступно для врага, приходящего из степных глубин. Чтобы отбиться от него, надо строить крепости, заводить серьёзное оружие. А главное – без конца воевать. Ибо только уйдёт один степной разбойник, как его место тут же займёт новый. Славяне же организованно сражаться даже в принципе не умели. Им здесь было не выжить. – Вы полагаете, что они селились гораздо дальше к Северу? Но ведь там как раз и находились густые леса, которых славяне, по вашему мнению, боялись и где нельзя заниматься земледелием. – Всё верно. Только и в северной части равнины единый лесной массив прорезали ложбины больших и малых рек, бегущих к дальним морям. Вдоль их многочисленных русел тянулись намытые быстрыми водами песчаные поймы, порой переходящие в заливные луга. В таких местах растительность всегда редеет, глухие дебри оборачиваются просветами и перелесками. Народ, который приспособился жить по берегам лесных речушек и проток, вполне мог существовать почти без оружия. Его защита – сама природа. Окрестные чащи, исхоженные вдоль и поперёк, где можно затаиться от лихого человека. Противоположный берег, куда легко добраться на плотах и лодках, он не доступен ни конному, ни пешему врагу без соответствующего снаряжения. Болотные гати, тропки через которые, знакомые лишь местным обитателям, ведут к сухим островкам в центре топкой трясины. Вполне можно обойтись только дротиками и деревянными луками, применяемыми на охоте. Впрочем, этим людям всегда надо быть начеку – дозорные и разведчики должны заблаговременно предупредить о приближении опасности. Так они научились прятаться за первым попавшимся камнем или кустом. В здешних краях вполне можно заниматься земледелием, причём именно на лошадиной тяге. Ведь река наносит ил и песок, которые, обогащая почву, делают её к тому же предельно лёгкой. Только земли такому народу требовалось много. Поскольку он занимал лишь узкую полоску речного побережья, то владения его растягивались на многие сотни и тысячи километров. Поселения располагались далеко друг от друга. Племя жило "спораден", то есть рассеяно. - Боже правый, Холмс, я не перестаю восхищаться вашей железной логикой. Стоило вам объяснить, и словно с глаз спала пелена. Ведь ещё Маврикий замечал: "Они селятся около рек, болот и озёр"! Значит, перебираясь к Югу, славяне сохраняли прежние привычки и устраивали поселения в полном соответствии с привычным географическим ландшафтом. Как же я мог сам не додуматься до такой простейшей мысли! Прокопий, описывая верования славян, специально подчёркивает: "Они почитают реки и нимф", то есть русалок и водяных, правителей родной им стихии. А император Маврикий утверждал буквально следующее: "Они особенно способны переправляться через реки, потому что дольше и лучше, чем остальные люди умеют держаться на воде". Конечно же, такой навык мог возникнуть только у обитателей речных и озёрных долин! Как это можно было не заметить? - Люди никогда не обращают внимания на мелочи. К примеру, многие поколения историков читали про камышинки, с помощью которых наши герои научились дышать под водой, но никому и в голову не пришло, что это прямое указание на приречной образ жизни ранних славян. Меж тем, только речникам могла прийти в голову идея подобным образом прятаться от врагов – вода ведь всегда рядом. Впрочем, на уровне чувств, а не логики некоторые учёные нечто подобное ощущали. Послушайте, как поэтически выражает благодарность родной стихии российский историк Василий Ключевский: "Если лес и особенно степь действовала на человека и с хорошей и с плохой стороны, то с рекой у русских людей не было никаких неприятностей… На реке он оживал и жил с ней душа в душу, она соседка и кормилица, водяная и ледяная дорога… Трудно сказать, что было ближе русскому человеку, сама река или земли по её берегам. Он любил свою реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов – и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она – его неизменная соседка: он жался к ней, на её непоемном берегу ставил своё жильё". Другой великий историк, Сергей Соловьёв, был более краток, хотя и не менее выразителен: "Историю России определяют реки". Впрочем, то же самое можно сказать и об остальных славянских племенах, обитающих на Дунае, Висле или Одере. Удивительно, но пережитки подобного "речного" сознания сохраняются вплоть до наших дней. Англичанин о себе скажет: "Я лондонец или оксфордец", но никогда ему и в голову не придёт вывести собственное прозвище от имени Темзы, хотя эта река и протекает в здешних местах. Француз считает себя орлеанцем или гасконцем, но не "луарцем" или "гаронцем". И только славянин смело называется "волжанином" или "кубанцем". Эти люди гуляют, прежде всего, "по Дону", а затем уж по Ростовской области, населяют, в первую очередь, берега Камы или Амура, и лишь во вторую – Пермский или Хабаровский края. Только речка им – "матушка", как беспристрастно свидетельствуют о том народная песня. Приверженность славян к родным водным потокам, пронесённая сквозь века, давно стала отличительной чертой их национального сознания, визитной карточкой этого этноса. – И всё же мне не понятно иное. Отчего данный "народ лесных рек" при первой же возможности покинул привычные места обитания и устремился к Югу? Почему долго живя в лесной глухомани, он так и не смог полюбить окружающий край? Как там у Ключевского: "Лес всегда был тяжёл для него"? Но разве может родная сторона восприниматься так неоднозначно? – Вопрос в том, мой дорогой Уотсон, насколько те края на самом деле были родиной славян. Создаётся впечатление, что это племя долгое время как будто не могло найти себе подходящего места на мировой карте. А заметили ли вы, насколько неожиданно жестоким оказалось поведение ранних славян в захваченных областях? Разве так должны поступать, по сути, очень мирные люди, практически не знающие оружия, приветливые и вполне добродушные в своей земле? Каким образом тихая жизнь в лоне речных долин, защищённых со всех сторон густым лесом, могла сформировать подобную агрессивность в отношении соседей? – Знаете, Холмс, в городе Вене некогда работал один врач-психиатр по имени Зигмунд Фрейд. Так вот, он утверждал, что все отклонения в поведении человека, вплоть до различных маний, возникают ещё в глубоком детстве, как результат серьёзных потрясений психики в этом раннем возрасте. Если б этот специалист решился поставить диагноз не отдельной личности, а целому народу, он, наверняка бы сказал, что древнейшие славяне страдали определённым психическим расстройством. Нечто вроде "синдрома осаждённой крепости". Судите сами: "храбрые в своей земле", они вдруг обнаруживают удивительную робость, если не сказать – трусость, как только им доводится наступать на врага за её пределами. При этом всех, кто попадал им в руки, даже женщин и детей, они готовы были уничтожить самым зверским образом, без всякой для себя выгоды. Однако стоило захваченному в плен чужаку, случайно не посаженному на кол, добрести до их поселений и этот несчастный имел все шансы со временем стать их другом и даже соплеменником. А если он попадал в страну славян в качестве купца или путешественника, то, более того, пользовался особой защитой и покровительством всего племени. Очевидно, что эти люди соблюдали этические нормы и законы только внутри своего маленького замкнутого мирка. Весь прочий свет был для них зоной войны и бесправия. Обратите внимание: жестокости славян в отношении мирного населения, подмеченные византийскими писателями, характерны лишь для начального период их истории, эпохи прорыва на Дунай. Именно в этот краткий миг соседи называют наших героев "проклятым народом". Но уже в следующем столетии нравы славян смягчились. О чём это говорит? - Чрезвычайно любопытно… Уотсон, вы меня просто заинтриговали. - Их мир почти мгновенно расширился. Они вдруг перестали чувствовать себя защитниками осаждённой врагами крепости и научились нормально воспринимать соседей. Возникает глубокое впечатление, что это племя очень долго обитало абсолютно замкнуто. - Тем более странно, за что народ, длительное время живущий в изоляции, так ненавидит всех иноплеменников, о которых, по сути, толком ничего не знает. Почему славяне вырвались из ворот своей цитадели обиженными на весь белый свет? Что их могло так разозлить? - Наш знакомый психиатр Зигмунд Фрейд, наверняка, намекнул бы, что причины подобных отклонений надо искать в событиях глубокого детства. Подобный сдвиг в сознании, мог возникнуть лишь у племени, некогда очень пострадавшего от внешнего врага. Славянам кто-то нанёс почти смертельный удар, столь чувствительный, что он болезненно исковеркал их национальное самосознание. Заставил на каком-то этапе воспринять окружающий мир в качестве абсолютно враждебной среды. Говоря проще, детство такого субъекта, очевидно, прошло в условиях суровых и мрачных, психика его испытала серьёзные потрясения, хотя, по природе своей он, несомненно, достаточно добр и гостеприимен. - Браво, Уотсон, лучше, пожалуй, не скажешь. Что ж, из высоких сфер духовных спустимся вниз, на грешную землю. Мне бы хотелась ознакомиться с предметами сугубо практичными и даже тривиальными. Как бы не был прост и скуден быт славян, согласно описаниям древних авторов, всё равно некие материальные следы их существования наверняка должны были остаться на поверхности планеты, не так ли? Давайте их осмотрим. Я всегда утверждал – вещи могут рассказать о своих хозяевах гораздо больше, чем сами люди о своих вещах. Уж если продолжить сравнение славян с потерявшим память джентльменом, то мне не терпится взглянуть на то, во что он был одет и какие мелочи находились в его карманах. |
загрузка...