Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

под ред. В.В. Фомина.   Варяго-Русский вопрос в историографии

Антинорманизм и варяго-русский вопрос в трактовке филолога Мельниковой

Против историков-антинорманистов походом двинулись не только археологи. С ними плечом к плечу выступает Е.А.Мельникова, неприязнь которой к оппонентам с годами переросла в нечто большее. Более того, она раньше всех забила тревогу в печати, зорко усмотрев приближающуюся опасность, угрожающую научному благополучию норманистов. Еще в конце 2007 г. в интервью журналу «Русский Newsweek» Мельникова поделилась беспокойством, что «несколько лет назад среди историков произошел "ренессанс средневековья"», выразившийся в всплеске «антинорманизма, причем примитивного, основывающегося на работах середины XIX в. Этот всплеск был спровоцирован администрацией президента, это чисто политический заказ». И в качестве примера она привела, по ее словам, «нашумевшую "антинорманистскую" конференцию "Рюриковичи и российская государственность", которую некоторые историки считают патриотической пиар-акцией Кремля»215 (состоявшаяся в Калининграде в 2002 г. Международная конференция была посвящена 1140-летию призвания варягов на Русь).
Но, во-первых, на этой конференции, прозвучало почти тридцать докладов и выступлений (в том числе Мельниковой), и среди них лишь три были сделаны с позиций антинорманизма. Во-вторых, автор настоящих строк, как участник той конференции, получил официальное приглашение на нее не от Кремля, а от непосредственного начальника Мельниковой, ректора Российского государственного университета гуманитарных наук и директора Института всеобщей истории РАН академика А.О.Чубарьяна. В-третьих, на всех заседаниях этой якобы «антинорманистской» конференции председательствовали только представители Института всеобщей истории РАН - Е.А. Мельникова, В.Д. Назаров, С.М. Каштанов, бывшие «антинорманистами» только тогда, когда это приносило им какие-то дивиденды, - в советское время. А возмущение Мельниковой, конечно, понять можно - впервые за многие годы, да еще на конференции такого уровня, да еще в присутствии большого числа слушателей спокойно была отвергнута монополия норманистов на истину. Приехав приятно провести время и в очередной раз в кругу своих мило побеседовать, как о близких родственниках, о норманнах и их роли в русской истории, они были неприятно удивлены тем, что есть, оказывается, иные мнения по поводу начальной истории Руси, в которой этим норманнам нет места.

Такого посягательства на святые для нее «истины» Мельникова, конечно, не могла снести. И ее беспокойство «ренессансом средневековья» все росло и рослой, наконец, проросло статьей «Ренессанс Средневековья? Размышления о мифотворчестве в современной исторической науке», которую журнал «Родина» опубликовал в 2009 г. (№ 3,5) и в которой представлен еще один ряд измышлений о варяго-русском вопросе и антинорманизме (норманисты словно соревнуются в том, кто из них по «оригинальнее» втопчет его в грязь). Ведь главное в ней - не разговор по существу, а попытка примитивно заболтать важнейшую проблему нашей истории и посредством логических ловушек и явного обмана ввести читателя в самое серьезное заблуждение (а так обычно поступают, когда нечего возразить). Показательно, что свои раздраженные «размышления» Мельникова начала не с главной цели - с антинорманизма, ибо норманисты несколько столетий не могут, при использовании огромного интеллектуального и политического ресурса, опровергнуть его положения, а с создания ему - а этот способ проверен веками - предельно негативного фона из исторических мифов, нелепиц и фальшивок, вызывающих законное негодование ученых. Из мифов, засоряющих и искажающих отечественную историю, это прежде всего мифы А.Т. Фоменко и Г.В. Носовского, а из фальшивок - «Влесова книга».

И какие чувства у читателей, у профессиональных историков, прекрасных знатоков своих проблем, но не специалистов в варяго-русском вопросе, может вызвать антинорманизм, преподнесенный в такой грязной и дурно пахнущей упаковке, вопрос, конечно, излишний. Но Мельниковой этого мало. Стараясь вызвать негативное восприятие патриотизма перед своей «филиппикой» в адрес якобы и порожденного только этим чувством антинорманизма, она связывает создание «Влесовой книги» с «наивным патриотизмом, к которому - в условиях отрыва от Родины - тяготели многие русские эмигранты» (№ 3, с. 57). Хотя появление этой фальшивки евразийства, представляющего собой, по точной характеристике К. Раша, «самую подлую форму русофобии» и выросшего на почве, подчеркивал А.Г. Кузьмин, украинского национализма XIX в. и пантюркистской идеологии «младотурок» начала XX в., имело иные причины. Фальшивый характер «Влесовой книги» в свое время вскрыли В.И.Буганов, Л.П.Жуковская, А.Г.Кузьмин, Д.С.Лихачев, Б.А.Рыбаков, О.Н.Творогов216 и др. В 1994 г., в самый разгар перекраивания нашей давней и недавней истории и появления большого числа фальшивок, против этой мощной кампании, лишающей нас прошлого, а значит и будущего, выступил только антинорманист Кузьмин, на страницах «Литературной России» назвавший авторов «дилетантских фантазий, чаще весьма ядовитого содержания», в том числе создателей «Влесовой книги», «мародерами на дорогах истории»217.
Да выступил так, что ему этого до сих пор не могут простить почитатели «Влесовой книги», например, патриот РЖданович (см. газету «Новый Петербурга». 8 апреля 2010 г. № 13 (915). С. 4). Надлежит также сказать, что издательство «Русская панорама», в котором выходят работы С.А.Гедеонова, А.Г.Кузьмина, В.В.Фомина, сборники, посвященные развенчанию мифов норманизма, в 2000-2003 гг. выпустило восемь книг, со страниц которых ведущие специалисты разных областей наук показывают всю ложь «размышлений» Фоменко и Носовского о русской истории218. Но до 2009 г. норманист Мельникова своего голоса-протеста ни против «Влесовой книги», ни против творцов «новой хронологии» не подавала.
Теперь же в деле дискредитации антинорманизма все сгодилось. В том числе и поза борца с мифотворчествами «Влесовой книги» и Фоменко с Носовским, и, конечно, образ страшных антинорманистов, которым Мельникова посвятила раздел под названием - без кавычек! - «Немцененависть на новый лад» (но оставив всех в неведении, каким был «старый лад»). Тем самым выставляя их, в том числе перед зарубежным читателем, в качестве оголтелых экстремистов, разжигающих ненависть к немцам (а почему они оказались крайними?) своими печатными работами. Но ей мало и этого. И, чтобы уж окончательно замарать скроенный норманистами тандем «патриотизм-антинорманизм», Мельникова привязывает к нему товарища Сталина: «Патриотические мотивы - осознанно или подсознательно - доминируют и в возродившемся в 2000-е годы антинорманизме, как доминировали они в XVIII веке в полемике Михаилы Ломоносова с немецкими историками, в середине XIX века - в годы подъема славянофильства, в середине XX - в условиях сталинской борьбы с "космополитами"» (№ 3, с. 57).

А так как после распада СССР основы национального самосознания рухнули: «гордиться стало нечем, комплекс победителя сменился комплексом побежденного, старая система ценностей оказалась ложной», то, по ее заключению, «одним из ответов на идеологический дефицит» стало «возрождение антинорманизма - в его "гедеоновском" варианте, причем не только для широкого читателя, но и для людей, стремящихся найти или создать "национальную идею" в условиях идеологического кризиса. Задуманная как сугубо научная конференция "Рюриковичи и российская государственность", проведенная в Калининграде в 2002 году, превратилась в начало широкой кампании по рекламированию антинорманизма в СМИ» (№ 3, с. 57-58). На сей раз Мельникова сменила гнев на милость и уже не негодует на Администрацию Президента, якобы спровоцировавшую «примитивный антинорманизм» (на большее она, получается, и не тянет), и не преподносит калининградскую конференцию в качестве «патриотической пиар-акции Кремля».

Мрачных красок в портрет антинорманизма Мельникова добавляет еще тем, что характеризует его как посягателя на самое святое в науке - на свободу мнений, тогда как в исторической науке, взывает она к понятным чувствам читателя и вызывая у него понятное чувство к такому посягательству, «как правило, сосуществуют различные точки зрения на одно и то же явление, его различные интерпретации», и что «расхождения во взглядах на конкретные исторические события имели место даже в советское время» (№ 3, с. 58 и прим. 20). Слова Мельниковой о приверженности норманистов к «различным интерпретациям» варяго-русского вопроса - сенсационная новость, которая на проверку историографией оказывается очередным норманистским блефом. Вплоть до второй половины XIX в., констатировал в 1899 г. Н.П.Загоскин, поднимать голос против норманской теории «считалось дерзостью, признаком невежественности и отсутствия эрудиции, объявлялось почти святотатством. ... Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться»219 (и абсолютно ненормальную для науки ситуацию удалось переломить лишь гению С.А. Гедеонова).
Этот же научный террор против антинорманизма, прикрываемый марксизмом и классовым подходом, присутствовал в советские годы. Так, в 1974 г. А.А.Зимин обвинил А.Г.Кузьмина в отсутствии понимания «классовой и политической сущности летописания», в отсутствии классовой характеристики деятельности князей и их идеологии, классовой оценки крещения Руси. Процитировав слова Кузьмина, что советские исследователи «не пересматривали заново многих постулатов норманской теории», Зимин уверял, что они «вели ожесточенную борьбу с норманизмом» и своим «упорным и настойчивым трудом достигли крупных успехов в изучении проблемы возникновения древнерусской государственности», и что концепция самого Кузьмина является «несостоятельной». В 1983 г. И.П. Шаскольский бросил, как говорилось выше, обвинение подлинным антинорманистам советских лет В.Б.Вилинбахову и А. Г. Кузьмину в недопонимании марксистской концепции происхождения государственности на Руси, на страже которой стояли не только «советские антинорманисты», но и репрессивный аппарат СССР. В 1989 г. Е.А.Мельникова в соавторстве с В.Я.Петрухиным строго-настрого наказывали коллегам со страниц всесоюзного академического журнала, чем они должны заниматься, а о чем не должны даже и задумываться. Ибо, по их мнению, «продуктивность и научное значение антинорманизма заключается не в оспаривании скандинавского происхождения русских князей, скандинавской этимологии слова "Русь"», не в отрицании присутствия скандинавов в Восточной Европе, а в освещении тех процессов, которые привели к формированию государства, в выявлении взаимных влияний древнерусского и древнескандинавского миров». А в адрес историка Кузьмина, жившего не по правилам этих «антинорманистов-марксистов», а по правилам истинной науки, и потому правомерно указывавшего - с фактами на руках - на явную нелепость скандинавской трактовки имени «Русь», ими пренебрежительно было сказано, что он не имеет «филологической подготовки»220.

Этот же научный террор против антинорманистов в ходу и сегодня. Так, в мае 2007 г. на конференции в Эрмитаже «Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого света» Петрухин после доклада автора этих строк «Южнобалтийские варяги в Восточной Европе», бурно реагируя на посягательство, в его понимании, на единственно «верное научное направление» - норманизм, в оскорбительной форме обрушился на В.Н. Татищева, М.В.Ломоносова, А.Г. Кузьмина, на докладчика, заявив, что их воззрения не имеют отношения к науке и что за эти воззрения надо «бить канделябрами». Эти слова и горячие призывы «за дружбу» прозвучали в многочисленной аудитории, в которой находились, кстати сказать, немецкие исследователи. Но присутствующая там Мельникова не напомнила любителю хвататься за канделябры (хорошо, что не за пистолет), желавшему тем самым придать большую «весомость» своему разговору с несогласными, о их законном праве на свое мнение.
А затем другой приверженец «объективного» взгляда на варяжский вопрос, председательствующий археолог Д.А. Мачинский не позволил Фомину принять участие в дискуссии (только на следующий день, когда ему, видимо, объяснили, что его действия не вяжутся со свободой научной мысли, о чем любят разглагольствовать норманисты, одновременно затыкая рот оппонентам, мне было «милостиво» разрешено выступить в поспешно организованной дискуссии «вчерашнего дня»221). Наконец, смысл самой статьи Мельниковой, если отбросить кустарно сработанные ею декорации, это «Не сметь иное мнение иметь». При этом она, как и в 1989 г., дает указания антинорманистам, чем им заниматься, и грозно, словно хмурый прораб на утренней планерке, спрашивает, почему они не проделали заданную ею работу: «Ведь, действительно, связи Руси с балтийскими славянами - если они существовали - неизвестны. Вот широкое поле деятельности: есть ли упоминания таких связей в источниках (разумеется, ранних, а не XVII века), если есть, то что о них рассказывается, как они изображаются... Почему эта работа не проделана, вместо того, чтобы в бог знает который раз утверждать, что русь и руги - одно и то же?» (№ 5, с. 57).
Дополнительно Мельникова, а это также подкупает читателя, уже и так проникшегося полным доверием к ней, как стойкому борцу за историческую правду, произносит совершенно правильные слова и прописные истины, при этом обвиняя антинорманистов в их незнании и говоря, что источники им «сильно мешают». Кто будет спорить, например, с тем, что «источники и их истолкование - непременная и обязательная основа, на которой строится любое научное исследование», что «любое утверждение требует адекватных доказательств, а конечное построение теории производится с помощью жесткой системы доказательств, в которой невозможны априорные или неаргументированные суждения. Это азы, известные любому студенту исторических факультетов» (№ 3, с. 58). Но то, что известно студентам исторических факультетов, совершенно не известно - не на словах, а в плане руководства к действию - самой Мельниковой, никогда не бывшей студенткой исторического факультета и не изучавшей того, что обычно изучают будущие историки, включая, разумеется, и источниковедение, без овладения теоретическими и практическими азами которого в исторической науке делать просто нечего.

«Ниспровергательница» антинорманизма Мельникова - выпускница романо-германского отделения филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова, где из исторических дисциплин прослушала историю КПСС и, вполне возможно, даже получила по этому предмету «отлично». И кандидатскую диссертацию - «Некоторые проблемы англо-саксонской героической эпопеи «Беовульф» - она защитила в 1970 г. по профилю своего базового образования, т. е. филологии (обращает на себя внимание довольно невразумительная - даже для курсовой работы - формулировка проблемы). Но в 1990 г. филолог Мельникова каким-то чудом «превратилась» в доктора исторических наук, защитив в Институте всеобщей истории по специальности 07.00.03 диссертацию «Представления о Земле в общественной мысли Западной и Северной Европы в средние века (V-XIV века)» (что-то не припоминается, чтобы кандидат исторических наук вдруг стал доктором филологических наук, да еще бы затем взялся учить профессиональных языковедов основам их специальности. Случай с Мельниковой, кстати, не единственный, и уже ряд филологов, вместо того, чтобы защищать докторские степени по своей родной специальности, успешно «защитил» их по истории Древней Руси). Одномоментное «превращение» Мельниковой в высокодипломированного историка на бумаге не означает, что она стала таковым на деле (и у чудес бывают свои пределы). И в этом плане она, как «историк», совершенно равноценна тем же докторам физико-математических наук Фоменко и Носовскому, наверное, высококлассным специалистам в области математики, но полнейшим дилетантам и провокаторам в русской истории.

Наша наука знает примеры, когда люди, не будучи историками по образованию, очень многое сделали для изучения истории России. Это русские В.Н.Татищев, М.В.Ломоносов, Н.М.Карамзин, И.Е.Забелин. Это немцы Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер. И, как я говорил в 2005-2006 гг. в работах «Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу», «Ломоносов: Гений русской истории», а также докторской диссертации, протестуя против отрицательной оценки вклада немецких ученых в развитие отечественной исторической мысли, несмотря на их весьма серьезные ошибки (а у кого их нет?) во взглядах на прошлое России, «не может быть никакого сомнения в том, что имена немцев Байера, Миллера и Шлецера являются таким же достоянием русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина и других замечательных деятелей нашей науки», и что они имеют «весьма значимые заслуги... перед русской исторической наукой»222.

То, что к этому ряду блестящих историков-«неисториков» нельзя прибавить Мельникову, которая как была, так и осталась, несмотря на все пертурбации и свои потуги, переводчиком, видно хотя бы из того, как она прочитала мою монографию «Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу» (М.: «Русская панорама», 2005), в своих «размышлениях» преподнося ее, утвержденную к печати решением Ученого совета Института российской истории РАН, в качестве примера недоброкачественного отношения к источникам и историографии и делая это только потому, что она написана не с позиций так пылко любимого ею норманизма.
И о каком тогда понимании Мельниковой сложнейших источниковедческих проблем может идти речь, если она не может читать даже исторические монографии, т. к. из семи глав названной работы смогла осилить только одну, последнюю. И только по этой главе решила, собрав очень большую аудиторию, устроить автору показательный разнос, вменяя ему в вину то, что он отвел ПВЛ «всего две страницы», что он «полностью игнорирует источниковедческие исследования» этой летописи, что у него не найдешь фамилий летописеведов, например, А.А.Шахматова, А.Е.Преснякова, Д.С.Лихачева, А.А.Гиппиуса (№ 5, с. 55,57, прим. 5). При этом она даже не потрудилась ознакомиться с оглавлением книги, где две главы - «Норманистская историография о летописцах и Повести временных лет» и «Сказание о призвании варягов в историографической традиции» (главы 4 и 5, с. 200-335) - посвящены детальному рассмотрению источниковедческих и историографических аспектов изучения ПВЛ и ее составных частей (да и в аннотации, которую обязательно читает и непрофессионал, четко сказано, что «источниковедческая часть работы содержит подробный историографический обзор по вопросу складывания древнейшей нашей летописи Повести временных лет и Сказания о призвании варягов»).

Или хотя бы заглянуть в именной указатель, в котором приведены фамилии названных ею ученых с перечнем десятков страниц, где речь идет о них и других специалистах в области летописеведения, начиная с В.Н.Татищева, Г.Ф.Миллера и заканчивая современными, большинство из которых Мельниковой, никогда не занимавшейся проблемами летописания, абсолютно незнакомо (она даже не знает известную студентам младших курсов исторического факультета истину, что летописи являются сводами, в связи с чем летописцев, на протяжении долгого времени - со второй половины X до начала XII в. - в той или иной мере работавших над созданием ПВЛ, привлекая, т. е. сводя с этой целью разнохарактерный материал, в науке принято именовать «сводчиками», и что в работах специалистов присутствует понятие «августианская» легенда, применяемое к первой части «Сказания о князьях владимирских»),
И ей давно надо было знать, что в научных исследованиях по истории не принято валить все в одну кучу - и критику противоположной точки зрения, и систему доказательств своей. Поэтому, в первых шести главах монографии (с. 8-421) продемонстрирована, с обращением ко всему кругу источников по варяго-русскому вопросу и к историографическому наследию (а в общей сложности это более тысячи двухсот наименований на русском, латинском, немецком, шведском, финском, английском и других языках), несостоятельность всех положений норманской теории. И лишь только затем в 7 главе «Этнос и родина варяжской руси в свете показаний источников» - письменных, археологических, нумизматических, лингвистических, антропологических - доказывается южнобалтийская родина варягов и варяжской руси (с. 422-473). И доказывается обращением к богатейшему материалу, говорящему о существовании самых давних и крепких связей на Балтике между южнобалтийскими и восточноевропейскими славянами (а об этих связях, которые не знает Мельникова, науке известно уже не одно столетие), и в первую очередь, массовыми археологическими находками, которые она - то ли по незнанию, то ли по умыслу - характеризует как «немногие и узколокализованные» и «исключительно в Приладожье» (№ 5, с. 57).

Совершенно напрасно Мельникова гневается, обвиняя автора и в других, рожденных ее непрофессионализмом, грехах. Уделяя пристальное внимание критике воззрений норманистов, я, что вполне естественно, к их числу отношу тех представителей науки, кто отстаивал в прошлом и отстаивает сейчас норманство варягов и руси. И странно, конечно, слышать от Мельниковой, что антинорманисты именуют норманистами всех, кто отказывается «признать варягов балтийскими славянами» (№ 5, с. 57, прим. 23). По такой логике к норманистам следует отнести тогда крупнейшего антинорманиста прошлого Д.И. Иловайского, признававшего норманство варягов и категорично отрицавшего версию антинорманиста С.А. Гедеонова о их южнобалтийском происхождении, но вместе с тем принявшего его концепцию о руси как славянском племени (поляне-русь), жившем в Среднем Поднепровье. Но эту концепцию Мельникова связывает, опять же по причине незнания простейших вещей, с именем советского академика М.Н.Тихомирова (№ 5, с. 57), хотя в монографии имеются на сей счет самые подробные разъяснения (с. 131, 139, 142-143, 280, 294-295).

По той же причине она возвела интерпретацию «об основании Древнерусского государства» среднеднепровской русью «к народным этимологиям Ломоносова (русь = ираноязычные роксоланы и загадочные росомоны)», хотя наш гений, как это видно из его работ, выводил русь с южнобалтийского побережья, видя в ней потомков роксолан, переселившихся из Причерноморья в Пруссию, о чем также говорится в монографии (с. 101-102). Разумеется, что Фомин не мог пройти мимо, вопреки заверениям Мельниковой (№ 5, с. 55), и русских названий днепровских порогов Константина Багрянородного, и Вертинских аннал (с. 380-385), тенденциозно интерпретируемых в пользу норманской теории. Ее только правда, что Фомин обошел молчанием сообщение Константина Багрянородного «о славянах как пактиотах, то есть данников росов...». Но если она придает этому свидетельству силу аргумента в пользу норманской теории, то тогда норманнами Мельникова может считать все наше дворянство поголовно до 1861 года. А в 6 главе (частично и в главе 4) впервые в науке приведена и проанализирована вся подборка разновременных - от самых ранних до самых поздних - летописных и внелетописных известий о варягах и варяжской руси (с. 200-203, 245-246, 336-376), в том числе и из ПВЛ, и из Правды Ярослава, и из Киево-Печерского патерика, и из «Вопрошания Кирика», якобы отсутствующих, обманывает далее читателей журнала «Родина» Мельникова, в моем исследовании. И это подборка также показывает несовместимость норманизма с наукой. Неоднократно, несмотря на ее утверждения (№ 5, с. 55, 57, прим. 17), привлекаются в монографии и показания исландских саг, и хрониста XII в. Гельмольда (с. 105, 341, 376-380, 440, 451), и многих других памятников, неизвестных Мельниковой.
Читая «обличения» Мельниковой, постоянно испытываешь очень большую неловкость за нее, за ругательный и высокомерный тон ее статьи, за бросающиеся в глаза и неспециалисту в варяго-русском вопросе ошибки и подтасовки (даже за стремление, хотя это, конечно, сугубо ее личное дело, создать конкуренцию гоголевской унтер-офицерской вдове). Чего, например, стоит только пассаж, что ее «всегда поражала удивительная непродуктивность антинорманизма. На протяжении почти 250 лет антинорманисты не ввели в науку ни одного нового источника...» (№ 5, с. 57). А как тогда быть с хрестоматийной Иоакимовской летописью, введенной в науку, наряду со многими другими памятниками, отцом русской истории и антинорманистом В.Н.Татищевым? Или с «Окружным посланием» константинопольского патриарха Фотия (60-е гг. IX в.), где говорится о пребывании росов на Черном море до призвания варягов, и введенным в науку антинорманистом М.В.Ломоносовым? Или с теми источниками, которые его же привели к выводу о существовании в истории Неманской Руси, а этот вывод затем поддержали и дополнительно обосновали, только наполнив его норманистским содержанием, Г.Ф. Миллер, Н.М. Карамзин, И. Боричевский, М.П. Погодин?223 Или, о чем уже речь шла, с многочисленными сведениями иностранных источников о руси и ругах, вводимыми в научный оборот многими поколениями антинорманистов и собранными воедино и изданными в 1986 г. антинорманистом А.Г. Кузьминым?

Если бы Мельникова всерьез занималась варяго-русским вопросом, его историографией и следила за литературой по теме, то она бы знала, что и сегодня антинорманисты не перестают вводить в научный оборот новые источники. Так, в 2002 г. Фомин впервые на русском языке опубликовал хранящееся в Государственном архиве Швеции (Sweden Riksarkivet. Muscovitica 671) очень важное послание Ивана Грозного шведскому королю Юхану III (октябрь 1571)224, которое позволило снять все норманисткие выдумки вокруг слов царя, прозвучавших в его послании от 11 января 1573 года. В последнем царь говорит, убеждая шведского монарха в законности прав России на Восточную Прибалтику, что с Ярославом Мудрым (а именно он заложил главный город этого края Юрьев-Дерпт, следовательно, изначально был владетелем Ливонии) «на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы» (в ту пору «немцами» именовали практически всех выходцев из Западной Европы, и этот термин был совершенно равнозначен по смыслу сегодняшнему «западноевропейцы»).

Но норманизм Н.М. Карамзина заставил его кардинально изменить слова Грозного: «а варяги были шведы». И в такой вот редакции этими словами - как мнение самих русских! - затем убеждали читателей, а те не могли не принять такой «веский аргумент», в выходе варягов из Швеции авторитетнейшие представители отечественной и зарубежной науки С.М.Соловьев, А.А.Куник, В.Томсен. При этом в силу своих норманистских убеждений даже не задумываясь над тем, что царь никак не мог варягов, положивших начало его династии и помогавших его предку покорять земли, захваченные затем Ливонией, отнести к шведам в самый канун начала борьбы России со Швецией за последнюю, что могло дать противнику очень важный исторический аргумент в обосновании притязаний на эту территорию225 (сейчас внимание на варягах-«немцах» поздних летописей заостряет В.Я. Петрухин226, не видя, что этот термин был синонимичен словам «латины», «римляне», «католики» и был наполнен географическим содержанием, указывая лишь на пределы Западной Европы, откуда вышли варяги227).

А в 1993-2005 гг. на материале того же Sweden Riksarkivet (Muskovitica 17), также Фоминым впервые введенном в научный оборот, были показаны истинные истоки норманизма, связанные со шведской донаучной историографией XVII в. (а этот материал приведен в первой части монографии на языке оригинала и в русском переводе, с. 24, 52, прим. 73 и 74). Шведские писатели XVII столетия, обслуживая великодержавные устремления своих правителей, частью из которых было установление господства в Восточной Прибалтике и северо-западных пределах России, энергично проводили мысль, что варяги - участники важнейших событий русской истории и основатели династии Рюриковичей - это шведы. Об этом говорили в сочинениях, выходивших в Швеции и Германии на шведском, немецком и латинском языках, П. Петрей (1614- 1615, 1620)228, Ю.Видекинди (1671, 1672)229, О.Верелий (1672), О.Рудбек (1689, 1698)230. Шведская природа варягов утверждалась в диссертациях Р.Штрауха и Э.Рунштейна, защищенных соответственно в 1639 и 1675 гг. в Дерптском и Лундском университетах231. В 1734 г. А.Скарин издал в Або «Историческую диссертацию о начале древнего народа варягов», т.е. шведов232. При этом все они за основу своих рассуждений брали сфальсифицированную шведскими политиками, желавшими любой ценой удержать захваченные в годы Смуты русские земли, речь новгородских послов, произнесенную 28 августа 1613 г. в Выборге перед братом шведского короля Густава II герцогом Карлом-Филиппом, в которой те якобы сказали, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик»233.
Эта фальшивка и легла в фундамент норманской теории, ставшей острием широких захватнических планов Швеции на Востоке. Еще в 1580 г. шведами была разработана программа территориальных приобретений за счет России (она, именуемая в зарубежной историографии «Великой восточной программой», являлась логическим продолжением программы установления шведского господства на Балтийском море «Dominium maris baltici» середины того же столетия, выдвинувшей задачу поставить под контроль балтийскую торговлю). И согласно «Великой восточной программы» планировалось захватить все русское побережье Финского залива, города Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу с уездами, большую часть русского побережья Баренцева и Белого морей, Кольского полуострова, северной Карелии и устье Северной Двины с Холмогорским острогом, установить контроль над Новгородом, Псковом, ливонскими городами, провести шведскую границу по Онеге, Ладоге, через Нарову. Целенаправленно двигаясь к решению поставленных в программе задач, Швеция в ходе Смуты овладела частью наших земель, а к 1621 г. завоевала Восточную Прибалтику234.
Есть еще несколько причин, объясняющих особенную привязанность шведов к норманской теории, в силу которых они буквально гонят своих предков на Восток. Одна из них заключается в том, что последние не участвовали в походах викингов на Запад и там действовали, что очень хорошо известно, только датчане и норвежцы. Но желание отметиться в истории викингов у шведских сочинителей XVII-XVIII вв. оказалось настолько велико, что этому комплексу несостоявшихся героев оказалось посильным не только создать - на фоне восхищения в тогдашней Европе действиями норманнов IX-XI вв. - псевдоистину о шведах-русах-варягах, но и навязать ее науке. А норманистская наука затем все гладко объяснила. Например, в 1862 г. А.А. Куник утверждал, что шведы редко бывали на западе, т. к. действовали на Руси под именем варягов. Затем В.Томсен говорил, что с начала IX в на запад шли главным образом датчане и норвежцы, а на восток - преимущественно шведы. А. Стендер-Петерсен даже провел своего рода «демаркационную линию», идущую с севера на юг от о. Готланда по р. Висле и речным системам восточной Галиции до Черного моря, на запад от которой, по его словам, «мы не встречаем представителей движения восточного, шведского, а на восток от нее мы не встречаем викингов». И в мифических действиях шведов на Руси Т.Ю.Арне, Х.Арбман, например, «видят самое яркое событие шведской истории "эпохи викингов"»235. То есть убери это «самое яркое событие шведской истории» эпохи викингов, то она очень сильно поблекнет.

В целом, вся статья Мельниковой, ассоциирующей себя, как и археологи Л.С.Клейн и В.В.Мурашова, с «академическим сообществом» (№ 5, с. 57, прим. 23), состоит из «разоблачений», в которых отсутствие правды с лихвой компенсируется характерным для норманистов апломбом. Так, приписывая Фомину отнесение фризских древностей «к балтийско-славянским», она попутно объясняет ему еще и азы географии: «...Фризы населяли побережье Северного, а не Балтийского моря» (№ 5, с. 57). Но ни А.Г. Кузьмин, ни я, развивающий его идею, не относим фризские древности «к балтийско-славянским», а говорим - и такую принципиальную разницу очень легко увидеть - о переселении в Восточную Европу с южнобалтийскими славянами неславянских народов, в частности, фризов. А о пребывании последних на Руси речь вообще-то давно ведется в науке. К примеру, известный археолог О.И.Давидан, основываясь на находках в ранних слоях IX-X вв. Ладоги фризских гребенок или, как она их еще квалифицировала, западнославянских, отмечала в 1968 и 1971 гг. присутствие среди ее жителей фризских купцов и ремесленников (при этом она не исключала и «прямых контактов» ладожан «с областями балтийских славян»).

И выводы Давидан с ссылкой на ее работы изложены в 7 главе (с. 458,472-473), которую Мельникова вроде бы смотрела. Там же приведена информация, что в захоронениях староладожского Плакуна, носящего славянское название, соответствующее характеру этого памятника - место погребения и плача по покойникам, представлены сосуды южнобалтийского типа, а в одном из них обнаружены обломки двух фризских кувшинов. И об этих обломках речь идет в статьях Г.Ф.Корзухиной и В.А. Назаренко соответственно за 1971 и 1985 гг., также названных в монографии. Следует добавить, что в 1990 г. Е.Н. Носов отмечал находки фризских гребней на Рюриковом городище, сопоставив их с теми, что были найдены Давидан в Старой Ладоге. В 1996 и 2003 гг. о фризских гребнях в ладожских находках говорил А.Н. Кирпичников, а в 2001 г. была опубликована статья покойного американского исследователя Т.С. Нунана, где он заострил внимание на находках в Плакуне фризских гребенок и фризских кувшинов, о которых писали Давидан и Корзухина. В том же 2001 г. немецкий ученый К. Хеллер предположил, что в Ладоге в ранний период в течение длительного времени, возможно, проживали фризы. О прямых контактах русских с фризами говорит и тот факт, на который в 1982 и 1986 гг. обращал внимание И.Херрман, что в старофризском имеется слово «сопа» - «монета, из древнерусского «куна» - «куница, куний мех, деньги»236.
В 2001 г. единомышленники Мельниковой преподнесли ее в качестве человека, который «играет судьбоносную роль в изучении древнейшей истории Руси»237. И это не юбилейное преувеличение, ибо на протяжении длительного времени она стоит во главе Центра «Восточная Европа в древности и средневековье» (Институт всеобщей истории РАН) и является ответственным редактором многих сборников, посвященных именно «древнейшей истории Руси», например, ежегодника «Древнейшие государства Восточной Европы». Тем самым она очень серьезно определяет вектор изучения истории Руси, хотя и не имеет к ней абсолютно никакого отношения ни по базовому образованию, ни по специальности докторской диссертации, да и сам этот вектор не блещет ни новизной, ни научностью.
Ибо имя ему, как метко сказал в 1836 г. Ю.И. Венелин, «скандинавомания», т. е. одержимость идеей выдавать, вопреки источникам, варягов и варяжскую русь, сыгравших важную роль в становлении русской государственности, за шведов. И, ведомая этой одержимостью, Мельникова, весьма смутно представляя, как уже указывалось в науке, и «методы исторического исследования, и богатейшую, почти четырехсотлетнюю историю разработки варяго-русского вопроса, и его многообразную источниковую базу, и методы исторической критики последней»238, решение этого сложнейшего вопроса отечественной истории сводит только к несколько знакомой ей сфере - лингвистике. И в ее «лингвистический набор» входят прежде всего якобы скандинавская этимология имени «Русь», якобы скандинавские имена верхушки Древней Руси и якобы скандинавские названия днепровских порогов.

Историка-профессионала, независимо от его отношения к проблеме этноса варягов и руси, уже не может не насторожить тот факт, что чисто исторический вопрос объявляют решенным посредством лингвистики и что все это решение построено только на одних предположениях. Так, в связи с тем, что ни в Швеции, ни в Скандинавии вообще не существовало народа «русь», то норманисты предполагают, а этому предположению давно придан вид истины, вошедшей в учебные пособия для вузов и школ, что имя «Русь» якобы образовалось от финского названия Швеции Ruotsi, исходной формой которого якобы была, как утверждает Петрухин вслед за шведом С.Экбу, «форма VI-VII вв. *rōtheR, где конечное R звучало как [z]», и означавшая «гребля, весло, плаванье на гребных судах» (от глагола róa «грести»), Мельникова не сомневается, что «Русь» восходит «к древнескандинавскому корню rōp-, производному от германского глагола *rōwan, "грести, плавать на весельном корабле" (ср. др.-исл. róa). Слово *гоР(е)г (др.-исл. róðr) означало "гребец, участник похода на гребных судах"... Так, предполагается (курсив мой. - В.Ф.), называли себя скандинавы, совершавшие в VII—VIII вв. плавания» в Восточную Прибалтику, в Приладожье, населенные финскими племенами, которые «усвоили их самоназвание в форме ruotsi, поняв его как этноним».
А уже от них восточные славяне заимствовали это «обозначение скандинавов, которое приобрело в восточнославянском языке форму русь». Она же, видя в известиях византийского «Жития святого Георгия Амастридского» свидетельство пребывания скандинавов в Северном Причерноморье в начале IX в., утверждает, что «наименование Ρώς, первоначально обозначавшее скандинавов, является, вероятно (курсив мой. - В.Ф.), рефлексом самоназвания этих отрядов - rōps (тепп)...» (еще по одному ее предположению, так называли себя представшие в 839 г. перед императором Людовиком Благочестивым послы «хакана Рос», оказавшиеся свеонами-шведами). А «изначально оно имело этносоциальное, "профессиональное" значение ("воины и гребцы из Скандинавии, отряд скандинавов на гребных судах") и уже на восточнославянской почве развилось в политоним {Русь, Русская земля) и этноним (русский)».
И Петрухин, почувствовав себя лингвистом, уверяет, что названия Ruotsi, Rootsi, закономерно дающие «в древнерусском языке русь», «восходят к др.-сканд. словам с основой *rops-, ropsmenn, ropsmarpr, ropskarl со значением "гребец, участник похода на гребных судах". Очевидно, именно так называли себя "росы" Вертинских анналов и участники походов на Византию»239 (другой археолог-филолог Клейн говорит о нескольких вариантах «безупречного выведения слова "русь" из шведских корней» и подчеркивает, выдавая желаемое за действительное, что финны до сих пор зовут шведов «русь». На упомянутой конференции в Эрмитаже 2007 г. археолог В.С.Кулешов убеждал, повторяя прежде всего Мельникову и Петрухина, что скандинавская этимология удовлетворяет всем фонетическим критериям и историческим реалиям. Там же археолог Д.А. Мачинский полностью поддержал эту «единственную - лингвистически и исторически бесспорную - этимологию слова русь», но как- то нелогично увидел в хосиросах Баварского географа хазар240. Сколько все же необыкновенного могут рассказать археологи-норманисты). Параллельно с тем Мельникова и Петрухин утверждают, что летописец «различал и противопоставлял "русь" и "варягов" как разновременные волны скандинавских мигрантов, занявших различное положение в древнерусском обществе и государстве». Первых они видят в скандинавской дружине Олега и Игоря, известной как русь, т.е. гребцы, участники похода на судах, ставшей называть варягами своих же соотечественников, что позже приходили «на Русь в качестве воинов-наемников и торговцев, как правило, на короткое время», а затем и все население Скандинавии241.

Очень жаль, что норманисты игнорируют историографию вообще и историографию варяго-русского вопроса, в частности. Идею, что посредством финского названия Швеции Ruotsi имя «Русь» якобы восходит к шведскому слову rodsen-«гребцы» (от roder - «весло», «гребля»), высказал в 1844 г. А.А.Куник (для придачи вящей убедительности своим словам он даже изобрел - а таких изобретений полна норманистская литература - слово «Rodhsin», которое якобы прилагалось к жителям «общины гребцов» Рослагена)242. Но в 1875 г. ученый открыто отрекся от этой идеи. И отрекся потому, что против его догадки, пояснял в 1899 г. лингвист и норманист Ф.А. Браун, связать имя «Русь» с rodsen-«гребцы» через Ruotsi говорит «столько соображений, как по существу, так и с формальной точки зрения, что сам автор ее впоследствии отказался от нее». А эти веские соображения привел антинорманист С.А. Гедеонов, впечатляюще показав «случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь». И другой видный норманист М.П. Погодин повторил в 1864 г. за Гедеоновым, что «посредством финского названия для Швеции Руотси и шведского Рослагена объяснять имени Русь нельзя, нельзя и доказывать ими скандинавского ее происхождения. Автор судит очень основательно, доводы его убедительны, и по большей части с ним не соглашаться нельзя. Ruotsi, Rodhsin, есть случайное созвучие с Русью».
Гедеонов, справедливо сказав, разве могли варяги, если их считать шведами, переменить свое настоящее имя «свей» на финское прозвище Ruotsi, констатировал, что норманисты не могут объяснить «ни перенесения на славяно-шведскую державу финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен свей и русь, ни почему славяне, понимающие шведов под именем русь, прозывающие самих себя этим именем, перестают называть шведов русью после призвания», ни почему свеоны Вертинских аннал отличают себя «тем названием, под которым они известны у чуди», ни почему «принявшие от шведов русское имя финские племена зовут русских славян не русью, а вендами Wanalaiset»243 (Гедеонов, на широкой фактической базе продемонстрировавший ошибочность догмата «скандинавского начала Русского государства», вызывает у Мельниковой особую неприязнь. Хотя с его трудом, удостоенном Уваровской премии Академии наук и предельно высоко оцененном его современниками - высокообразованными оппонентами-историками, судя по ее характеристике творчества этого прекрасного ученого, стремившегося, в отличии от норманистов, разрешить варяго-русский вопрос с привлечением всех имеющихся источников244, «обличительница» антинорманизма не знакома).

Несостоятельность скандинавской этимологии имени «Русь», следовательно, правоту Гедеонова затем признали другие норманисты. Так, например, видный немецкий ориенталист Й. Маркварт и И.П. Шаскольский отмечали, что финское Ruotsi было бы передано в русском языке скорее через Ручь, чем через Русь. Как при этом подчеркивал последний, «наибольшую трудность представляет объяснение перехода ts слова *rotsi в славянское с», ибо оно «скорее дало бы звуки ц или ч, а не с, т. е. Руцъ или Ручь, а не Русь» (шведский славист Р. Экблом утверждал, чтобы снять все эти принципиальные нестыковки, что якобы т в слове Русь «выпало под влиянием русый»). И великий А.А. Шахматов соглашался, что «диалектически могла быть известна передача Ruotsi и через Ручь».
В 1980-2002 гг. филолог А.В. Назаренко показал на основе данных верхненемецкой языковой традиции, что этноним «русь» появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа VIII—IX вв., «а возможно, и много ранее». А этот факт, как специально он заострял внимание, усугубляет трудности в объяснении имени «Русь» от финского Ruotsi. Вместе с тем ученый, опираясь на византийские свидетельства, констатировал, что «какая-то Русь была известна в Северном Причерноморье на рубеже VIII и IX вв.», т. е. до появления на Среднем Днепре варягов. В 1982 г. немецкий лингвист Г. Шрамм, «указав на принципиальный характер препятствий, с какими сталкивается скандинавская этимология, предложил выбросить ее как слишком обременительный для "норманизма" балласт», резюмировав при этом, что норманская теория «от такой операции только выиграет». В 2002 г. он же, охарактеризовав идею происхождения имени «Русь» от Ruotsi как «ахиллесова пята», т. к. не доказана возможность перехода ts в с, категорично сказал: «Сегодня я еще более решительно, чем в 1982 г. заявляю, уберите вопрос о происхождении слова Ruotsi из игры! Только в этом случае читатель заметит, что Ruotsi никогда не значило гребцов и людей из Рослагена, что ему так навязчиво пытаются доказать».

В 1997 г. лингвист О.Н.Трубачев, подытоживая, что «затрачено немало труда, но племени Ros, современного и сопоставимого преданию Нестора, в Скандинавии найти не удалось», подчеркнул: «...Скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы для финского Ruotsi не найдена». Напомнив мнение польского ученого Я.Отрембского, высказанное в 1960 г., что норман- ская этимология названия «Русь» «является одной из величайших ошибок, когда либо совершавшихся наукой», Трубачев заключил: «Сказано сильно, но, чем больше и дальше мы вглядываемся к этому "скандинавскому узлу", тем восприимчивее мы делаемся и к этому горькому суждению». И свое научное неприятие скандинавской этимологии он завершал словами: нас долгое время пытаются уверить, «что и название какой-то части Швеции или шведов (?), и свое собственное имя (?) мы получили от финнов, как-то при этом даже не дают себе труда задуматься над социологическим и социолингвистическим правдоподобием этого ответственного акта. Ведь к заимствованию побуждает престиж дающей стороны, а был ли он тогда (более тысячи лет назад!) в нужном размере у небольших и вынужденно малочисленных и небогатых во всех отношениях племен примитивных охотников и рыболовов, которыми были на памяти истории (и археологии) так и не поднявшиеся до уровня собственной государственности финны (XX век - не в счет)».

Далее подчеркнув, что в литературном современном языке Ruotsi значит «Швеция», ruotsalainen - «швед», Трубачев пояснил: «В народных говорах картина разнообразнее. Например, в северно-карельских говорах ruotsalainen выступает в значении 'лютеранин, финн', карельско-олонецкое ruot'tši значит 'Финляндия', а также 'финн, лютеранин', редко - 'швед', тверское карельское ruot'tšalaińi - 'финн', людиковское карельское ruot'š - 'финн, лютеранин', 'Финляндия, Швеция'». Он также заострил внимание на том, что по всей финской периферии - северной и восточной - ruotsi означает «русский, Россия» и что «периферия обнаруживает и сохраняет прежде всего архаизмы (слова, значения)». Остановившись на данных пермских языков - коми роч «русский», удмуртский зуч «русский», Трубачев, исходя из того, что прапермская общность распалась около VIII в., генезис прапермского *roč «русский» датировал временем до расселения и ставил «его появление, как и появление родственной (или предшествовавшей ему) западнофинской формы *rōtsi, в связь с формами, существование которых на Юге к VI-VII вв., по-видимому, уже реально. Я предполагаю распространение к этому времени не только в собственно Северном Причерноморье, но и у славян Подонья и Поднепровья форм, предшествующих историческому Русь, южных по происхождению».

В 2006 г. языковед К.А. Максимович констатировал, что скандинавская версия «остается не более чем догадкой - причем прямых лингвистических аргументов в ее пользу нет, а косвенные нейтрализуются таким же (или даже большим) количеством контраргументов», и что в лингвистке, как и в математике, доказательства типа «определения одного неизвестного (*rôp(e)R) через другое (Ruotsi)... не имеют силы». Во-первых, этимология имени «Руси» в интерпретации В.Томсена «отвергнута германистами, поскольку в скандинавских источниках сложные rôdsmœn и rôdsbyggiar не встречаются вообще, а термин rôdskarlar 'жители Рослагена' засвидетельствован лишь с XV в. - при этом данный тип сложения, содержащий s, по соображениям исторической фонетики, не может быть древнее XIII в.». Следовательно, «даже если фин. Ruotsi было заимствовано от шведов, это не могло произойти ранее XIV в., когда этноним Русь уже насчитывал как минимум пять веков письменной истории». Во-вторых, гипотеза С.Экбу о существовании якобы в VI-VII вв. гипотетической праформы rôp(e)R («гребля»), к которой якобы восходит финское Ruotsi, наталкивается «на трудности историко-фонетического характера», что она маловероятна «по соображениям семантики» и что отсутствуют типологические параллели «для семантического перехода 'занятие (или предмет)' —*'название народа'».

В-третьих, скандинавская версия не объясняет, почему древнейшие варианты названия Руси «в немецких источниках, начиная с IX в. (Ruzara, Ruzzi, Ruzi)», происходят с юга Германии, и, «как показывает наличие в корне и, заимствованы из славянского (древнерусского) языка, хотя более естественным было бы заимствование данного слова на севере Германии непосредственно из древнешведского (но тогда с корневым о, как в *rôps)». В-четвертых, она не объясняет то «странное обстоятельство», «что восточные славяне, имевшие непосредственные контакты со скандинавами, почему-то заимствовали основу *rôđs- опосредованно, через финнов». В-пятых, в рамках этой версии не находят удовлетворительного ответа вопросы, поставленные еще Гедеоновым, и ей противоречат многочисленные сообщения византийских и арабских авторов о «русах», локализующие ее в Северном Причерноморье. И ученый также указал на тот факт, что обозначение шведов как ruotsi наблюдается в центре финского ареала (территории чуди, веси, суми), тогда как на его периферии (территории саамов, волжских и пермских народов) так именовали русских. А согласно, напомнил Максимович, «языковому закону "инновационного центра", именно значения 'шведы' и 'финны' в центре ареала должны считаться поздними и вторичными, тогда как периферийное значение 'славяне, русские' - исконным».

Проведенный в 2008 г. автором этих строк обзор всех норманистских вариантов происхождения имени «Русь» можно выразить словами Гедеонова, в 1876 г. заметившего в адрес Куника, что он «является ныне с новооткрытым (пятым или шестым, по порядку старшинства) мнимонародным, у шведов IX века именем русь» и что «с лингвистической точки зрения, догадка г. Куника (связывающая название «Русь» с эпическим прозвищем черноморских готов II-III вв. Hreidhgotar. - В.Ф.) замечательна по ученой замысловатости своих выводов; требованиям истории она не удовлетворяет»245. Утверждения норманистов о скандинавской этимологии имени «Русь» не удовлетворяют и требованиям археологии. В 1998-1999 гг. В.В.Седов показал, что построение rōps —> ruotsi —> rootsi с историко-археологической точки зрения «никак не оправдано». И «если Ruotsi/Rootsi является общезападнофинским заимствованием, то оно должно проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше - до распада западнофинской общности, то есть до VII—VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов». Но археология, констатировал Седов, не фиксирует проникновение скандинавов в западнофинский ареал в половине I тыс. н. э.: «они надежно датируются только вендельско-викингским периодом». Следовательно, заключал он как раз по поводу утверждений Мельниковой и Петрухина, «с исторических позиций рассматриваемая гипотеза не находит подтверждения»246.

Однако Мельникова и Петрухин не желают и слышать названных ученых-норманистов, большая часть которых - это именно профессиональные лингвисты, а не какие-то там любители. Для них истина выступает лишь в лице весьма заинтересованных в вопросе происхождения имени «Русь» скандинавских лингвистов и прежде всего датского слависта В.Томсена, который убеждал в 70-х гг. XIX в., что это имя образовалось от Ruotsi (а эта форма, в свою очередь, от древнего названия Рослагена Roper).
Убеждал, опираясь только на предположения, из нагромождения которых и состоит вся его «научная» интерпретация названия «Русь»: «Весьма вероятным является предположение (курсив мой. - В.Ф.), что шведы, жившие на морском берегу и ездившие на противоположный его берег, очень рано могли назвать себя, - не в смысле определения народности, а по своим занятиям и образу жизни, - rops-menn или rops-karlar, или как-нибудь в этом роде(курсив мой. - В.Ф.), т. е. гребцами, мореплавателями. В самой Швеции это слово, равно как и отвлеченное понятие roper, мало-помалу обратились в имена собственные. Тем менее удивительно, что финны приняли это имя за название народа и переняли его в свой язык с таким значением, удержавши при этом лишь первую половину сложного существительного. Можно было бы и здесь, как и против словопроизводства от Рослагена, возразить, что первый слог шведского имени Rops есть родительный падеж и что употребление такового в качестве имени собственного представляется странным. Но если мы примем предположение (курсив мой. - В.Ф.), что не сами скандинавы называли себя Rops или Ruotsi, или Русью, но что это сокращенное имя было впервые дано им финнами, то указанное затруднение исчезнет.... Такое объяснение финского Ruotsi, полагаю, не лишено основания. Конечно, это только гипотеза (курсив мой. - В.Ф.), но гипотеза, во всех отношениях вносящая связность и гармонию в решение рассматриваемого вопроса». В конечном итоге, завершал Томсен свою гипотезу-«гармонию», ставшую гимном для наших норманистов, восточные славяне, познакомившись со шведами через посредство финнов, отделявших их от моря, дали скандинавам то имя, которое узнали от соседей (при этом сам удивляясь, как могло такое случиться: «Может показаться странным, что славяне при переделке имени Русь из финского Ruotsi передали сочетание согласных ts звуком с, а не ц»)247.
Не заметили Мельникова и Петрухин, видимо, и признания Экбу, сказавшего в 1958 г. в отношении составных слов, будто бы происшедших из формы родительного падежа rops от слова roper, что «мы были достаточно долго в трясине гипотез. Нам неизвестно, существовали ли подобные составные слова в VII или VIII вв., и мы не можем решительно утверждать, что подобные составные слова в это время могли быть переданы через прибалтийско-финское *rōtsi»248.

Фальшивость скандинавской этимологии имени «Русь» демонстрирует большое число свидетельств о древнем пребывании народа руси, а не каких-то немыслимых «гребцов» с веслами и без, на юге Восточной Европы. И в аутентичных памятниках IX в. - Баварском географе (начало IX в.), Вертинских анналах (839), византийских житиях Стефана Сурожского и Георгия Амастридского (первая половина IX в.), в сочинениях константинопольского патриарха Фотия (860-е) - речь идет именно о народе Ruzzi (латинский плюраль «русы») и рос. Как заметил академик О.Н.Трубачев, «нет достаточных оснований связывать этот "информационный взрыв" известий о племени Рус, Рос IX века с активностью северных германцев в том же и последующих веках». А.В.Назаренко, говоря о пяти этниконах на -rozi Баварского географа - шеббиросы, атторосы, виллеросы, сабросы, хосиросы, подчеркивает, что они находятся «в кругу племенных названий явно славянского происхождения», для которых «допустима дунайско-причерноморская локализация»249.
На южное местонахождение руси указывают, помимо вышеназванных источников, схолия к сочинению Аристотеля «О небе» («скифы-русь и другие иперборейские народы живут ближе к арктическому поясу»), готский историк VI в. Иордан (применительно к событиям IV в. называет в районе Поднепровья племя «росомонов» - «народ рос»), восточные авторы X, XI и XV вв. ат-Табари, Мухаммед Бал'ами, ас-Са'алиби, Захир ад-дин Мар'аши (о русах применительно к VI—VII вв.), ал-Масуди X в. (Черное море «есть Русское море; никто, кроме них (русов), не плавает по нем, и они живут на одном из его берегов. Они образуют великий народ, не покоряющийся ни царю, ни закону ... Русы составляют многие народы, разделяющиеся на разрозненные племена»), «Русским морем» именуют Черное море два французских памятника XII-XIII вв., еврейский XII в., три немецких (Еккехард, Анналист Саксон и Гельмольд). О связи русов с югом Восточной Европы знали и в Западной Европе. Так, «Книга Иосиппон» X в. сообщает, что «русы живут по реке Кира (Кура. - В.Ф.), текущей в море Гурган (Каспийское. - В.Ф.)».

Трубачев констатировал в 1970-1990-х гг., «что в ономастике (топонимии, этнонимии) Приазовья и Крыма испокон веков наличествуют названия с корнем Рос-» (отметив при этом, что упоминание Захарием Ритором народа «рос» «имеет под собой довольно реальную почву»), И пришел к выводу, к которому до этого пришли, например, историки Л.В. Падалко, В.А. Пархоменко, Д.Л.Талис, А.Г. Кузьмин, о бытовании в прошлом Азовско-Черноморской Руси, к которой германцы (скандинавы) не имели никакого отношения, и которую ученые связывают прежде всего с аланами (роксаланами). Он же, «ведя наименование Руси из Северного Причерноморья...», назвал фамилии некоторых, по его характеристике, «запретителей» этой Руси, и все они, разумеется, норманисты.
И лишь немногие из последних брали во внимание южную русь. Так, в 1904 г. А.А.Шахматов, заканчивая свое знаменитое «Сказание о призвании варягов», заметил, что «многочисленные данные, среди которых выдвигаются между прочим и Амастридская и Сурожская легенды... решительно противоречат рассказу о прибытии руси, в середине IX столетия, с севера, из Новгорода; имеется ряд указаний на давнее местопребывание руси именно на юге, и в числе их не последнее место занимает то обстоятельство, что под Русью долгое время разумелась именно юго-западная Россия и что Черное море издавна именовалось Русским». К сожалению, сам выдающийся ученый затем так увлекся норманнами, что забыл эти слова. Но в 1922 г. Пархоменко, обратившись к его наследию в варяго-русском вопросе, констатировал: после Шахматова «могут быть разные подходы к новому освещению древнерусской жизни, уместны разные "рабочие" гипотезы, которых так много у самого Ш-ва и без которых ныне не обойтись в поступательном ходе изучения древнерусской истории; но представляется несомненным одно положение: нужно пытаться искать разгадок древней Руси не только в судьбах городов - Киева и Новгорода - и не только в истории т.н. Рюрикова дома. До-киевская и вне-киевская Русь IX-XI вв. - вот, думается, главная тема для новых изысканий по древнерусской истории»250.

Не вписываются в норманскую теорию и южнобалтийские Русии, на существование которых указывают многочисленные отечественные и иностранные памятники. Например, остров Рюген, известный по источникам как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna), а его жители - руги-русские. И если бы Мельникова заглянула в западноевропейские хроники X-XI вв., а выдержки из них приведены в учебном пособии для студентов вузов «Древняя Русь в свете зарубежных источников» (М., 1999), вышедшем под ее редакцией, то бы не возмущалась (№ 5, с. 56-57), что антинорманисты заостряют внимание на связи двух названий - ругов и русов, а сама бы убедилась в их тождестве (здесь надо сказать и для нее, и для С.В. Соколова, что имя руги почти повсюду постепенно вытеснится названием русы). Так, под 959 г. Продолжатель Регинона Прюмского, повествуя о посольстве нашей княгини Ольги к германскому королю Оттону I, подчеркивает, что «пришли к королю... послы Елены, королевы ругов ("reginae Rugorum"), которая при константинопольском императоре Романе крещена в Константинополе, и просила посвятить для сего народа епископа и священников». В том же случае хроника Гильдесгеймская говорит, что «пришли к королю Оттону послы русского народа ("Ruscia")...».

Далее Продолжатель Регинона Прюмского сообщает, что в 960 г. «Либуций... посвящен в епископы к ругам ("genti Rugorum")», что в 961 г., в связи с его кончиной, таковым стал Адальберт, которого «благочестивейший государь... отправил с честию к ругам ("genti Rugorum")», и что на следующий год «возвратился назад Адальберт, поставленный в епископы к ругам ("Rugis"), ибо не успел ни в чем том, зачем был послан...» (специалисты видят в продолжателе Регинона Прюмского самого Адальберта). Согласно Корвейской хронике, «король Оттон по прошению русской королевы послал к ней Адальберта...». Остается добавить, что в учредительной грамоте Оттона I, данной для Магдебургской митрополии в 968 г., констатируется, что Адальберт посылался «епископом к ругам». В заготовке папской подтвердительной грамоты Магдебургу, около 995 г., сказано, что он был поставлен «для земли ругов...». Титмар Мерзебургский, упоминая Адальберта, отметил, что он был рукоположен в «епископы Руси». А в «Деяниях магдебургской архиепископов» (середина XII в.) читается, что Адальберт «был послан для проповеди ругам...». И знаменитый Ругиланд на Дунае (Верхний Норик) авторы разных лет, как уже отмечалось, именуют Руссией, Ругией, Рутенией, Русской маркой (в 1971 г. польский историк X. Ловмяньский в статье «Руссы и руги», вышедшей в «Вопросах истории», показал тождественность этих наименований)251.

Норманисты, превратив Руотси в Русь (а такое превращение равноценно превращению слова «бутсы» в «бусы»), принялись за выдумывание, по причине их отсутствия на территории Руси, скандинавских топонимов. Так, Л.С. Клейн утверждает, что «город Суздаль и назван по-норманнски - его название означает «Южная Долина» («"-даль" у скандинавов "долина"»)252. Выдавать чисто русские и чисто славянские названия за скандинавские - это давняя потеха норманистов. Например, в 1743 г. швед Э.Ю.Биорнер, рассуждая о варягах, «героях скандинавских», уверял, что «все главные русские области украсились шведскими названиями»: Белоозеро - на самом деле это Биелсковия или Биалкаландия, Кострома - замок Акора и крепость Акибигдир, Муром - Мораландия, Ростов - Рафестландия, Рязань - Ризаландия, Смоленск - Смоландия253.
Но на связь названия Суздаль с норманнами у шведа Биорнера не хватило фантазии. Клейну же ее не занимать. И по его логике выходит, что вездесущие норманны дали названия многочисленным топонимам, разбросанным по всему свету, где читается «даль»: например, остров Дальма в Персидском заливе, г. Дальмамедли в Азербайджане, г. Дальмасио-Велес-Сарсфилд в Аргентине, а также провинция Кандаль в Камбодже, да и понятие «Дальний Восток», видимо, тоже связано с ними: «Долинный Восток» или «Восточная Долина» (а по общеславянскому слову «сало» тогда следует говорить о славянском характере итальянского и финляндского городов Сало, греческого Салоники, филиппинского Салог, испанской и заирской рек Салор и Салонга, увидеть в лондонском Хитроу «зримое свидетельство» какой-то стародавней проделки славян по отношению то ли англов, то ли бриттов, то ли их всех вместе, а во французской Сене - напоминание о многовековой заготовке славянами кормов на ее пойменных лугах).

Клейну же, чтобы уберечься от фантазий, надо было бы заглянуть в работы Т.Н.Джаксон, которая неоднократно отмечала с 1985 г., что в скандинавских сагах и географических сочинениях записи XIII-XIV вв. Суздаль упоминается шесть раз и что «не существовало единого написания для передачи местного имени "Суздаль": это и Syđridalaríki (Syctrđalaríki в трех других списках), это и Súrdalar... это и Surtsdalar, и Syrgisdalar, и Súrsdalr». При этом она подчеркивала, что «перед нами попытка передать местное звучание с использованием скандинавских корней. Так, если первый топоним образован от syđri - сравнительной степени прилагательного suđr - "южный"... то второй, третий и шестой - от прилагательного súrr - "кислый", четвертый - от названия пещеры в Исландии (Hellinn Surts), пятый - от глагола syrgia - "скорбеть". Второй корень во всех шести случаях - один и тот же: dalr - "долина" (за исключением шестого топонима, - во множественном числе)». И, как заключала исследовательница, «форма используемого топонима позволяет в ряде случаев заключить, что речь идет не о городе Суздале, а о Суздальском княжестве. Во всяком случае, никаких описаний города Суздаля скандинавские источники не содержат...» и что «в рассмотренных памятниках находят отражение непосредственные контакты скандинавов с Суздалем (и шире - Волго-Окским междуречьем) в XI в...»254.

Суздаль известна с 1024 года. Понятно, что ее начало относится к более раннему времени. В связи с чем несколько слов надо сказать о градостроительной традиции в Швеции, точнее о ее полнейшем отсутствии как до времени первого упоминания Суздали в летописи, так и много времени спустя. В 1824 г. польский историк и норманист И. Лелевель указал, что АЛ. Шлецер и Н.М.Карамзин глубоко заблуждались, считая норманнов образованнее восточных славян. Сам же он констатировал, по его словам, «очевидную истину», основанную «на современных происшествиях и описаниях»: если в «диком отечестве» скандинавов почти не было городов даже в самую блестящую эпоху их завоеваний, то у восточных славян были высокоразвитые земледелие, торговля, деньги, множество обширных городов.
А значит, подытоживал Лелевель, у них существовал «в высокой степени гражданский порядок, образовавший политический характер народа», тогда как норманны не только менее образованны в нравах и утонченности в жизненных потребностях, «но даже в самой гражданственности. Эту грубость нравов скандинавских доказывает также большое число царей, которые носили сей титул, но не владели царствами» (владения множества их конунгов «нередко состояли из одного поля, лесу или вод и морей, с плававшими на них лодками»), «...Спрашиваю, - говорил ученый, - был ли хотя один город в Скандинавии около 1000 года, который бы мог сравниться с Киевом»255. Конечно, не мог и не мог по той простой причине, что ни в 1000 г., ни значительно позже в Скандинавии не было городов, т. к. скандинавы их не могли «рубить». Но их со знанием дела и в большом числе «рубили» на Руси варяги уже в IX веке.

Вот что, например, пишут сегодня шведские исследователи X. Гларке и Б. Амбросиани: физико-географические факторы Южной Скандинавии благоприятствовали развитию земледелия, а топография не ограничивала строительство поселений. В гористых местностях к северу ситуация была несколько иной: там поселения вплоть до XI в. носили характер разрозненных, далеко отстоящих друг от друга отдельных дворов. Наиболее ранние из них относились к началу бронзового века и строились вокруг водоемов или заливов в прибрежной части. Такие поселения постепенно расстраивались по мере роста населения. Но, как подчеркивают эти специалисты, знающие свою историю и археологический материал (Амбросиани - археолог), только в XI в. начали появляться небольшие поселения сельского типа, да и то лишь в земледельческих центрах. В этот же период в земледельческих обществах по всей Скандинавии фиксируется появление простых форм социальной стратификации, в них увеличилась потребность в продуктах торговли и ремесла, а одновременно с тем на континенте возрос спрос на продукты местного земледелия, железоделательного производства и на меха.
Можно предположить, заключают они, что эти факторы - местные потребности и иностранный спрос - определили рост поселений того особого типа, ставших впоследствии городами. Ими также было отмечено, что историки Х.Пиренн, С. Волин, А.Шюк, а также археолог Х.Арбман видели в скандинавских городах чужеродное явление. Историк и археолог X. Андерссон в свою очередь говорит, что городская жизнь в области озера Меларен (Средняя Швеция, а именно оттуда прежде всего норманисты выводят шведов на Русь), в основном, сложилась к началу XIV в., чему предшествовало ее интенсивное развитие в течение XIII столетия. Иначе шло, по его оценке, развитие города в нынешней Западной Швеции, которая в средневековье была поделена между тремя странами (Данией, Норвегией и Швецией): города здесь стали развиваться позднее, хотя и там было несколько городов, появившихся довольно рано. В некоторых регионах Западной Швеции развитие городской жизни носило нестабильный характер.
Бирку Гларке и Амбросиани считают исключением, появившимся в VIII в. и исчезнувшем в конце X. Обратившись к материалам раскопок X. Стольпе (70-80-е гг. XIX в.), в ходе которых были исследованы около 560 могил с трупосожжением и 550 захоронений камерного типа в гробах, они констатируют: что в последних в обилии найдено оружие, украшения и предметы импорта, что их долгое время выдавали за захоронения шведских викингов, но в действительности в них были погребены иноземные купцы, т. к. там присутствует не шведский похоронный обряд (большинство захоронений относится к IX-X вв. с преобладанием X столетия). Шведский ученый Д. Харрисон в 2009 г. подчеркнул, «что Бирка была маленьким городком с незадачливой судьбой, эксперимент, которому не суждена была долгая жизнь. Город возник где-то в конце VIII в. и просуществовал около 200 лет. ... Пока не удалось выяснить, почему город стал стагнировать и постепенно исчез. Предполагается, что торговые пути пошли другим маршрутом, и число торговых гостей в Бирке стало падать».
В 1974 г. И.П. Шаскольский констатировал, что «в XII в. отдельные торговые местечки (köping) стали сменяться устойчивыми поселениями городского типа, перераставшими в города. ... Наиболее известные города страны сложились в XIII в., завершившем в Швеции раннефеодальный период», что «лишенные сколько-нибудь заметного притока населения, шведские города росли медленно» и что в XIII в. оформлялся городской строй страны. Сегодня шведские ученые Т. Линдквист и М. Шёберг акцентируют внимание на том, что принято в шведской науке в качестве давно установленной истины: по-настоящему строительство городов в Швеции началось лишь только с конца XIII в.: Лёдосэ и Аксвалль в Вестергётланде, Кальмар в Смоланде, Боргхольм на Эланде, Стегеборг в Эстергётланде, а также в районе озера Меларен Нючёпинг и Стокгольм. Отсюда парадоксальным звучит заключение Амбросиани: «Достойно удивления, что викинги, которые в это время (VIII—IX вв.) практически не имели собственной городской культуры, совершенно очевидно, играли значительную роль в развитии городов на востоке». То же самое демонстрирует в своем труде X. Андерссон256.

Но удивления достоин как раз тот факт, что норманисты с необычайной настойчивостью, достойной лучшего применения, заставляют викингов делать совершенно не присущее им, например, строить города на Руси тогда, когда они этого не умели и не могли делать, как об этом говорят шведские специалисты, у себя дома, в Скандинавии. Но послушаем голос Мельниковой хотя бы 1997 года. Рисуя скандинавов «первооткрывателями пути на восток», прочно освоившими к середине IX в. движение по Волге, она говорит о появлении в это время «вдоль пути торгово-ремесленных поселений и военных стоянок, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент», вдоль него «вырастали поселения, обслуживающие путешественников: пункты, контролировавшие опасные участки пути; места для торговли с местным населением (ярмарки) и т. п. Путь обрастал сложной инфраструктурой: системой связанных с ним комплексов, число и функциональное разнообразие которых постепенно росло». Дух захватывает при виде этой гигантской строительной площадки, где все по делу и где как грибы появлялись, благодаря скандинавам - этим «пионерам» Востока (достойным стать героями остросюжетных «остернов»), «Ладога, Городище под Новгородом, Крутик у Белоозера, Сарское городище под Ростовом, позднее - древнейшие поселения в Пскове, Холопий городок на Волхове, Петровское и Тимерево на Верхней Волге...». В 2008 г. Петрухин говорил о проникновении «скандинавской руси в бассейн Волхова» и формировании «там сети городских центров...»257.
Но в тот же 2008 г. Мельникова, ведя речь о Рюрике - предводителе «одного из многих военных отрядов скандинавов, действовавших в IX в. в Поволховье и контролировавших северо-западную часть Балтийско-Волжского пути», сумевшего силой, хитростью или дипломатическими талантами добиться власти», вместе с тем подчеркнула, что в «сказание о Рюрике» вносились изменения: «К их числу относится включение мотива основания города, обязательного для "биографии" русского правителя, но совершенно невозможного для скандинавского конунга (поскольку в Скандинавии до XI в. города отсутствовали)»258. Хотя Мельникова на два века произвольно «удревнила» (что только не сделаешь под влиянием норманистской одержимости), по сравнению со шведскими учеными, появление городов в Скандинавии, но даже из такого ее признания виден весь домысел по поводу скандинавов - якобы основателей поселений и городов на Руси IX-X веков. Потому что не может ничего основать и создать тот, кто этого не умеет делать. К тому же основание города - это не какой-то пустяк, под силу каждому.

Л.П. Грот, отмечая распространение городских традиций в Скандинавии с юга на север, объясняет появление городов в Швеции контактами с материковой частью Европы и прежде всего с Южной Балтикой, откуда в XII— XIII вв., в связи с активным укреплением на ее территории немцев, в Швецию шел поток переселенцев, в том числе славян, а также утверждением христианства и строительством монастырей, которые стали появляться, как, например, пишет К. Андерссон, с конца XI века. Соглашаясь с Грот, следует только добавить, что градостроительство у южнобалтийских славян находилось на небывалой высоте, вызывая восхищение у соседей-германцев. Масштабы и объемы их внутренней и внешней торговли (а торговлей балтийские славяне занимались не только повсеместно, но и чуть ли не целыми городами) вызвали раннее - с VIII в. - и интенсивное развитие на Южной Балтике большого числа городов, располагавшихся на торговых путях: Старград у вагров, Рарог у ободритов, Дымин, Узноим, Велегощ, Гостьков у лютичей, Волин, Штеттин, Камина, Клодно, Колобрег, Белград у поморян. Эти торговые города были весьма обширны, многолюдны и хорошо устроены как в хозяйственном, так и в военном отношении. Они имели улицы, деревянные мостовые, площади, большие дома в несколько этажей, были защищены высоким земляным валом, укрепленным частоколом и другими деревянными сооружениями.

Исходя из того, что главный город ободритов Рарог немцы именовали Микилинбургом (Великим городом), а Волин, по их же признанию, «был самый большой город из всех имевшихся в Европе городов», ясно, что подобных городов они ни у себя не имели, ни у соседей не видели. Когда датчане в 1168 г. захватили на Руяне Кореницу, то были поражены видом трехэтажных зданий. И именно города южнобалтийских славян станут затем ядром знаменитого Ганзейского союза. Само слово «Hansa», указывал в 1847 г. норманист П.С. Савельев, является славянским и происходит от того же корня, что и наш «союз» («Н» в нем есть «придыхание», свойственное западнославянским наречиям, т. е. настоящая форма этого слова, которое встречается в актах Ганзейского союза, «Anza», и в его основе лежит корень «уз-», от которого в русском языке образовались «уз-ы», «уз-ел», «со-юз», «с-вязь», а у западных славян «uza», «auza», «wunzal», «swaza», «swarek» и др.). Таким образом, заключал ученый, существовала поморская Анза IX-X веков. Позже антинорманист И.Е.Забелин подчеркивал, что Ганзейский союз есть «продолжение старого и по преимуществу славянского торгового движения по Балтийскому морю»259, к которому спустя столетия присоединятся и скандинавы, и немцы.

И градостроительная традиция славянской Южной Балтики оплодотворила скандинавские земли. Так, в отношении датской Хедебю Гларке и Амбросиани заметили, что из разграбленного славянского Рерика-Рарога в Шлезторп в 808 г. король Годфред перевез какое-то число купцов, что ознаменовало собой основание Хедебю как городского поселения (при взятии Рерика был убит князь Годлиб, отец Рюрика). Д.Харрисон в свою очередь констатирует, что Годфред «в принудительном порядке переселил в начале IX в. ремесленников и торговцев из западнославянского города Рерика в его город Хедебю, что стало удачной акцией, поскольку через несколько десятилетий этот город стал процветающим королевским торговым городом». Выше отмечался богатый славянский керамический материал Лунда в Сконе (Южная Швеция), долгое время принадлежавшей датчанам (Х.Андерссон лишь с середины XI в. определяет его как плотно населенный пункт, а как город в средневековом понимании рассматривает с начала XIII столетия). Рядом с Лундом недавно был обнаружен город, который не упоминается в письменных источниках (на его месте сейчас находится маленький населенный пункт Упокра) и систематическое исследование которого началось в 1990-х годах. По расчетам специалистов, этот город, а его площадь составляла 40-50 га, существовал примерно тысячу лет: с начала II в. до н.э. и до начала XI века260. Можно не сомневаться, что расцвет этого города, преемником которого стал Лунд, связан с южнобалтийскими славянами.
К словам И.Лелевеля 1824 г. следует добавить замечание норманиста М.П.Погодина 1825 и 1846 гг., что в IX в. Швеция не составляла единого целого и что в ее пределах обитало «множество мелких, независимых друг от друга племен»261 (в силу чего Швеция того времени не была, как это обычно представляют норманисты, какой-то «сверхдержавой», якобы обладавшей гигантскими ресурсами и способной к самым активным и к самым масштабным действиям на огромных просторах Восточной Европы, да еще проникать на арабский Восток и в Византию). Мало что изменилось в Швеции и спустя более трех столетий. «Шведский строй в начале тринадцатого века, - отмечал немецкий ученый К.Леманн в 1886 г., - еще не достиг государственно-правового понятия "государства". "Riki" или "Konungsriki", о котором во многих местах говорит древнейшая запись вестготского права, является суммой отдельных государств, которые связаны друг с другом только личностью короля. Над этими "отдельными государствами", "областями" нет никакого более высокого государственно-правового единства, ни самостоятельного единства, ни единства, происходящего из областей посредством избрания или рождения. Случайно они стоят один рядом с другим, если не обращать внимания на королей. Каждая область имеет свое собственное право, свой собственный административный строй. Принадлежащий к одной из прочих областей является иностранцем в том же смысле, как принадлежащий к другому государству».

Эта цитата приведена из статьи Д.С.Лихачева, где он говорил о «Скандославии». После чего академик подчеркнул, тем самым опротестовывая свою идею о «Скандославии», что «единство Руси было с самого начала русской государственности, с X в., гораздо более реальным, чем единство шведского государственного строя» и что «в Скандинавии государственная организация существенно отставала от той, которая существовала на Руси...»262. А насколько «существенно отставала» скандинавская государственная организация от русской видно даже из того факта, что шведы заимствовали из русского языка слово, представляющее собой очень важное свидетельство уровня развития государственной жизни - «groens др.-рус. граница» (в т. н. «документе о границах», относящемся к середине XI в. и сохранившемся в копии XIII в., «впервые регулируются вопросы установления границы между Швецией и Данией»)263. Да и само шведское государство возникло лишь тогда, когда уже распалась Киевская Русь, якобы основанная шведами. Как отмечается сейчас в шведском учебнике для школ и неисторических вузов, первым королем державы свеев и внутренней части Гёталанда был, «по всей вероятности», Олав Шёткоиунг: «Это значит, что "объединенная" Швеция возникла самое позднее около 1000 года».

Несколько ниже, в разделе «Период возведения государства (1060-1250)», авторами пояснено, что «"объединенные" шведские земли - зародыш государства Швеция - сначала представляли собой конгломерат областей, управляемых избранным королем как единственным связывающим звеном. Влияние короля в областях, являвших собой небольшие государственные образования с лагманами во главе, было с самого начала очень незначительным». И было настолько незначительным, что в 1080-х гг. папа Григорий VII обращался с посланием к «вестъётским королям». И, как подчеркнул после этой информации в 1974 г. И.П. Шаскольский, в конце XI в. «речь может идти... лишь о варварском государстве, сохраняющем многие черты военной демократии и лишь впоследствии феодализирующемся»264. Современные шведские медиевисты, констатирует Л.П. Грот, X-XII вв. «относят к догосударственному периоду в шведской истории, определяя его как стадию вождества»265. В связи с вышесказанным, шведы не могли в IX в. и городов на Руси построить, и государство создать, потому как еще очень не доросли до таких очень серьезных дел.

Да и не были они на Руси ни в IX, ни почти весь X век. Но чтобы создать иллюзию их присутствия там, норманисты старательно извлекают из восточноевропейских названий фальшивые скандинавские звуки, например, из «двора Поромони» в Новгороде, где новгородцы в 1015 г. «избиша варягы». В 1931 г. В.А. Брим уверял, что скандинавское «farmenn» (так именовалась команда корабля) сохранилось в названии этого двора. В 1949 г. А.Стендер-Петерсен, опираясь на предложение финского слависта Ю. Микколы 1907 г., связавшего название «парамонь» с древнескандинавским «farmadr» (мн. ч. «farmenn») - «путешественник, купец», в «Поромони двор» увидел северное Farmannagarðr (торговый двор). В 1962 и 1983 гг. эту версию повторил Д.С.Лихачев, а в 1984 г. Е.А.Мельникова свою посылку, «что в конце X - первой половине XI в. в Новгороде находился постоянный контингент скандинавских воинов», подкрепляла обращением именно к летописному «Поромони двор», видя в нем «farmanna garðr» (двор, усадьба, где находился скандинавские наемники Ярослава Мудрого и где останавливались приезжавшие купцы). В 1998 г. археолог Е.Н. Носов подчеркивал со знанием дела, что «двор Поромони» в Новгороде означает на скандинавском языке «торговый двор», «помещение ближайшей дружины»266.

Но все эти лингвистические благоглупости, преподносимые от имени науки, перечеркивает маленький, но очень реальный Парамонов ручей, впадающий в р. Заклюку под Старой Ладогой. И название которого, естественно, не означает «ручей команды корабля», «ручей торгового двора», «ручей путешественников», «ручей купцов», «ручей ближайшей дружины». Сам же «двор Поромони» - это, как просто объяснил еще С.М.Соловьев, двор «какого-то Парамона» (церковь чтит мученика с таким именем, погибшего в 250 г.). А параллели такому естественному названию усадьбы по имени ее владельца не раз встречаются, например, в топонимике Киева IX-X вв.: по приказу Олега, говорит ПВЛ, «убиша Асколда и Дира, и несоша на гору, еже ся ныне зовет Угорьское, кде ныне Олъмин двор...» (882), «град же бе Киев, идеже есть ныне двор Гордятин и Никифоров, а двор княжь бяше в городе, идеже есть ныне двор Воротиславль и Чудин...» (945)267.
В 2002 г. Мельникова, решив увенчать себя лаврами открывателя «скандинавского» топонима на Руси, таковым выдала название урочища Коровель в районе с. Шестовица, якобы состоявшее из двух скандинавских слова: kjarr - «молодой лес, подлесок, заросли молодого леса или кустарника», a vellir - «поле, плоская земля», т. е. «заросшие густым подлеском поля» или «покрытая кустарником долина»268. Но если бы она повнимательнее поизучала карты, то нашла бы значительно большее число таких «свидетельств» пребывания норманнов в Восточной Европе. Так, например, в названии мордовского села Вельдеманово в Нижегородской области, родине патриарха Никона, можно спокойно увидеть немецкие и «wald» - «лес», и «weld» - «дикий», и «шапп» - «человек» («мужчина», «муж»), т. е. «лесной (дикий, одичавший) человек (мужчина, муж)», попросту «леший». А с таким провожатым из околонаучных дебрей выйти, конечно, невозможно. И об этом давно предупреждали в науке, т. к. в ней, к сожалению, никогда не переводились рудбеки.

В 1837 г. Н.И. Надеждин, говоря о важности изучения географических названий, вместе с тем заметил, что «нигде не может быть столько раздолья произволу, мечтательности, натяжкам, как при звуках. Слово в нашей власти. Оно беззащитно. Из него можно вымучить всякий смысл этимологическою пыткою. Это заметили давно умы строгие и взыскательные. Еще блаженный Августин ставил этимологию имен наравне с толкованием снов... в новейшие времена, когда критика вступила во все свои права, этимология испытала всю тяжесть ее разрушительных ударов. Она объявлена фокус-покусом, которым можно только тешить легковерие детей». Ученый, объясняя причины «справедливой недоверчивости к этимологии» («здравомысленные критики объявили этимологию недостойным, жалким шарлатанством»), констатировал, что она «брала на себя слишком много, отыскивала не то, чего должна была искать, находила больше, нежели сколько можно находить в географической номенклатуре», и что в конец этимология осрамилась тем, что «по малейшему, ничтожному созвучию, часто еще основанном на искаженных звуках, она соединяла самые несовместимые факты, мешала времена, скакала через расстояния»269.
Точно такие же «фокус-покусы» проводят норманисты и с именами героев нашей истории IX-XI вв., многие из которых не являются славянскими, но это, разумеется, не повод для Мельниковой объявлять их шведскими: по ее уверению, «скандинавский именослов в Древней Руси обширен: он насчитывает, по моим подсчетам, 89 антропонимов» (Клейн утверждает, что «все русские князья IX-X веков были норманнами, носили шведские и датские имена...»)270. Цена подсчетам Мельниковой 1994 г., играющей в созвучия и перемену букв, видна из того, что имя Рюрик в Швеции не считается шведским, в связи с чем оно не встречается в шведских именословах. Вот почему норманисты, а начинание тому положил в 1830-х гг. дерптский профессор Ф. Крузе, обративший внимание на факт, что, по его словам, «многоречивые скандинавские саги» не упоминают Рюрика, навязывают науке идею, что летописный Рюрик - это датский Рорик Ютландский.

Но при этом в силу своей «скандинавомании» даже не видя, что, как заметил лингвист О.Н. Трубачев, «датчанин Рерик не имел ничего общего как раз со Швецией... Так что датчанство Рерика-Рюрика сильно колеблет весь шведский комплекс вопроса о Руси...». В 2005 г. Мельникова говорила, что «этимология имени первого русского князя никогда не вызывала сомнений: др.-рус. Олгъ/Ольгъ > Олегъ восходит к древнескандинавскому антропониму Helgi»271. Но шведское имя «Helge», означающее «святой» и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя «Олег» IX в. не имеют связи между собой. Сказанное полностью относится и к имени Ольга (к тому же оно существовало у чехов, среди которых норманнов не было). Исходя же из того, что саги называют княгиню Ольгу не «Helga», как того следовало бы ожидать, если послушать норманистов, a «Allogia», видно отсутствие тождества между именами Ольга и «Helga».
А в отношении якобы скандинавской природы имени Игорь немецкий историк Г. Эверс без малого двести лет тому назад, смеясь, сказал: но бабку Константина Багрянородного «все византийцы называют дочерью благородного Ингера. Неужели етот император, который, по сказанию Кедрина, происходил из Мартинакского рода, был также скандинав?». Но Мельниковой не до смеха и этнос византийских Ингеров у нее не вызывает сомнений. И она утверждает, апеллируя к свидетельству «Жития святого Георгия Амастридского» (написано между 820 и 842 гг.) о черноморских русах, этническая принадлежность которых в памятнике никак не обозначена, а археологических подтверждений ее словам нет и никогда не будет, что «тогда же в Византии появляются люди, носящие скандинавские имена: около 825 года некий Ингер становится митрополитом Никеи; Ингером звали и отца Евдокии, жены императора Василия I (родилась около 837 года)» (недавно то же самое сказал археолог Д.А.Мачинский)272.

Еще самую малость и Мельникова начнет убеждать (а за ней и Мачинский, а там, глядишь, и другие), как это делал в 1746 г. шведский поэт и придворный историограф О.Далин в «Истории шведского государства», что скандинавы под именем «варягов» («верингов») находились на службе византийских императоров еще со времени Константина Великого273. Стоит напомнить, что даже Шлецер не отнес понтийскую русь к скандинавам, прекрасно понимая, что между ними нет никакой связи и что утверждения о том лишь дискредитируют норманизм. А также и тот факт, что скандинавы стали приходить в Византию лишь с конца 20-х гг. XI в., по причине чего там в первой половине IX в. не могли появиться «люди, носящие скандинавские имена» и ставшие митрополитами и тестями византийских императоров.
А пока она уверяет, что на Руси вытеснение шведского языка в среде знати и жителей крупных городов завершилось в целом к концу XI в. (до этого времени преобладал «билингвизм скандинавской по происхождению знати»; вместе с тем завершился и процесс адаптации скандинавских имен), причем на периферии государства потомки скандинавов, по ее мнению, образовывали «достаточно замкнутые группы, длительное время сохранявшие язык, письмо, именослов и другие культурные традиции своих предков». Такую скандинавскую общину Мельникова увидела в 1997-1998 гг. в Звенигороде Галицком применительно к 1115-1130 годам. И увидела лишь потому, что этими годами «достоверно датируется шиферное пряслице... с вырезанной руками (а чем еще!? - В.Ф.) надписью "Сигрид" (женское имя)», хотя тут же ею отмечено, что «другие скандинавские находки в Звенигороде отсутствуют...»274 (поразительная разборчивость: маленькое пряслице увидела и большой вывод сделала, но многочисленные южнобалтийские находки не видит и о связи южнобалтийских славян с Русью не ведает).

По логике Мельниковой выходит, что на Руси, где до конца XI в. и даже позже летописцы слышали шведскую речь и общались со шведами, скандинавов - якобы «русь» - полагали славянами, ибо ПВЛ подчеркивает, что «словеньскый язык и рускый одно есть», или же, наоборот, славян причисляли к скандинавам. То же самое тогда вытекает и из вышеприведенной буллы папы Иоанна XIII 967 г., ставившей знак равенства между русским и славянским языком (в послании того же папы Болеславу Чешскому запрещалось привлекать на епископскую кафедру «человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка»)275. С выводами Мельниковой не позволяют согласиться даже исландские саги, указавшие на изменение языковой ситуации в Англии после ее покорения Вильгельмом Завоевателем, где, как подчеркивает «Сага о Гуннлауге Змеином Языке», «стали говорить по-французски, так как он был родом из Франции»276. Но ничего подобного не говорят саги в отношении Руси, хотя норманисты утверждают о наличии на ее территории «множества шведов», «множество норманских отрядов», что, как не сомневался М.Б.Свердлов, «в Восточную Европу переселялись не только знать, дружинники, купцы и их жены, но и простые воины, ремесленники и, возможно, крестьяне».
В науке давно замечено, что имена сами по себе не могут указывать ни на язык, ни на этнос их носителей. «Почти все россияне имеют ныне, - задавал в 1749 г. М.В. Ломоносов Г.Ф.Миллеру вопрос, оставленный без ответа, - имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи и говорили бы по-гречески или по-еврейски?». Справедливость этих слов нашего гения, и в исторической науке опередившего свое время, особенно видна в свете показаний Иордана, отметившего в VI в., в какой-то мере подводя итоги Великого переселения народов, что «ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае племен перенимать по большей части имена: у римлян - македонские, у греков - римские, у сарматов - германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские»277. А точная оценка всем «лингвистическим открытиям» Мельниковой также давно дана в науке и дана человеком, очень серьезно «переболевшим» норманизмом, но, к счастью, преодолевшим этот смертельно опасный для науки недуг. В 1773 г. Миллер, приехавший в Россию недоучившимся студентом, но в ходе многолетнего занятия русской историей ставший крупным специалистом в области ее изучения, резонно подчеркивал, что лингвистические выводы только тогда приобретают силу, когда они подтверждаются историей: «Язык показывает нам происхождение народов. Однакож настоящий этимологист недоволен еще некоторым сходством частных слов... по чему и заключает он о сходстве в народах, не прежде как по усмотрении, что оное и историею подтверждается»278.

Но история не подтверждает, а рушит мифы норманистов. И первой это делает древнейшая наша летопись - ПВЛ, которая четко отделяет варягов и русь и от шведов, и других норманских народов. Согласно же ей, варяги и русь, прибывшие в северо-западные земли Восточной Европы говорили на славянском языке, ибо построили там города, которым дали чисто славянские названия. Дополнительно на славяноязычие варягов указывает Варангер-фьорд - Бухта варангов, Варяжский залив в Баренцевом море. И указывает потому, что название Варангер-фьорд на языке местных лопарей (саамов) звучит как Варьяг-вуода, т.е. «лопари, как следует из этого названия, - отмечал А.Г.Кузьмин, - познакомились с ним от славяноязычного населения», ибо знают его «в славянской, а не скандинавской огласовке»279. Несмотря на свои неславянские имена, славяноязычными предстают, согласно договорам с византийцами 911 и 945 гг., варяго-русские дружинники Олега и Игоря, поклонявшиеся славянским божествам.
Но их - и опять же посредством лингвистики - стараются представить норманнами. Так, археолог Петрухин в 2008-2009 гг. утверждал, что русское слово «витязь» «отражает скандинавское название участников морского похода - викинг...»280. Причем ни его, ни других сторонников такого взгляда на происхождение слова «витязь» нисколько не смущает тот факт, что оно распространено в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словацком, польском, верхнелужицком языках281, т. е. там, где никаких викингов-витингов никто никогда не видывал. Как правомерно сказал Гедеонов в адрес тех, кто старался, по примеру Шлецера, вывести русские слова из скандинавского, «к словам, долженствующим обнаружить влияние норманского языка на русский в следствие призвания варяжских князей, норманская школа в праве отнести только такие, которые, являя все признаки норманства, с одной стороны, не встречаются у прочих славянских народов, а с другой, не могут быть легко и непринужденно объяснены из славянских этимологий».
И в качестве примера он привел слово «боярин», которое «научно» производили «от составного норманского ból-praedium, villa, Jarl-comes...», заметив, что ни одна их этих «отживших псевдоскандинавских» «этимологий не объясняет, каким образом германо-скандинавское bol-jaul, исландское baear-mann» перешли к хорватам, словенцам, сербам, полякам, чехам, рагузинцам, молдаванам, валахам, венграм. И далее в полном согласии с лингвистом и норманистом И.И.Срезневским, решившим в 1849 г. именно с позиций действительной науки проверить заверения своих единомышленников, заключил, «что русский язык не принял от скандинавского ни одного слова» и что «покуда не будет выяснено, каким образом из мнимоскандинавских слов, будто вошедших в русский язык, большая часть обретается и у прочих славянских народов, остальные же просто и без натяжек объясняются из славянских этимологий, историческая логика не может допустить норманства в слове- норусском наречии»282. И такая по-научному четкая постановка вопроса привела к тому, что, как обращал в 1912 г. на это обстоятельство внимание И.А. Тихомиров, пером Гедеонова «окончательно уничтожена была привычка норманистов объяснять чуть не каждое древнерусское слово - в особенности собственные имена - из скандинавского языка; после трудов Гедеонова количество мнимых норманских слов, сохранившихся в русском языке, сведено до минимума и должно считаться единицами»283.

Клейну, Мельниковой и Петрухину также надлежит напомнить очень хорошо известное, что «самое величайшее сходство, - как заметил Эверс почти двести лет тому назад, - не предохраняет от заблуждения. В самых далеких между собою странах звуки по одному случаю часто бывают разительно сходны...»284. И разительно сходными по звучанию являются, например, имена Ной у евреев и у вьетнамцев. Можно ли брать во внимание это сходство, да еще на его основе утверждать, естественно, «научно» о наличии в названии г. Ханоя имени библейского Ноя, которого мировой потоп, оказывается, забросил к предкам вьетнамцев (и при виде такого чуда издавшим возглас величайшего изумления, типа «Ха!», а затем выкрикнув имя «Ной!», что и застыло в истории в виде названия города)? Или рассуждать, например, о близости слов «артподготовка» и «артискусство», мотыля и мотеля, названий иракского города Баакуба и острова Куба?
В 1758 г. профессор элоквенции В.К.Тредиаковский очень тонко высмеял стремление иностранных авторов выводить русские названия из европейских языков, показав, что таким способом можно в их истории обнаружить славянский след. Так, Галлия предстала у него как Целтия, т. е. Желтая, Британия как «Бродания от больших бород... может быть что она и Пристания, названная так самыми первыми, приехавшими к ней с твердыя земли через море. Древнейший язык и на сих островах был словенский: свидетельствует Хладония, то есть страна Хладная, нынешняя Шкотландия», Германия как «от холмов Холмания, Халмания, и Алмания», или «Кормания, по обилью корма и паствы», Саксония как Сажония, «значит сажонную от многих в ней растущих насаждений», Дания как День, Норвегия как Наверхия, страна, «лежащая на верх к северу», Скандинавия как Шкодынавея, «от вреда вьющего в ней с блиского севера»285.

Клейн, Мельникова и Петрухин в своих лингвистических «шкодынавеях» руководствуются приемами «любительской лингвистики», строящей свои выводы, о чем говорил в 2009 г. А.А.Зализняк, «на случайном сходстве слов», не беря при этом во внимание тот факт, что «внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще не является свидетельством какой то бы ни было исторической связи между ними». «Нынешние любители, - поясняет академик, - в точности продолжают наивные занятия своих предшественников XVIII века», убеждая в том, что т может превращаться в д, или ц, или с, или з, или ж, или иг, б в в, или п, или ф, а при сравнении слов какие-то буквы отбрасывать, другие добавлять и легко допускать перестановку букв. «Ясно, - продолжает далее наш крупнейший лингвист, - что при таких безбрежных степенях свободы у любителей нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать (и отождествлять) практически что угодно с чем угодно - скажем пилот и полет, саван и зипун, сатир и задира и так далее до бесконечности» (так, любители «узнавать» в иностранных именах собственных русские наименования и в связи с этим рассуждать о масштабном расселении русских и масштабной их роли в ранней мировой истории, ведут речь о соответствии друг другу слов Цюрих и царек, Лондон и ладонь, Перу и первый, Мексика и Москва, Берн и барин, баран, бревно, перина, Келн и клен, клин, колено, калина, глина и т.д.). И такие сочинения, подводит черту Зализняк, принадлежат «области фантастики - сколько бы ни уверял вас автор в том, что это научное исследование»286.
У Мельниковой и других сторонников «лингвистического обоснования» шведского происхождения варягов предшественником является шведский норманист XVII в. профессор медицины О.Рудбек, эмпиризм которого, по словам его же соотечественников, «граничил с паранойей». По описанному Зализняком принципу рассуждает и Клейн. Так, считает он, «например, в слове "князь" первоначально на месте "я" стояла буква "юс", произносившаяся как гласная с призвуком звука "н"; буква "з" появилась в результате смягчения первоначального "г", сохранившегося в слове "княгиня"; после "к" стояла гласная "ъ", впоследствии ставшая непроизносимой... Итак, "князь" в древности звучало близко к "конинг"», которое норманисты производят «из скандинавского древнегерманского "конунг" ("король")»287. Итак, «А» упала, «Б» пропала, а в итоге осталась буковка, нужная норманистам. В этом плане интересно послушать, как в 2009 г. Мельникова «вразумляла» Гедеонова и его последователей: «Звуки не появляются и не пропадают просто так, случайно или по недоразумению. Законы языка не менее непреложны, чем законы математики или физики. Никто же не станет утверждать, что 234 = 24: подумаешь, одна-то цифирка выпала. Так же и в языке» (№ 5, с. 56). Но это все на словах. А на деле Мельникова очень легко превращает 234 и в 24, и в 12340, и в 720, в общем, во все, что она пожелает по причине своей скандинавомании.

В силу той же причины Мельникова трактует в пользу своих норманистских пристрастий и нумизматический материал. В 2007-2009 гг., приписывая скандинавам освоение в VIII - первой половине IX в. трансконтинентального Балтийско-Волжского пути, она отмечала, что на монетах Петергофского клада (начало IX в.) процарапаны скандинавские руны (слова и отдельные знаки), что, по ее мнению, «указывает на активное участие скандинавов в поступлении арабского серебра на европейский север и распространение их деятельности в это время не только на ладожский район, но и на значительно более обширные территории, вероятно, вплоть до Волжской Булгарии»288. Вот так надписи, определяемые как скандинавские руны (рунические надписи на 2 монетах и единичные скандинавские руны на 10 монетах) клада с берегов Финского залива вывели Мельникову и на скандинавов - распространителей арабского серебра на значительной территории Восточной Европы, и на Волжскую Булгарию, хотя между последней и самим кладом многие тысячи километров.
Петергофский клад очень известен в науке. И в его состав входят не только монеты со скандинавскими рунами, но и монеты, на которых читаются греческое граффити (1 монета), арабские надписи (2 монеты) и восточные, тюркские руны, относящиеся к орхоно-енисейской письменности (4 монеты). И если в вышеприведенную цитату Мельниковой вставить названия народов, пользовавшихся перечисленными видами письменности, то все они, получается, играли активное участие «в поступлении арабского серебра на европейский север» и далее по тексту. А если взять во внимание грузинскую надпись на монете из клада, обнаруженного в 1973 г. при раскопках Тимеревского поселения, то к этим активистам-«серебряникам» следует добавить еще и грузин289. О разноязычных граффити Петергофского клада писали, например, В.А. Булкин, А.Н. Кирпичников, Г.С.Лебедев в 1986 г., А.Н. Кирпичников в 1995 г., Г.С.Лебедев в 2002 году. В курсе их наличия и сама Мельникова, ибо ей (в соавторстве) принадлежит статья «Граффити на куфических монетах Петергофского клада начала IX в.» (1984), в которой, следует заметить, констатируется, что «среди граффити на восточных монетах из Восточной Европы встречено столь большое количество рунических надписей и отдельных знаков, тогда как в самой Скандинавии этот тип граффити представлен очень мало». И в 2002 г. она перечислила все типы надписей этого клада290.
В силу все той же скандинавомании Мельникова на пару с Петрухиным отстаивает идею вокняжения «скандинава» Рюрика «по ряду» (найму). Хотя данная идея представляет собой, как показывает Л.П. Грот, слепок с мертворожденной в научном плане теории общественного договора, наплодившей много подобных себе мифов, засоривших научное сознание, и в адрес которой американский ученый Р.Л. Карнейро недавно справедливо сказал, что она «сегодня не более чем историческая диковина»291. Такими же историческими диковинками в русской истории являются скандинавская русь, «германо-скандинавские» Коровели, Суздали, Вольдемары, Людвиги, «Восточно-Европейская Нормандия» и многое-многое другое. В целом, весь норманизм.



215«Русский Newsweek», 2007, № 52 - 2008. №2(176). С. 58.
216См. напр.: Буганов В.И., Жуковская Л.Л., Рыбаков Б.А. Мнимая «древнейшая летопись» // ВИ, 1977, № 6. С. 202-205.
217Кузьмин А.Г. История России... С. 319; его же. Мародеры на дорогах истории. С. 152-157, 164-187.
218Сб. РИО. Т. 3 (151). Антифоменко. - М., 2000; Антифоменковская мозаика. - М., 2001; Антифоменковская мозаика-2. - М., 2001; Астрономия против «новой хронологии». - М., 2001; Мифы «новой хронологии». Материалы конференции на историческом факультете МГУ им. М.В.Ломоносова 21 декабря 1999 г.- М., 2001; Русская история против «новой хронологии». - М., 2001; Антифоменковская мозаика-3. - М., 2002; Антифоменковская мозаика-4. Критика «новой хронологии» в Интернете. - М., 2003.
219Загоскин Н.П. История права русского народа. Лекции и исследования по истории русского права. Т. 1. - Казань, 1899. С. 336.
220Зимин А.А. О методике изучения древнерусского летописания // ИАН. Серия литературы и языка. Т. 33. № 5. М., 1974. С. 462-464; Шаскольский И.П. Антинорманизм и его судьбы. С. 35-51; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX-X вв.) // ВИ, 1989, № 8. С. 25 и прим. 6.
221Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX. С. 579-582.
222Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 14; его же. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII— XX веков. Автореф... дис... докт. наук. - М., 2005. С. 19; его же. Ломоносов. С. 113, 341.
223Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 101-102, 135-136.
224Иван Грозный / Под ред. С.В. Перевезенцева. Сост. Д.В.Ермашов, С.В.Перевезенцев, В.В.Фомин.- М., 2002. С. 123-131; Царь Иван IV Грозный / Изд. подг. С.В. Перевезенцев. - М., 2005. С. 218-228, 695-699.
225Фомин В.В. Варяги в переписке Ивана Грозного с шведским королем Юханом III // ОИ, 2004, № 5. С. 121-133; его же. Иван Грозный о варягах Ярослава Мудрого // Сб. РИО. Т. 10 (158). Россия и Крым. - М., 2006. С. 399-418; его же. Начальная история Руси. С. 28-29.
226Петрухин В.Я. Сказание о призвании варягов в средневековой книжности и дипломатии // ДГВЕ. 2005 год. С. 77,79.
227Фомин В.В. Комментарии. Коммент. 24 на с. 515 и коммент. 57 на с. 543; его же. Варяги и варяжская русь. С. 341-376.
228Petrejus P. Regni Muschovitici Sciographia. Thet är: Een wiss och egenteligh Be-skriffning om Rudzland. - Stockholm, 1614-1615. S. 2-6; idem. Historien und Bericht von dem Grossfürstenthumb Muschkow. - Lipsiae, Anno, 1620. S. 139-144; Петрей П. Указ. соч. С. VIII-IX, 85, 90-92,312.
229Widekindi J. Thet svenska i Russland tijo åhrs krijgz-historie. - Stockholm, 1671. S. 511; idem. Historia belli sveco-mosco-vitici decennalis. Holmiae, 1672. P. 403; Видекинд Ю. История шведско-московитской войны XVII века. - М., 2000. С. 280.
230Verelius О. Op. cit. Р. 19, anm. 192; Rudbeck О. Atlantica sive Manheim. Т. II. Upsalae, 1689. P. 518; ibid. Т. III. Upsalae, 1698. P. 184-185.
231Мыльников А.С. Славяне в представлении шведских ученых XVI-XVII вв. // Первые скандинавские чтения. Этнографические и культурно-исторические аспекты. - СПб., 1997. С. 148-149; его же. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Представление об этнической номинации и этничности XVI - начала XVIII века. - СПб., 1999. С. 56.
232Scarin A. Dissertatio historica de originibus priscae gentis varegorum. - Aboae, 1734.
233Фомин В.В. Норманизм и его истоки // Дискуссионные проблемы отечественной истории. - Арзамас, 1994. С. 18-30; его же. Норманизм русских летописцев: миф или реальность? // Межвузовские научно-методические чтения памяти К.Ф.Калайдовича. Вып. 3. - Елец, 2000. С. 134-136; его же. Кто же был первым норманистом: русский летописец, немец Байер или швед Петрей? // «Мир истории». М., 2002. № 4/5. С. 59-62; его же. Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сб. РИО. Т. 4 (152). От Тмутороканя до Тамани. - М., 2002. С. 305-324; его же. Комментарии. С. 552, коммент. 63; его же. Варяги и варяжская русь. С. 17-47. См. также: Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 9-21; его же. Варяго-русский вопрос и некоторые аспекты... С. 340-347; Грот Л.П. Начальный период российской истории и западноевропейские утопии // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: Материалы научных конференций 2006-2007 годов. - Великий Новгород, 2007. С. 12- 22; ее же. Утопические истоки норманизма: мифы о гипербореях и рудбекианизм // Изгнание норманнов из русской истории. С. 321-338.
234История Швеции. - М., 1974. С. 166-168, 188-192, 202-205, 237-238; Фролов Р.А. Русско-шведские отношения в контексте внешней политики России 1492-1595 гг. Автореф... дис... канд. наук. - Тамбов, 2010. С. 19-20.
235Замечания А.Куника... // ЗАН. Т. II. Кн. II. С. 230; Томсен В. Указ. соч. С. 72; Stender-Petersen A. Op. cit. Р. 246; История Швеции. С. 64.
236Херрман Й. Указ. соч. С. 103; Кирпичников А.Н., Сарабьянов В.Д. Старая Ладога - древняя столица Руси. С. 61; их же. Старая Ладога. С. 54; Носов Е.Н. Новгородское (Рюриково) городище. С. 70-73, 152-153; Нунан Г.С. Указ. соч. С. 37-38, 45; Хеллер К. Ранние пути из Скандинавии на Волгу // Великий Волжский путь. С. 104.
237От редколегии // Норна у источника Судьбы / Под ред. Т.Н. Джаксон, Г.В. Глазыриной, И.В. Коноваловой, С.Л.Никольского, В.Я. Петрухина. Сборник статей в честь Е.А. Мельниковой. - М., 2001. С. 5.
238Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 227.
239Петрухин В.Я. Комментарии. Коммент. * к с. 179 на с. 279, коммент. * к с. 180 на с. 280; его же. Древняя Русь. С. 79-80, 86, 99-100, 106-107, 116, 120; его же. Древняя Русь IX—1263 г. С. 56-57; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Указ. соч. С. 252, 271, 283; Мельникова Е.Л. Зарубежные источники... С. 12-13; ее же. Варяжская доля. С. 31; Справочник учителя истории. С. 73.
240Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 213; его же. Трудно быть Клейном. С. 136; Кулешов B.C. К оценке достоверности этимологий слова русь // Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX. С. 441-459; Мачинский ДЛ. Некоторые предпосылки... С. 492-494. «Открытие» Мачинского по поводу хосирос было оглашено на конференции, но не было включено в опубликованный материал.
241Мельникова Е.Л., Петрухин В.Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X-XI веках: к истории названия «варяг» // Славяноведение. 1994. № 2. С. 56-68; Петрухин ВЯ. Начало этнокультурной истории... С. 109, 242-243; его же. Скандинавия и Русь на путях мировой цивилизации // Путь из варяг в греки и из грек... С. 9, 12; его же. «Из варяг в греки»: начало исторического пути России // Славянский альманах. - М., 1997. С. 64-65; его же. Древняя Русь. С. 79-80, 86, 107, 116, 120; его же. Путь из варяг в греки. С. 52-53, 55; Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Указ. соч. С. 252, 271, 283; Мельникова Е.Л. Варяжская доля. С. 30, 32.
242Kunik Е. Op. cit. Bd. I. - SPb., 1844. S. 163-167.
243Гедеонов СЛ. Указ. соч. С. 56, 168, 288-305, 345-346, 383-384, 393, прим. 22; Погодин М.П. Г. Гедеонов... С. 6; Дополнения А.А.Куника. С. 430-442, 670-673, 688; Браун Ф.А. Русь (происхождение имени) // Энциклопедический словарь / Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Т. XXVII. - СПб., 1899. С. 366-367.
244См. о нем: Фомин В.В. Российская историческая наука и С.А. Гедеонов // Гедеонов СЛ. Указ. соч. С. 6-54; его же. Жизнь С.А. Гедеонова - подвиг высокого служения Отечеству (биографический очерк) // Там же. С. 568-575; Дитяткин Д.Г. С.А.Гедеонов и его концепция начальной истории Руси. Автореф... дис... канд. наук. - М., 2010.
245Назаренко А.В. Goehrke С. Frühzeit des Ostslaventums // Unter Mitwirkung von U.Kälin. Darmstadt, «Wissenschaftlche Buchgesellschaft», 1992 (=Erträge der Forschung. Bd. 277) // Средневековая Русь. Вып. I.- M., 1996. С. 177; Schramm G. Altrusslands Anfang. Historische Schliisse aus Namen, Wortern und Texten zum 9. und 10. Jahrhundert. Freiburg, 2002. S. 101, 107; Трубачев О.Н. Указ. соч. С. 162-165; Максимович К.А. Происхождение этнонима Русь в свете исторической лингвистики и древнейших письменных источников // KANIEKION. Юбилейный сборник в честь 60-летия проф. И.С.Чичурова. - М., 2006. С. 14-56; Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 78-162.
246Седов В.В. Русский каганат IX века // ОИ, 1998, № 4. С. 14-15, прим. 52; его же. Древнерусская народность. С. 66.
247Томсен В. Указ. соч. С. 85-87, прим. 16 на с. 87.
248Цит. по: Шаскольский И.П. Вопрос о происхождении имени Русь... С. 143.
249Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники... С. 13-14, 26, коммент. 27; Трубачев О.Н. Указ. соч. С. 151.
250Шахматов А.А. Сказание о призвании варягов. С. 81; Пархоменко В А. Из древнейшей истории восточного славянства. По поводу изысканий А.А. Шахматова в области территории и этнографии древнейшей Руси // ИОРЯС. 1920. Т. XXV. Пг., 1922. С. 476,482; Трубачев О.Н. Указ. соч. С. 126-178; Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 153-162.
251«Крещение Руси» в трудах русских и советских историков / Авт. вступ. ст. А.Г.Кузьмин; сост., авт. прим. и указат.
А. Г.Кузьмин, В.И. Вышегородцев,В. В.Фомин. - М., 1988. С. 299-300; Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники... С. 106,111, прим. 10; его же. Русь и Германия в IX-X вв. // ДГВЕ. 1991 год. М„ 1994. С. 86-87; Древняя Русь в свете зарубежных источников.
С. 303-304, а также с. 266-270, 305-308; Типшар Мерзебургский. Указ. соч. С. 25; Ловмянъский Г. Руссы и руги // ВИ, 1971, № 9. С. 43-52; Фомин В.В. Начальная история Руси. С. 175-177.
252Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 17, 218, 226.
253Руссов С.В. Письмо о Россиях, бывших некогда вне нынешней нашей России //
ОЗ. Ч.31. М., 1827. С. 117-118.
254Джаксон Т.Н. Суздаль в древнескандинавской письменности // ДГ. 1984 год. М„ 1985. С. 227-229; ее же. Исландские королевские саги о Восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.). С. 255; её же. Исландские королевские саги о Восточной Европе (середина XI - середина XIII в.) (тексты, перевод, комментарий). - М., 2000. С. 287.
255Лелевель И. Рассмотрение Истории государства российского Карамзина // Северный архив. - СПб., 1824. Ч. 9. № 3. С. 163-170; Ч. 11. № 15. С. 138-140; Ч. 12. № 19. С. 50-51.
256Nordisk familjebok. Encyklopedi och konversationslexikon. Bd. 13. - Malmö, 1955. S. 62; История Швеции. С. 105-107; Andersson H. Sjuttiosex medeltidsstäder - aspekter på stadsarkeologi och medeltida urbaniseringsprocess i Sverige och Finland. - Stockholm, 1990. S. 25, 29, 41-42, 44,46,50-51; Clarke X., Ambrosiani B. Op. cit. S. 48-50, 69-70, 104; Lindkvist Т., Sjöberg M. Det svenska samhället. 800-1720. - Lund, 2006. S. 62-63; Sveriges historia. 600-1350. S. 62. Автор выражает благодарность Л.П. Грот за возможность ознакомления с исследованиями современных шведских ученых.
257Мельникова Е.А. Скандинавы на Балтийско-Волжском пути в IX-X веках // Шведы и Русский Север. С. 133-134; Петрухин В.Я. Призвание варягов. С 43.
258Мельникова Е.А. Рюрик и возникновение восточнославянской государственности в представлениях древнерусских летописцев // ДГВЕ. 2005 год. С. 60, 65.
259Савельев П.С. Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории. - СПб., 1847. С. CXCVIII-CXCIX; Забелин И.Е. Указ. соч. Ч. 1. С. 154-156; то же. Ч. 2. М., 1912. С. 31, 47, 78; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 439-447; его же. Начальная история Руси. С. 208-210; Andersson С. Kloster och aristokrati. Nunnor, munkar och gåvor
i det svenska samhället till 1300 - talets mitt. - Göteborg, 2006. S. 24.
260Andersson H. Op. cit. S. 29; Clarke X., Ambrosiani B. Op. cit. S. 50,56; Harrison D. Op. cit. S. 62-63.
261Погодин М.П. О происхождении Руси. Историко-критическое рассуждение. - М., 1825. С. 119; его же. Исследования... Т. 2. С. 150-151.
262Цит. по: Лихачев Д.С. Россия никогда не была Востоком. С. 37.
263Мельникова Е.А., Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. Указ. соч. С. 63; Мелин Я., Юханссон А.В., Хеденборг С. История Швеции. - М., 2002. С. 49.
264Мелин Я., Юханссон А.В., Хеденборг С. Указ. соч. С. 37, 44. См. также: Андерс- сонИ. История Швеции. - М., 1951. С. 42-43; История Швеции. С. 73-79.
265Грот Л.П. Как Рюрик стал великим русским князем? Теоретические аспекты генезиса древнерусского института княжеской власти // История и историки. 2006. С. 94-95.
266ЛЛ. С. 137; Брим В.А. Путь из варяг в греки //Из истории русской культуры. Т. II. Кн. 1. Киевская и Московская Русь. - М., 2002. С. 235; Stender-Petersen A. Op. cit. P. 118-119,256-257; Лихачев Д.С. Текстология. На материале русской литературы X-XVII веков. Изд. 2-е. Л., 1983. С. 81; Мельникова ЕА. Новгород Великий в древнескандинавской письменности // Новгородский край: Материалы научной конференции. - Л., 1984. С. 129-130; Носов Е.Н. Первые скандинавы на Руси. С. 80.
267ЛЛ. С. 22-23,54; Соловьев С.М. История России... Кн. 1.Т. 1-2. С. 179.
268Коваленко В.П. Новые исследования в Шестовице // Археологический сборник. С. 190-191.
269Надеждин Н.И. Опыт исторической географии русского мира // Библиотека для чтения. Т. 22. - СПб., 1837. С. 28-29, 31, 33-34.
270Мельникова Е.А. Скандинавские антропонимы в Древней Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей. Чтения памяти В.Т.Пашуто. Москва, 18-20 апреля 1994. Тезисы докладов. - М., 1994. С. 23; Клейн Л.С. Трудно быть Клейном. С. 136, 660.
271Мельникова Е.А. Олгъ / Ольгъ / Олегъ Вещий: К истории имени и прозвища первого русского князя //Ad fontem / У источника: Сборник статей в честь С.М.Каштанова. - М., 2005. С. 138.
272Эверс Г. Указ. соч. С. 71-72; Трубачев О.Н. Указ. соч. С. 162; Мельникова Е.А. Варяжская доля. С. 31; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 235-242; Мачинский ДА. Некоторые предпосылки... С. 501, прим. 13.
273Далин О. История шведского государства. Ч. 1. Кн. 1. - СПб., 1805. С. 385.
274Мельникова Е.А. Тени забытых предков // «Родина», 1997, № 10. С. 18-19; ее же. Источниковедческий аспект изучения скандинавских личных имен в древнерусских летописных текстах // У источника. Сб. статей в честь С.М. Каштанова. Ч. I. - М., 1997. С. 90-92; ее же. Культурная ассимиляция скандинавов на Руси по данным языка и письменности // Труды VI Конгресса славянской археологии. Т. 4. С. 137-143.
275ЛЛ. С. 28; Козьма Пражский. Чешская хроника. - М., 1962. С. 66.
276Исландские саги / Редакция, вступит, статья и прим. М.И.Стеблин-Каменского. - М., 1956. С. 35-36, 762, прим. к с. 35.
277Иордан. Указ. соч. С. 72; Ломоносов М.В. Замечания на диссертацию Г.Ф. Миллера... С. 407.
278Миллер Г.Ф. О народах издревле в России обитавших. С. 57.
279Кузьмин А.Г. Начало Руси. С. 227-228.
280Петрухин В.Я. Легенда о призвании варягов и Балтийский регион. С. 44; его же. Русь из Пруссии. С. 130.
281Фасмер М. Указ. соч. Т. I. - М., 1986. С. 322-323.
282Гедеонов С.Л. Указ. соч. С. 68, 70-71, 78, 85-86.
283Тихомиров И.Л. О трудах М.В.Ломоносова по русской истории // ЖМНП. Новая серия. Ч. XLI. Сентябрь. СПб., 1912. С. 61-62.
284Эверс Г. Указ. соч. С. 71.
285Тредиаковский В.К. Три рассуждения о трех главнейших древностях российских. - СПб., 1773. С. 48-53.
286Зализняк А.А. О профессиональной и любительской лингвистике // «Наука и жизнь», 2009, № 1. С. 16-22, 24; № 2. С. 54, 58, 62.
287Клейн Я.С. Спор о варягах. С. 77.
288Мельникова Е.А. Возникновение Древнерусского государства и скандинавские политические образования в Западной Европе (сравнительно-типологический аспект) // Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX. С. 91.
289Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 270.
290Мельникова Е.А., Никитин В.В., Фомин А.В. Граффити на куфических монетах Петергофского клада начала IX в. // ДГ. 1982 год. С. 26-47; Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 272; Кирпичников А.Н. Ладога VIII—X вв. и ее международные связи // Славяно-русские древности. Вып. 2. С. 45; Лебедев Г.С. Славянский царь Дир // «Родина», 2002, № 11-12. С. 25-26; Мельникова Е.Л. Варяжская доля. С. 31.
291См. об этом подробнее: Грот Л.П. Как Рюрик стал великим русским князем? С. 72-118; ее же. Рюрик и традиции наследования власти в догосударственных обществах // Российская государственность в лицах и судьбах ее созидателей: IX-XXI вв. Материалы Международной научной конференции 31 октября - 1 ноября 2008 г. - Липецк, 2009. С. 33- 72; ее же. Генезис древнерусского института княжеской власти, западноевропейские утопии эпохи Просвещения и их предтечи // Труды Государственного Эрмитажа. Т. XLIX. С. 132-154.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Б. А. Тимощук (отв. ред.).
Древности славян и Руси

Галина Данилова.
Проблемы генезиса феодализма у славян и германцев

Валентин Седов.
Происхождение и ранняя история славян

под ред. Т.И. Алексеевой.
Восточные славяне. Антропология и этническая история
e-mail: historylib@yandex.ru