Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Геогрий Чернявский.   Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

1. «Киевская мысль»

   Начиная с 1908 г. Троцкий стал пробовать свои силы в совершенно непривычной для него области журналистики, сотрудничая теперь не только в социал-демократической, но и в леволиберальной российской прессе. Исходно речь шла о том, чтобы получить какой-то дополнительный заработок, необходимый для содержания семьи, да и для того, чтобы материально помогать выпуску своей венской газеты, имея в виду ее хронический финансовый дефицит. Но постепенно Троцкий все более втягивался в эту работу, к тому же его материалы читающая публика встречала с интересом.

   О сотрудничестве Лев договорился прежде всего с редакцией газеты «Киевская мысль». Можно предположить, что предварительные контакты с будущими издателями были установлены еще в начале 1905 г., во время краткого пребывания Троцкого в Киеве во время Первой российской революции. «Киевская мысль» была крупной и авторитетной леволиберальной ежедневной газетой. Она начала выходить в 1905 г., во время революции под названием «Киевский вестник», затем в течение того же года несколько раз меняла названия в связи с преследованиями со стороны властей – «Киевская жизнь», «Киевская заря», «Киевская речь». Свое окончательное название «Киевская мысль» газета получила в 1906 г. и выходила до 1918 г., до запрета ее большевистскими властями в качестве «кадетского органа», хотя это обвинение было поистине смехотворным – к партии кадетов «Киевская мысль» не имела никакого отношения и нередко остро и едко критиковала позиции кадетов.

   Издателями газеты были предприниматели Р.К. Лубковский и Ф.И. Богданов, редакторами – талантливые журналисты А.Н. Николаев и И.И. Тарновский, которые смогли превратить свое издание в общероссийское. Благодаря финансовой помощи некоторых крупных собственников юга России, в частности киевского предпринимателя (бизнес в сахарной, мукомольной промышленности, трамвайное дело), известного мецената Л.И. Бродского, газета получила широкое распространение и могла позволить себе остаться на либеральных позициях даже в то время, которое революционеры, а позже советская историография называли «столыпинской реакцией».

   Когда в 1907 г. киевский, подольский и волынский генерал-губернатор, будущий военный министр В.А. Сухомлинов издал постановление о наложении штрафа на редакции за публикацию «криминальных материалов», «Киевская мысль» сравнительно безболезненно выходила из положения, так как обладала необходимыми денежными средствами и позволяла себе публикации крамольных материалов, отделываясь легкими для газеты штрафами. В «Киевской мысли» сотрудничал Горький. В газете было опубликовано несколько очерков В.Г. Короленко. В ней появлялись статьи меньшевиков, в частности – Мартынова. Газета стяжала себе популярность в широких демократических общественных кругах, в частности принципиальной и смелой атакующей позицией во время антисемитского дела Бейлиса.

   В ежедневной прессе того времени обычно не публиковались фотографии, но «Киевская мысль» была исключением: она еженедельно выпускала иллюстрированное приложение в виде небольшого по объему и по формату журнала. Тираж ее был также весьма внушительным. Составляя вначале 25 тысяч, он поднялся к 1916 г. до огромной для формально периферийной газеты цифры 70 тысяч экземпляров[754].

   Троцкий, рассказывая о своем сотрудничестве в этом издании, называл «Киевскую мысль» газетой с «марксистской окраской» и подчеркивал, что работал там с согласия ЦК и Ленина: «Киевская мысль» была самой распространенной на юге радикальной газетой с марксистской окраской. Такая газета могла существовать только в Киеве с его слабой промышленной жизнью, неразвитыми классовыми противоречиями и большими традициями интеллигентского радикализма. Mutatis mutandis[755] можно сказать, что радикальная газета возникла в Киеве по той же причине, по которой «Симплициссимус» возник в Мюнхене. Я писал в газете на самые разнообразные, иногда очень рискованные в цензурном смысле темы. Небольшие статьи являлись нередко результатом большой подготовительной работы. Разумеется, я не мог сказать в легальной непартийной газете всего, что хотел сказать. Но я никогда не писал того, что не хотел сказать. Статьи мои из «Киевской мысли» переизданы советским издательством в нескольких томах[756]. Мне не пришлось от чего бы то ни было отказываться. Может быть, не лишним будет сейчас напомнить и то, что в буржуазной печати я сотрудничал с формального согласия Центрального комитета, в котором Ленин имел большинство»[757].

   Конечно, Троцкий смещал акценты. «Киевская мысль» не была марксистской, даже если и иметь в виду, что марксистом был Троцкий. ЦК разобщенной социал-демократической партии не давал согласия Троцкому на сотрудничество с «Киевской мыслью», да Троцкий этого согласия и не запрашивал. Ленин стоял не во главе ЦК, а был во главе своего «карманного» ЦК большевистской фракции, и о поддержке ленинским ЦК или самим Лениным Троцкого в этом вопросе и говорить не приходится. Ленин в тот период мог помочь Троцкому только быть похороненным. Ни в каком другом вопросе, кроме зарывания Троцкого в могилу, Ленин поддержки Троцкому оказывать бы не стал.

   Конечно, несмотря на свое заявление, что он не отказывается от статей, опубликованных в «Киевской мысли» и в других близких ей по духу изданиях, Троцкий по существу всячески оправдывался перед читателями – своими сторонниками начала 30-х гг., участниками «левой коммунистической оппозиции», за «не вполне выдержанный» характер публикаций, преувеличивая степень риска, на который он шел, публикуя левые статьи. Находившийся за границей Троцкий рисковал максимум отказом в публикации. Сама газета рисковала только штрафом.

   В первые годы сотрудничества Троцкого в «Киевской мысли» его статьи были посвящены главным образом вопросам российской и европейской культуры, быта, идейным спорам, происходившим в интеллигентских кругах. Троцкий вспомнил о своем старом псевдониме Антид Ото, которым он пользовался в иркутской газете в самом начале века, и стал теперь подписывать им газетные материалы, направляемые в «Киевскую мысль». Иногда, очень осторожно, Троцкий пытался ввести в дискуссию понятия марксистского обществоведения, например «исторический материализм». В статье «О смерти и об эросе» он передавал свои впечатления (скорее всего, правдивые) от дискуссии, которая происходила в группе русских интеллектуалов в одном из парижских кафе[758]. С известным оттенком иронии автор прислушивался к спору тех, кто возражал против «исторического материализма» с позиции веры, и тех, кто, не придерживаясь религиозных убеждений, все же не видел в марксистском учении способа найти «примирение и избавление» – но не от неизбежной смерти, а от гнетущего душу психологического раздвоения. «Да ведь этого для меня – не для интеллекта моего, для воли моей – страшно мало», – сокрушался один из ораторов по поводу материалистического понимания истории.

   Продолжением идейного спора с «идеалистическими приват-доцентами» являлась статья «Эклектический Санхо-Панса[759] и его мистический оруженосец Дон-Кихот»[760]. Используя образы Мигеля Сервантеса, причем нарочито «переставляя» их, превращая Дон Кихота из рыцаря в оруженосца, а Санчо Пансу – в хозяина, господина, Троцкий высмеивал тех, кто утверждал, что «нынче реализм окончательно упразднен», а его остатки сохранились лишь на задворках – в марксистских брошюрах. Этих критиков, а заодно с ними поэта М.А. Кузмина, упразднившего «законы естества» (имелся в виду рассказ писателя «Крылья», сюжет которого был связан с тогда еще казавшейся диковинкой однополой любовью), Троцкий именовал интеллектуальными трусами, потому, мол, что они боятся завтрашнего дня и «завидуют даже мистикам, несмотря на то, что так покровительственно хлопают их по плечу».

   Продолжением той же темы, но на значительно более серьезном уровне, была статья, содержавшая критику современных религиозных философских теорий, разрабатываемых Д.С. Мережковским, Н.М. Минским (Виленкиным), С.Н. Булгаковым, Н.А. Бердяевым[761]. Отнюдь не следуя ленинской манере голословного бичевания неприемлемых или неудобных философских взглядов, которая столь явно проявилась в книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм»[762], Троцкий стремился доказать бесплодие отечественных мистиков. Для Троцкого они были крайне индивидуалистичны; у каждого из них была своя собственная система «вечной абсолютной божественной правды»; они не связаны были с «великой наседкой» народом и со стихийным религиозным творчеством, которое черпается «из глубокого колодца души народной». Троцкий был весьма оптимистичен в своей уверенности в торжестве позитивного знания. Он завершал статью словами: «А если теперь принять во внимание, что со времени Лютера[763] черт неверия имел в своем распоряжении четыре поучительных столетия, в течение которых он прилежно изучал естественные науки, то придется окончательно прийти в выводу, что г. Бердяев при слабых силах его с чертом никогда не управится… Безнадежное дело!»

   Многие статьи Антида Ото в «Киевской мысли» были посвящены конкретным событиям художественно-культурной жизни – отдельным литературным произведениям, выставкам изобразительного искусства, другим событиям художественной жизни австрийской столицы и т. п. Все эти статьи отличались великолепным слогом, убедительностью, по крайней мере внешней, непререкаемостью суждений и в то же время отличным, возможно только на первый взгляд, знанием фактов и явлений, о которых шла речь.

   Среди этих работ выделялась большая статья «Мережковский», которая была опубликована в двух номерах «Киевской мысли»[764]. Как и другим работам, публиковавшимся в киевской газете, этой статье был свойствен весьма критический, иронический, порой чуть ли не презрительный тон не только по отношению к самому писателю и философу, но и по отношению к его новым друзьям – «господам Гессену и Милюкову» из кадетской партии, которые решили, что «пророчествование сие во благовремение». Пытаясь анализировать характер мистицизма Мережковского, Троцкий видел его особенность, как это ни покажется противоречивым, в его светском характере. «В ожидании грядущего завета г. Мережковский не только постное приемлет, но и скоромненькое. И скоромненькое-то даже предпочтительно», – писал Троцкий ехидно.

   По мнению автора статьи, революция 1905 г. оказала немалое воздействие на эволюцию Мережковского. В то время как Струве, Бердяев, Булгаков двигались слева направо, Мережковский совершал сдвиги в противоположном направлении. «Революционная эпоха произвела трещину в его индивидуалистической скорлупе и показала, что есть на свете не только «я» и культура, но и третий фактор – масса». Троцкий соглашался с тем, что Мережковский пользовался определенными симпатиями на Западе, но в России он в лучшем случае встречал «скептическую благожелательность» со стороны либеральных деятелей. В то же время Троцкий был весьма скептичен в отношении возможности воздействия творчества Мережковского на общественное сознание: «Верует ли он окончательно? Если говорит, значит, верует. Но заражать других своей верой ему не дано. Он всегда являет вид тревожный, но он никого не тревожит. Он страшно богат титаническими антитезами, но они не волнуют, не врываются в сознание, не запоминаются… Ему не хватает немногого: подлинной страсти».

   Именно на этом фоне Троцкий бросал писателю вызов – «непосильное испытание» со стороны «исторического, эволюционного или диалектического метода, который составляет самую сущность современной умственной культуры». Разумеется, следовало бы оставить на совести Троцкого приравнивание марксистской философии к «современной умственной культуре».

   Журналист Антид Ото постепенно расширял сферу своих интересов, пользуясь явным сочувствием со стороны редакции. От отдельных областей культурного творчества, от конкретных художественных фактов он переходил к общим рассуждениям по поводу усиления консервативных тенденций в интеллигентской среде и мещанства как «социального факта», который становится реальным в его западноевропейском понимании. Троцкий высмеивал претензии некоторой части философов, публицистов и критиков на российскую «особую историческую миссию». «Из гигантской встряски последних лет он [мещанин] выходит точно из римских терм (чтобы не сказать – из московской бани) – очищенный, благоумиротворенный и культурно-самодовольный»[765].

   В редких случаях редакция «Киевской мысли» вынуждена была отказывать Троцкому в публикации его материалов или же затягивала их помещение в газете. В июне 1922 г., комментируя свою статью «Об интеллигенции», Троцкий снабдил ее примечанием: «Настоящая статья написана была в тоне вызова тому национально-кружковому мессианству интеллигентских кофеен, от которого даже на большом расстоянии (Петербург, Москва – Вена) становилось невмоготу. Статья долго лежала в портфеле «Киевской мысли»: редакция не решалась печатать. Начинавшееся политическое оживление 1912 г. освежило атмосферу, и статья увидела свет, правда, с жестокими сокращениями. В этом своем урезанном виде она печатается и здесь»[766].

   Восстановить сокращенные киевской редакцией места Троцкий не потрудился.

   Статья действительно давала весьма пессимистичную картину всей духовной жизни России после революции 1905 – 1907 гг. Характер «мрачного кошмара последних лет» определялся здесь как «веховщина» – по названию сборника «Вехи», вышедшего в 1909 г. В числе авторов этого сборника были видные философы, экономисты, литераторы, политики Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, С.Л. Франк. Оценивая прошлое участие широких кругов интеллигенции в революционном движении как тяжкую ошибку, большинство авторов призывали своих коллег к оказанию идейной поддержки в деле умиротворения России, в частности путем сотрудничества с правительством Столыпина.

   Такая позиция вызвала самый резкий и решительный отпор со стороны не только революционных, но и леволиберальных сил, в первую очередь всех фракций социал-демократии.

   Троцкий не остался в стороне. Он был в числе наиболее рьяных критиков «Вех», если не самым жестким их противником. Однако свою статью он задумал и реализовал в широком контексте культурологии, прежде всего с позиций места и роли левой российской интеллигенции в качестве «национального щупальца, продвинутого в европейскую культуру». Эта специфическая роль породила, однако, «необузданное высокомерие», не имевшее под собой серьезных оснований. Именно поэтому так легко поворачивалась интеллигенция от одного – революционного – мессианства к другому, прямо противоположному, религиозному. Впрочем, Троцкий выражал уверенность, что с «апостольством интеллигенции» теперь покончено. «Как бы ни было само по себе значение интеллигенции, в будущем оно может быть только служебным и подчиненным. Героическое заместительство всецело относится к эпохе, отходящей в вечность».

   В «Киевской мысли» Троцкий выступал и по другим вопросам – размышлял о причинах самоубийств, об отличиях русского и американского быта, о зарождавшемся футуризме, об экономических взглядах М.И. Туган-Барановского, о судьбах толстых журналов, о трудах чешского профессора Томаша Масарика… Обширное эссе он посвятил начинающему литературному критику Корнею Чуковскому. Отдавая должное эрудиции молодого исследователя, Троцкий в то же время жестко критиковал конкретные его оценки, заостряя внимание в издевательской форме на личности автора, который почему-то Троцкому очень не нравился.

   Вплоть до 1912 г. Троцкий не публиковал в «Киевской мысли» статей откровенно политического содержания, хотя его позиция по некоторым культурно-политическим вопросам, да и общая социальная позиция вполне четко прослеживались во многих материалах. «Опробовав» венского журналиста, высоко оценив его хватку, широту кругозора, умение преподносить материал оригинально и интересно, проникшись к нему доверием, редакция газеты в середине 1912 г. обратилась к Антиду Ото с заманчивым предложением: в качестве собственного корреспондента поехать на Балканский полуостров и освещать очевидно назревавший там военно-политический конфликт. Согласие, которое было немедленно дано, означало, что Троцкий брал на себя обязательство отражать события на полуострове более или менее объективно, в определенной мере отвлекаясь от социал-демократической политической целесообразности, хотя издатели понимали, что Троцкий не откажется от нее полностью, что это было бы для него немыслимо.

   Видимо, были некоторые особые причины, по которым Троцкий, обычно очень осторожный в принятии на себя обязательств, особенно в таком неоднозначном деле, как сотрудничество в либеральной газете, решил согласиться на предложение киевлян. Неудача с созданием Августовского блока, почти сразу же возникшие столкновения между вошедшими в него группами вызывали естественное чувство раздражения, которое Троцкий надеялся как-то подавить, занявшись совершенно новой для него областью журналистской деятельности – работой иностранного корреспондента. Троцкому интересно было поближе познакомиться с тем регионом, в котором он побывал всего лишь несколько дней в 1910 г., да к тому же только в одной стране – Болгарии. Можно полагать, что он советовался по поводу целесообразности принятия предложения со своим другом Раковским. Наконец, 1912 г. оказался особенно трудным для семьи Льва Бронштейна в материальном отношении, и Троцкий поспешил воспользоваться предложением киевской газеты еще и для того, чтобы хотя бы в некоторой степени поправить свои финансы.

   Перед выездом на Балканы Троцкий договорился также о сотрудничестве с петербургской газетой «День», которую начала выпускать группа меньшевиков, а помимо этого еще и со своим родственником М.Ф. Шпенцером, издававшим теперь газету «Одесские новости». Непосредственно перед выездом Троцкий просмотрел обширную литературу по истории и современному положению Балканских стран и их внешней политике, попытался изучить полуостров как театр для возможных военных действий и даже написал небольшой реферат с известным социально-психологическим оттенком под названием «Храбрость черногорца и храбрость албанца»[767]. Троцкий действительно оказался в «пороховом погребе» Европы как раз в тот момент, когда там разразился военный пожар.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Дмитрий Самин.
100 великих композиторов

Игорь Муромов.
100 великих авиакатастроф

Тамара Т. Райс.
Византия. Быт, религия, культура

В. А. Зубачевский.
Исторические и теоретические основы геополитики

Валерий Демин, Юрий Абрамов.
100 великих книг
e-mail: historylib@yandex.ru