Глава 19. Возвышение Юлиана. Его деятельность в должности наместника Галлии. Его любовь к городу Парижу

   Победа Констанция вновь объединила разделенные провинции империи. Но поскольку этот слабый государь не имел талантов ни для войны, ни для мирной жизни, боялся своих полководцев и не доверял своим советникам, триумф его оружия лишь установил в римском мире власть евнухов. Эти несчастные создания, которых восточные ревность и деспотизм создавали для себя с древних времен, появились в Греции и Риме вместе с заразившей эти страны азиатской роскошью и быстро пошли в гору. Евнухи, которые при Августе, будучи в свите египетской царицы, вызывали отвращение как уроды, постепенно были допущены в семьи матрон, сенаторов и даже императоров. Ограниченные строгими эдиктами Домициана и Нервы, из гордости любимые Диоклетианом, низведенные до скромного положения осмотрительным Константином, они стали многочисленными при дворах его выродившихся сыновей и постепенно научились узнавать, а в конце концов и направлять тайные мысли Констанция. Отвращение и презрение, которые человечество единодушно испытывает к этой неполноценной породе людей, похоже, заставило евнухов деградировать душевно и сделало их почти такими неспособными, как их считали, к любым благородным чувствам и достойным делам. Но евнухи были искусными мастерами лести и интриги и управляли умом Констанция с помощью то его страхов, то лени, то тщеславия. Любуясь в лживом зеркале красивой картиной народного процветания, он дремал и позволял евнухам перехватывать на пути жалобы пострадавших провинций, накапливать огромные богатства за счет продажи правосудия и почестей, позорить самые важные должности назначением на них того, кто покупал у евнухов право на угнетение, и утолять ненависть к тем немногим свободным душам, которые имели дерзость отказаться искать защиту у рабов. Из этих рабов выше всех стоял камергер Евсевий, который так безраздельно управлял монархом и дворцом, что, как язвительно заметил один беспристрастный историк, Констанций пользовался полным доверием своего высокомерного фаворита. Своими умелыми уговорами он убедил императора подписать приговор несчастному Галлу и этим прибавить новое преступление к длинному списку ужасных убийств, запятнавших честь семьи Константина.

   Когда два племянника Константина, Галл и Юлиан, были спасены от разъяренных солдат, первому из них было около двенадцати, а второму около шести лет. Поскольку старший был слаб здоровьем, они без труда получили в дар непрочную и подневольную жизнь от притворно пожалевшего их Констанция, который чувствовал, что казнь беспомощных сирот все человечество посчитает самой хладнокровной жестокостью. Местами их изгнания и воспитания были выбраны разные города Ионии и Вифинии, но когда сироты стали старше и это начало беспокоить подозрительного императора, он посчитал, что будет благоразумнее надежно запереть этих несчастных юношей в хорошо укрепленной крепости Мацеллум возле Цезареи. В течение этого шестилетнего заточения обращение с ними было отчасти такое, какого они могли ждать от заботливого опекуна, а отчасти такое, какого могли опасаться от подозрительного тирана. Их тюрьмой был старинный дворец, резиденция царей Каппадокии, местность вокруг дворца была красивой, его территория – большой. Юноши учились и занимались физическими упражнениями под руководством лучших преподавателей, и многочисленный штат прислуги, которая была назначена к племянникам Константина в качестве свиты, а вернее, стражи, был достоин их происхождения. Но они не могли не видеть, что лишены имущества, свободы и безопасности, оторваны ото всех, кому они доверяют и кого уважают, и осуждены проводить свои печальные дни в обществе рабов, послушных приказам тирана, который уже нанес им непоправимый вред. В конце концов нужды государства все же заставили императора, а вернее, его евнухов присвоить Галлу на двадцать пятом году его жизни титул цезаря и скрепить этот политический союз свадьбой с принцессой Константиной. После официальной встречи, на которой каждый из двух правителей дал обещание никогда не предпринимать ничего во вред другому, они сразу же отправились каждый к месту своего жительства. Констанций продолжил свой путь в западные провинции, а Галл поселился в Антиохии и оттуда как представитель императора управлял пятью огромными диоцезами восточной префектуры. При этой счастливой перемене судьбы новый цезарь не забыл о своем брате Юлиане: тот получил почести, положенные ему по званию, видимость свободы и свое большое имущество, которое было ему возвращено.



   Галл оказался неспособен править и был устранен путем убийства. Юлиан, хотя о нем первоначально не думали как о возможном императоре, постепенно накапливал опыт и власть и в 355 году был провозглашен цезарем. Пока Констанций был занят на дунайской границе, Юлиан защитил Галлию от вторгшихся алеманнов и франков. Сразу после этого он начал восстанавливать города Галлии – «труд, более подходивший его человечному и философскому нраву».

Юлиан в должности наместника Галлии

   Главным принципом Юлиана как администратора была – или казалось, что была, – горячая забота о спокойствии и счастье подвластных ему людей. Свободное время, которое было у него, пока войска стояли на зимних квартирах, он посвящал обязанностям гражданского начальника и своим поведением подчеркивал, что ему приятнее быть на гражданской службе, чем командовать солдатами. Перед тем как выступить в поход, он передал наместникам провинций большинство политических и частных судебных дел, которые были представлены ему на рассмотрение. Но, вернувшись, он внимательно ознакомился с тем, что они сделали, смягчил строгость закона и вынес второй ряд приговоров – самим судьям.

   Преодолев последнее искушение для добродетельных умов – несдержанное и слишком горячее стремление к справедливости, он спокойно и с достоинством охладил пыл некоего адвоката, который обвинил перед судом в вымогании взяток наместника нарбоннской провинции. «Как же кого-то можно будет признать виновным, если достаточно отрицать вину?!» – воскликнул неистовый обвинитель Дельфидий.

   «А кто будет невиновным, если будет достаточно утверждать вину?» – ответил Юлиан. В общегосударственных делах войны и мира интересы государя обычно совпадают с интересами его народа, но Констанций посчитал бы себя глубоко оскорбленным, если бы из-за добродетелей Юлиана лишился хотя бы малой части тех налогов, которые выжимал из угнетаемой и истощенной страны. Младший государь, которому присвоены знаки царского звания, иногда мог осмелиться умерить наглую алчность низших служащих, раскрыть грязные уловки продажных чиновников и установить новый, одинаковый для всех и более простой способ налогообложения. Но управление финансами было отдано в более надежные руки Флоренция, префекта претория Галлии, изнеженного тирана, неспособного ни на жалость, ни на угрызения совести, и этот высокомерный советник жаловался, что Юлиан в самой вежливой и мягкой форме противодействует ему, а сам Юлиан был склонен скорее осуждать себя за слабость. Цезарь с отвращением отклонил распоряжение собрать дополнительный чрезвычайный налог, которое подал ему на подпись префект, и правдивое описание народной нищеты, которой Юлиану пришлось оправдывать свой отказ, оскорбило Констанция и его придворных. Мы имеем возможность с удовольствием прочесть письмо Юлиана к одному из его ближайших друзей, в котором он горячо и свободно выражает свои чувства по этому поводу. Описав свое поведение, он продолжает так: «Можно ли было ученику Платона и Аристотеля поступить иначе, чем сделал я? Мог ли я покинуть несчастных подданных, отданных на мое попечение? Разве не был обязан защитить их от вреда, который раз за разом наносили им эти бессердечные разбойники? Трибуна, который покинул свой пост, карают смертью и лишают похоронных почестей. По какому праву мог бы я произнести приговор ему, если бы сам в час опасности забыл о долге гораздо более священном? Бог поместил меня на эту высокую должность, и его Провидение охранит и поддержит меня. Если я буду осужден на страдания, меня утешит чистая и неподкупная совесть. Если бы Небо позволило мне по-прежнему иметь такого советчика, как Саллюстий! Посчитай они нужным прислать кого-то мне на смену, я подчинюсь без сопротивления и лучше использую возможность короткое время делать добро, чем стану долго наслаждаться безнаказанностью». Непрочное и зависимое положение Юлиана выявило его добродетели и скрыло его недостатки. Молодому герою, который поддерживал в Галлии трон Констанция, не было позволено исправить пороки власти; но ему хватало мужества облегчать или оплакивать беды народа. Поскольку он был не в силах возродить воинственный дух римлян или распространить ремесла и искусства среди их диких врагов, он не мог надеяться обеспечить покой народа ни заключением мира с германцами, ни их покорением. Тем не менее победы Юлиана на короткое время остановили набеги варваров и отсрочили гибель Западной империи.

Юлиан и Париж (Лютеция)

   Под благотворным влиянием Юлиана были восстановлены города Галлии, которая до этого так долго страдала от междоусобной борьбы, войн с варварами и внутренней тирании. Предприимчивость возродилась благодаря надежде насладиться ее плодами. Сельское хозяйство, мануфактуры и торговля опять процветали под защитой закона, и курии, то есть ремесленные цехи, вновь наполнились полезными и почтенными людьми. Молодежь больше не боялась вступать в брак, а супружеские пары – производить на свет потомство. Общенародные и семейные праздники отмечались с обычной пышностью, а частое и надежное сообщение между провинциями показывало, что нация процветает. Человек с такой душой, как у Юлиана, должен был чувствовать всеобщее счастье, творцом которого он был; но с особыми радостью и удовлетворением он любовался Парижем (Лютецией) – городом, где сам жил в зимнее время и который любил. Великолепная столица, которая теперь раскинулась на обширной территории по обоим берегам Сены, первоначально занимала лишь маленький островок посередине этой реки, и жители городка брали из Сены чистую и полезную для здоровья воду. Река омывала стены, и пройти в городок можно было только по двум деревянным мостам. Северный берег Сены был покрыт лесом, но на юге территория, которая теперь носит имя университета, была постепенно застроена домами и украшена дворцом и амфитеатром, банями, акведуком и Марсовым полем для обучения римских войск. Суровый климат смягчала близость океана, и с некоторыми предосторожностями, которым научил земледельцев опыт, здесь успешно выращивали виноград и смоковницу. Но в особо холодные зимы Сена глубоко промерзала, и вниз по течению плыли огромные глыбы льда, которые азиат мог сравнивать с кусками белого мрамора, что добывали в каменоломнях Фригии. Распущенность и продажность жителей Антиохии заставляла Юлиана вспоминать о суровых и простых нравах его любимой Лютеции, где театральные развлечения были неизвестны или вызывали презрение. Он с негодованием сравнивал изнеженных сирийцев с их противоположностью – храбрыми, честными и простыми галлами, почти забывая про единственный недостаток кельтского характера – отсутствие умеренности. Если бы Юлиан мог теперь побывать в столице Франции, он смог бы побеседовать с высокоучеными и гениальными людьми, способными понять ученика греков и дать ему необходимые наставления. Он мог бы простить полные живости и изящества прихоти народу, чей воинский дух никогда не ослабевал от того, что он баловал себя роскошью. И вероятно, Юлиан был бы в восторге от совершенства, достигнутого искусством общения, которое бесценно тем, что смягчает, облагораживает и украшает отношения между людьми.