Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Дэвид Кортен.   Когда корпорации правят миром

5. Наступление корпоративных либертарианцев

Если бы существовало Кредо экономиста, то оно,
безусловно, включало бы следующие утверждение:
«Я верую в Принцип сравнительного преимущества»
и «Я верую в свободную торговлю».

Пол Крюгман, экономист МТИ [1]

Разница между системой, в которой господствуют
«Дженерал моторс» и «Экссон», и системой, которая
держится на частном мелком фермере и мелком
предпринимателе ранних дней американской истории,
вполне возможно, больше — по обыденному жизненному
опыту среднего человека — чем разница между
системой, основанной на крупной частной бюрократии
Соединенных Штатов и общественной бюрократии
социалистических стран.

Гap Альперовиц [2]


В поисках экономического роста весь мир принял идеологию свободного рынка с рвением религиозных фанатиков. Согласно этой идеологии - деньги — единственная мера ценности, и ее практическое применение содействует распространению политики, которая повсеместно углубляет социальное и экологическое разрушение. Экономисты — это духовенство данной религии. Они защищают ценности, которые принижают человеческий дух, они принимают существование иллюзорного мира, оторванного от реальности, и они перестраивают наши институты управления таким образов, что еще больше затрудняют решение наших наиболее важных проблем. Однако ставить эту доктрину под сомнение стало считаться настоящей ересью, ведущей к риску заслужить порицание коллег по профессии и нанести ущерба своей карьере в большинстве институтов бизнеса, правительства и академических кругах. По словам австралийского социолога Майкла Пьюзи она низвела экономику до положения «идеологического щита против умственного самоанализа и гражданской ответственности» [3] и пропитала занятия экономикой в большинстве университетов духом идеологической накачки.

ОСВЯЩЕНИЕ ЖАДНОСТИ



Постулаты, проповедуемые идеологами свободного рынка, знакомы всякому, кто сведущ в языке современных экономистов.

• Непрерывный экономический рост, измеряемый валовым национальный продуктом, есть путь к прогрессу человечества.
• Свободные рынки, не контролируемые правительством, в целом ведут к наиболее эффективному и оптимальному для общества распределению ресурсов.
• Экономическая глобализация, достигнутая устранением препятствий свободному потоку товаров и денег по всему миру, подстегивает конкуренцию, увеличивает экономическую эффективность, создает новые рабочие места, понижает цены на потребительские товары, расширяет потребительский выбор, увеличивает экономический рост и в общем приносит выгоду почти всем.
• Приватизация, которая передает функции и активы от правительства в частный сектор, повышает эффективность.
• Основная обязанность правительства состоит в обеспечении той инфраструктуры, которая необходима для развития торговли и проведения в жизнь законов, охраняющих права собственности и контракты.

Эти постулаты основаны на некоторых предположениях, прочно вошедших в теории неоклассических экономистов:

• Людьми движет личный интерес, который выражается преимущественно в поиске финансовых выгод.
• Действие, которое приносит максимальную финансовую прибыль частному лицу или компании, одновременно приносит наибольшую пользу и обществу.
• Конкурентное поведение более рационально для индивидуума и для фирмы, чем отношения взаимопомощи; следовательно, общество должно быть основано на принципе конкуренции.
• Лучшей мерой прогресса человечества является увеличение суммы, затрачиваемой членами общества на потребление, и постоянное увеличение уровня потребительских расходов способствует благосостоянию общества, стимулируя экономический рост.

Если выразить это более резко, то эти идеологические доктрины исходят из того, что:
• людьми, в силу их природы, движет преимущественно жадность;
• стремление к приобретениям есть наивысшее выражение человеческой сущности;
• неослабевающая жажда наживы и приобретений ведет к оптимальному результату для общества;
• в интересах общества почитать и вознаграждать эти ценности.

Таким образом, несколько здравых мыслей и прозрений оказались извращены и превращены в экстремистскую идеологию, которая возводит низшие стороны человеческой природы в самооправдательный идеал. Хотя эта идеология очерняет самые основные человеческие ценности и идеалы, она настолько глубоко укоренилась в систему наших ценностей и общественных институтов, а также ежедневную культуру, что мы принимаем ее почти без сомнений. Она существует рядом с нами и играет решающую роль в формировании почти всех сторон общественной политики. Она играет на ухудшении экономического состояния и на вполне обоснованном общественном недоверии большому правительству, для того чтобы заручиться широкой политическое поддержкой со стороны электората целей, направленных на достижение результатов отнюдь не в интересах простого человека.

Напоминая нам марксистских идеологов, теперь уже сошедших со сцены поборники этой экстремистской идеологии стремятся прекратить всякое обсуждение, провозглашая неизбежность исторических сил, продвигающих дело, которое они отстаивают. Они говорят, что глобальный свободный рынок, в котором решения о размещении ресурсов находятся в руках гигантских корпораций, — это неизбежность, и лучше всего заняться изучением того, как можно приспособиться к новым правилам игры. Они предупреждают, что то кто устранится и не успеет на борт корабля, будут сметены с дороги и лишены преимуществ, которые достанутся лишь тем, кто проявит уступчивость.

Экстремистский характер их позиции проявляется в жестком выборе, который они предлагают между «свободным» рынком, не обремененным правительственным вмешательством, и центрально планируемой и контролируемое со стороны государства экономикой, основанной на бывшей советской модели. Точно так же подразумевается, что единственная альтернатива настежь открытых границ для беспрепятственного потока товаров и денег состоит в том, чтобы воздвигнуть неприступные стены, которые отрежут нас от всего мира и лишат преимуществ, которые дает международная торговля. Как они настойчиво твердят, если вы не за свободную торговлю, значит, вы протекционист. Середины нет.

Вопреки истории и логике они не видят в общественной дискуссии места для тех, кто отвергает свободные рынки в пользу рынков, действующих в рамках отчетности перед обществом. Они также не допускают возможности, чтобы страны обменивались между собой деньгами и товарами честным и сбалансированным образом, который работает на общее благо всех граждан.

В своих многочисленных обличьях эта идеология известна под разными именами — неоклассическая, неолиберальная или либертарианская экономика, неолибертарианизм, рыночный капитализм или рыночный либертарианизм. В Австралии и Новой Зеландии книга Майкла Пьюзи «Экономический рационализм в Канберре» сделала популярным термин «экономический рационализм» и ввела его в широкое обращение [4]. Латиноамериканцы, как правило, употребляют термин неолиберализм. Однако в большинстве стран, включая Соединенные Штаты, у этой идеологии нет общепризнанного названия. Не имея имени, она не подвержена обсуждению, а постулаты, лежащие в ее основе, остаются неисследованными.

СОЮЗ КОРПОРАТИВНЫХ ЛИБЕРТАРИАНЦЕВ



По меньшей мере три крупных группы — экономические рационалисты, рыночные либералы и представители корпоративного класса — образовали влиятельный политический альянс, ставящий целью распространение общего идеологического учения с догматическим рвением, которое обычно ассоциируется с религиозными крестовыми походами.

Экономические рационалисты. Экономические рационалисты — это преимущественно профессиональные экономисты неоклассической школы экономики. Рационализм, определяемый в словаре как «доктрина, утверждающая, что знание происходит исключительно от чистого разума, без участия органов чувств» [5], является философской основой большей части современной экономики, апологеты которой присягают на веру в рациональные структуры анализа, выведенные дедуктивно из основополагающих принципов. Эта приверженность рационализму дает опору утверждению, что экономика — это единственная по-настоящему объективная, свободная от оценок общественная наука. Первый принцип логической структуры неоклассической экономики гласит, что основной движущей силой человеческой деятельности является личная выгода и, при наличии максимальной свободы от всяких ограничений, личные решения, продиктованные этой личной выгодой, ведут к общественно полезным результатам. Экономический рационализм придает идеологии свободного рынка интеллектуальную законность, а коалиция, сформированная вокруг этой идеологии, дает экономистам влиятельную политическую основу.

Рыночные либералы. Рыночные либералы привносят в эту коалицию моральную философию, основанную на индивидуальных правах, которая сильно импонирует тем, кто питает естественное недоверие к большому правительству. По словам Роджера Пайлона из Института Като в Вашингтоне, мозгового центра, занимающегося распространением рыночного либерализма, позиция рыночного либерала исходит из «предпосылки морального равенства, определяемого правами, а не ценностями». Рыночные либералы полагают, что люди имеют право отстаивать любые взгляды, если они при этом уважают то же право для окружающих. Это «подразумевает, что мы только сами отвечаем за себя, за то, как много или как мало мы получаем от этой жизни». Рыночные либералы верят в то, что «права и собственность неразрывно связаны. ... В широком смысле... собственность — это основа всех наших естественных прав. Пользуясь этими правами, при условии уважения прав других, мы можем добиваться счастья любым угодным нам способом». Сюда входит организация добровольных ассоциаций посредством механизма контракта [6]. Единственные обязанности, обусловленные этими правами, заключаются в уважении таких же прав других людей, законопослушании и соблюдении контрактных договоров. Рыночный либерализм привносит в господствующую идеологию оттенок моральной законности. Взамен этого ведущие сторонники рыночного либерализма, такие как Институт Като, получают значительную финансовую помощь и политическую поддержку от крупных корпораций, чьи интересы они отстаивают.

Представители корпоративного класса. Этот класс состоит из таких людей, как менеджеры корпораций, юристы, консультанты, специалисты в области общественных отношений, финансовые брокеры и состоятельные инвесторы, которые получают выгоды от расширения прав и свобод корпоративного лица. Некоторых из них связываете корпоративным либерализмом личный интерес, других — моральные убеждения, а многих — простоте обстоятельство, что это их работа. Они, как правило, яростно защищают как рыночную свободу, так и права собственности, которыми наделена корпорация как юридическое лицо. И хотя они не обязательно пытаются понять в деталях академические теории или моральную философию, они естественным образом связаны с интеллектуальной традицией, которая обосновывает стремление освободить рыночные институты от ограничивающей руки правительства, а также с философией, которая освобождает корпорацию от моральной ответственности за многие социальные и экологические последствия ее действий. Они распоряжаются огромными ресурсами корпорации, которые можно использовать для поддержки тех, кто служит корпоративным интересам.

Эти три группы образуют влиятельный политический союз, сочетающие интеллектуальную традицию и моральную философию с политическим интересом. Однако, как это часто случается с политическими союзами, их связь выглядит странно. Более того, вопреки внешней видимости, участие в союзе мало помогает даже самим его участникам. Если говорить об экономических рационалистах, то этот союз серьезно подорвал целостность и социальное единство экономики, сведя ее к системе идеологической индоктринации, которая попирает свое собственное теоретическое обоснование и далеко расходится с реальностью. Он также вовлек в отстаивание дела моральных философов, защищающих свободу личности в деле, которое усиливает способность корпорации поглощать права собственности людей и подавлять личную свободу всех членов общества, кроме наиболее состоятельных. Невероятный политический успех этого союза в перестройке экономических институтов в соответствии с корпоративными интересами создает чудовище, которого не в состоянии держать под контролем даже представители корпоративного класса. Он порождает мир, который они вряд ли хотели бы завещать своим детям.

Во имя личной свободы этот союз проталкивает идеологическую доктрину, наиболее точно определяемую как корпоративный либертарианизм, поскольку следствием ее является помещение прав и свобод корпораций выше прав и свобод граждан. Хотя его и представляют как экономический вопрос, на самом деле это вопрос управления. Кому достанется управленческая власть и для какой цели?

Современная корпорация все больше превращается в независимую сущность, независимую даже от людей, составляющих ее. Каждый член корпорации, каким бы влиятельным ни было его положение в ней, стал заменим, как это начинает понимать все большее число высших руководителей. По мере того как корпорации приобретают все больше независимой организационной власти и все больше отдаляются от людей и от конкретного местоположения интересы человека и интересы корпорации расходятся все дальше. Это выглядит так, как-будто к нам вторглись инопланетяне, поставившие целью превратить нашу планету в колонию, превратить нас в крепостных и затем отстранить от дела как можно больше людей.

Я не делаю столь сильных заявлений легкомысленно. Их документальному подтверждению посвящены конец данной и все последующие главы книги.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО АДАМА СМИТА И ДАВИДА РИКАРДО



Сторонники корпоративного либертарианизма часто воздают должное Адаму Смиту как своему интеллектуальному покровителю. Его работы остаются интеллектуальной основой, на которой построена вся структура дедуктивных рассуждений и обоснований экономических рационалистов. Трагическая ирония состоит в том, что, хотя экономически рационалисты сейчас обращаются к этой структуре, чтобы придать идеологии корпоративного либертарианства интеллектуальную законность, классическая работа Смита «Богатство народов», впервые опубликованная в 1776 году, на самом деле представляла собой решительное осуждение монопольного бизнеса, поддерживаемого и защищаемого государством. Идеалом Адама Смита был рынок, состоящий исключительно из мелких покупателей и продавцов. Он показал, как работа такого рынка приводит к образованию цены, обеспечивающей справедливое вознаграждение земле, работникам и капиталу, как получается результат, удовлетворяющий и покупателя, и продавца, и как этим достигается оптимальный результат для общества в плане размещения его ресурсов. Он дал ясно понять, что к этому результату можно прийти лишь тогда, когда ни покупатель, ни продавец не вырастают до таких размеров, чтобы влиять на рыночные цены. На таком рынке подразумевается значительная степень равенства в распределении экономической власти.

Смит был решительным противником любой монопольной власти, которую он определял как право и возможность для продавца поддерживать цену выше естественной цены неопределенно долгое время. В самом деле, он утверждал, что торговые секреты дают монополии преимущество и противоречат принципам свободного рынка [7]. Он бы, несомненно, решительно возражал против нынешних попыток рыночных либертарианцев усилить контроль корпоративной монополии над правами интеллектуальной собственности через Генеральное соглашение о тарифах и торговле (ГАТТ). Мысль о том, что крупная корпорация может иметь исключительный контроль над лекарством или оборудованием, спасающим жизнь, и, следовательно, брать за них любую сумму, которую позволяет рынок, была бы для него абсолютно чудовищной.

Более того, Смит никогда не проповедовал моральной философии, защищающей безудержную алчность. Он писал о мелких фермерах и ремесленниках, стремящихся получить наилучшую цену за свои товары, для того чтобы обеспечить себя и свою семью. Это личный интерес, а не алчность. Алчность — это когда высокооплачиваемый менеджер корпорации увольняет 10 000 работников и затем вознаграждает себя премией в несколько миллионов долларов за то, что он сэкономил компании столько денег. Алчность — это то, что экономическая система, создаваемая корпоративными либертарианцами, поощряет и вознаграждает.

Смит очень не любил как правительства, так и корпорации. Он видел в них прежде всего инструмент для взимания налогов с целью субсидировать элиты и вмешиваться вдела рынка, чтобы защитить монополию. Он утверждал: «Гражданское правительство в той мере, в какой оно создано для защиты собственности, на самом деле создано для защиты богатых против бедных, или тех, у кого есть какая-либо собственность, против тех, у кого ее нет совсем» [8]. Смит нигде не упоминал о правительственном вмешательстве с целью обеспечить минимальные стандарты в области социального обеспечения, здравоохранения, охраны труда и экологии в интересах всех — защитить бедных и природу от богатых. Мы можем себе представить, принимая во внимание реалии тех дней, что подобная возможность даже не приходила ему в голову.

Теория рыночной экономики, в отличие от идеологии свободного рынка, определяет ряд основных условий, необходимых для того, чтобы рынок эффективно устанавливал цены в интересах общества. Чем больше нарушаются эти условия, тем менее эффективна рыночная система. Самое основное условие рынка — конкуренция. Я вспоминаю одного профессора, читавшего нам курс основ экономики, который приводил в пример рынок, состоящий из мелких фермеров, которые продают пшеницу мелким владельцам, для того, чтобы проиллюстрировать мысль о совершенной рыночной конкуренции. Сегодня четыре компании — «Конагра», «АДМ- миллинг», «Каргилл» и «Пилл-сбери» — мелют почти 60% всей муки, производимой в США, и две из них — «Конагра» и «Каргилл» — контролируют 50% экспорта зерна [9].

В реальном мире нерегулируемых рынков преуспевшие игроки становятся все крупнее и во многих случаях используют появившуюся у них экономическую власть для того, чтобы вытеснить или скупить более слабых игроков и взять контроль над еще большей долей рынка. В других случаях «конкуренты» тайно вступают в сговор и образуют картели или стратегические альянсы для увеличения прибылей путем установления рыночных цен выше уровня оптимальной эффективности. Чем крупнее рыночные «игроки», чем более актив но действует сговор, тем труднее новичкам и мелким независимым фирмам выжить, тем более монопольным и менее конкурентным становится рынок и тем большей политической властью могут пользоваться крупные фирмы для того, чтобы требовать уступок от правительства, которое позволяет им перекладывать еще большую часть стоимости на общество.

При таких условиях можно было бы ожидать, что экономические рационалисты будут рьяно защищать необходимость ограничивать слияние и приобретение компаний и дробить фирмы монополисты, чтобы восстанавливать условия конкурентного рынка. Однако они чаще отстаивают противоположную точку зрения: для того чтобы конкурировать на нынешних глобальных рынках, фирмы должны сливаться в более крупные объединения. Иными словами, они отстаивают теорию, которая предполагает наличие мелких фирм, но при этом активно поддерживают политику, направленную на усиление монополий.

Еще одно существенное условие эффективного рыночного распределения состоит в том, что все издержки производства должны лежать на производителе и включаться в отпускную цену производителя. Экономисты называют это интернализацией стоимости. Это условие настолько существенно для рыночной теории, что его редко оспаривают даже наиболее доктринерские идеологи свободного рынка. Если некоторая часть стоимости произведенного товара перекладывается на третью сторону, которая никоим образом не участвует в сделке и не получает от нее выгоды, тогда экономисты говорят, что стоимость была экстернализована и, соответственно, цена товара была искажена. Иными словами, любая экстернализованная стоимость включает присвоение прибыли и перекладывание связанных с ней затрат на общество.

Экстернализованная стоимость никуда не исчезает, ее просто не принимают в расчет те, кто получает выгоду от принятия решений, дающих возможность переложить затраты на других. Например, когда корпорация, торгующая лесом, за бросовую цену приобретает права на сплошную вырубку общественного леса и оставляет после себя опустошенную среду обитания, то компания получает немедленную прибыль, а общество несет бремя долгосрочных затрат. Когда лесозаготовительные компании получают контракт от корпорации «Мицубиси» на заготовку леса, принадлежащего племени пенан в Сараваке, то эта корпорация не несет никаких расходов, связанных с разрушением местной культуры и образа жизни [10].

Точно так же какая-нибудь гигантская химическая корпорация экстернализует стоимость производства, когда она захоранивает производственные отходы без надлежащей обработки, перекладывая таким образом стоимость загрязнения воздуха, воды и почвы на общество в виде дополнительных расходов на лечение, неудобств, потери рабочего времени, необходимости покупать воду в бутылках и стоимости очистки того, что было заражено. Крупный розничный торговец экстернализует стоимость, когда он покупает товар у китайских подрядчиков, которые платят своим рабочим слишком маленькую зарплату, чтобы те могли поддерживать свое физическое и психическое здоровье хотя бы на минимальном уровне, или которые не поддерживают на должном уровне стандарты безопасности производства, а затем увольняют без компенсации рабочих, получивших увечья.

Когда продавец получает выгоду от экстернализации издержек, это представляет собой незаработанную прибыль, являющуюся крупным источником рыночной неэффективности, потому что он поощряет действия по экстернализации затрат. Передача выгоды покупателю в виде более низкой цены создает другой вид неэффективности, так как поощряет формы потребительства, которые используютограниченные ресурсы неэффективно. Например, чем больше экстернализуются экологические и социальные издержки производства и эксплуатации автомобиля, тем больше автомобилей люди покупают и тем больше пользуются ими. Усиливается расползание городов, все больше продуктивной земли покрывается асфальтом, выбрасывается все больше загрязнителей, запасы нефти истощаются все быстрее, а избиратели предпочитают общественному транспорту, пешеходным и велосипедным дорожкам строительство новых шоссейных дорог.

И все же, вместо того чтобы требовать, чтобы издержки полностью интернализовались, корпоративные либертарианцы активно выступают за устранение государственного регулирования, указывая на потенциальную возможность экономии для потребителей и оставляя без внимания социальные и экологические последствия. Точно так же они советуют жителям местностей, где ощущается острая нехватка рабочих мест, добиваться большей конкурентоспособности на международном рынке и привлекать инвесторов, предлагая им более благоприятные условия, то есть больше возможностей для экстернализапии издержек корпораций с помощью различных субсидий, низкооплачиваемой рабочей силы, слабого природоохранного законодательства и налоговых льгот. Рыночные силы оказывают значительное давление на бизнес, побуждая его сокращать издержки и увеличивать доходы путем повышения эффективности. Корпоративные рационалисты при этом не упоминают, что один из путей увеличения «эффективности» — это экстернализапия большей доли своих издержек. Чем крупнее фирма, тем больше у нее возможности идти по этому пути. Как замечает экономист-эколог Нива Гудвин, «в основном все это перекладывание издержек на чужие плечи связано с властью. Зачем вообще иметь власть, если вы не можете использовать ее для экстернализации своих издержек, для того, чтобы переложить их на кого-нибудь другого?» [11]. Когда корпоративные либертарианцы поощряют деятельность, которая позволяет корпорациям и богатым инвесторам социализировать свои издержки и приватизировать свои доходы, то они проявляют верность политическим интересам, а не экономическим принципам.

Третье существенное условие теории рынка Адама Смита и теории торговли Давида Рикардо, редко отмечаемое корпоративными либертарианцами, состоит в том, что капитал должен быть прикреплен к конкретному месту и стране, и его владельцы должны непосредственно участвовать в управлении им. Адам Смит в труде «Богатство народов» совершенно ясно писал, что капитал должен использоваться в том же месте, где живет его владелец, и что это условие является решающим для того, чтобы невидимая рука рынка превратила стремление к личной выгоде в оптимальное общественное благо.

Предпочитая поддерживать местную, а не иностранную промышленность, он [предприниматель] стремится лишь к своей собственной безопасности, управляя отраслью таким способом, чтобы можно было получить максимальную стоимость, он ищет лишь своей собственной выгоды, и в этом, как и в других случаях, им управляет невидимая рука, ведущая к цели, не входившей в его намерения [12].

Обстоятельства, которые, как полагал Адам Смит, побуждают человека инвестировать в местную промышленность, — это неспособность осуществлять контроль за своим капиталом в случае его размещения вдали от дома. В нынешний век мгновенной связи по телефону, факсу и компьютеру и возможности долететь до любой точки земного шара меньше чем за 24 часа это условие более не применимо. И в то же время местное владение производительными инвестициями по-прежнему остается предпочтительным с точки зрения данного района и общества в целом. Местные инвестиции обеспечивают местное трудоустройство, и их легче приводить в соответствие с местными стандартами.

Смит также предельно ясно заявлял, что оптимальная рыночная эффективность зависит от непосредственного участия собственника капитала в его управлении, потому что он считал, что собственники проявляют больше усердия в обеспечении наиболее эффективного использования имеющихся ресурсов, чем управляющие, которые не имеют такой заинтересованности.

Однако мы не можем ожидать от директоров таких компаний, которые управляют деньгами чужих людей, а не своими кровными, такого же бдительного внимания, с каким частные совместные партнеры следят за своими собственными... Следовательно, в управлении такой компании вы скорее найдете проявления халатности и расточительства [13].

Таким образом, он считал, что эффективный рынок должен состоять из мелких местных предприятий, управляемых самими владельцами, проживающими в той же местности. Такие владельцы обычно разделяют те же ценности, что и местные жители, и лично заинтересованы в процветании данного района. У такого рынка мало общего с глобализованной экономикой, в которой властвуют крупные корпорации, не имеющие ни малейшего чувства преданности данной местности или стране и управляемые профессионалами, отделенными от настоящих владельцев многими уровнями инвестиционных институтов и холдинговых компаний.

Теория сравнительного преимущества, на которую обычно ссылаются сторонники свободной торговли в доказательство того, что свободный рынок содействует общественному благу, впервые была высказана Давидом Рикардо в 1817 году. Теория Рикардо прекрасно показывает, что при определенных условиях свободная торговля между двумя странами работает на пользу жителей обеих стран. Для этого необходимы три существенных условия: капитал не должен пересекать границу из страны с высоким уровнем заработков в страну с низким уровнем, торговля между странами-участницами должна быть сбалансирована, и в каждой стране должна быть полная занятость.

Во времена Рикардо торговля большей частью состояла в обмене завершенными национальными товарами, произведенными на национальных предприятиях. В наше время изделия обычно собирают из деталей, произведенных в большом числе стран силами рабочих разных стран. Чаще всего этот процесс координируют глобальные корпорации, и в результате этого приблизительно одну треть от международного торгового оборота в 3,3 трлн долл. в 1990 году составляли сделки внутри одной фирмы [14]. Все большая часть международной торговли происходит внутри одной и той же отрасли, то есть разные страны обмениваются одними и теми же товарами — например, когда Соединенные Штаты и Япония продают друг другу автомобили, — так что довольно трудно говорить о естественном сравнительном преимуществе, что делает теорию торговли неприменимой при оценке соответствующих издержек и выгод.

Большинство корпоративных либертарианцев идет гораздо дальше простого пренебрежения предпосылками, заложенными в теории Рикардо; они активно протаскивают (через ГАТТ и прочие торговые соглашения) снятие ограничений на движение капитала между странами, нарушая таким образом одно из самых существенных условий торговой теории. На самом деле «торговые соглашения», за которые ратуют корпоративные либертарианцы, вовсе не связаны с торговлей: они связаны с экономической интеграцией. Если теория сравнительного преимущества применима к сбалансированной торговле между национальными экономиками, во всем остальном независимыми, то совсем другая теория — теория выравнивания на более низком уровне — применима, когда национальные экономики объединяются.

Когда капитал ограничен пределами национальных границ торговых партнеров, то он должен перетекать в те отрасли, в которых страна происхождения имеет сравнительное преимущество. Когда же экономики сливаются, то капитал может перетекать в любое место, где есть больше возможности экстернализовать издержки. Главное следствие этого — перемещение доходов от рабочих к инвестору и перекладывание издержек с инвестора на общество [15].

Экономист Нива Гудвин, которая возглавляет Институт глобального развития и окружающей среды в Тафтском университете, полагает, что само разделение границ между различными дисциплинами неоклассической экономики порождает искажение и неправильное применение экономической теории. Как она указывает, неоклассическую школу экономики можно в целом охарактеризовать как политическую экономию Адама Смита минус политический анализ Карла Маркса:

Классическая политическая экономия Адама Смита была гораздо более широкой и приближенной к человеку дисциплиной, чем та экономика, которая сегодня преподается в университетах... На протяжении как минимум одного столетия был практически наложен запрет на тему экономической власти в капиталистическом контексте; это была коммунистическая (марксистская) идея. Само понятие класса точно так же не подлежало обсуждению [16].

Адам Смит так же остро понимал проблему власти и классов, как и динамику конкуренции на рынках. Однако неоклассические и неомарксистские экономисты растащили на части его целостное восприятие политической экономии; причем одни взяли те части его анализа, которые были выгодны владельцам собственности, а другие взяли те, что были благоприятны поставщикам труда. Таким образом, неоклассические экономисты выхолостили из учения Смита его соображения относительно разрушительной роли власти и классов, а неомарксисты — положительные функции рынка. И те и другие проводили социальные эксперименты, воплощавшие лишь частичное видение общества с разрушительными последствиями огромного размаха.

ЭКОНОМИКА И ДЕМАГОГИЯ



Вечером 1 декабря 1994 года сессия Сената США незадолго до ее перевыборов проголосовала за ГАТТ с перевесом 76 против 24. Широкая коалиция сенаторов-республиканцев и демократов поддержала эти меры перед лицом растущей оппозиции со стороны тех американцев, которые знакомы с соглашением и той угрозой, которую оно представляет для рабочих мест, окружающей среды и демократии. Единая и недвусмысленная поддержка соглашения президентом Биллом Клинтоном и вице-президентом Альбертом Горомеще больше увеличила разрыв между ними и значительной частью их избирателей среди рабочих и экологов.

Си-спэн — кабельный телеканал, передающий новости, — сразу после голосования организовал телефонную конференцию. В телестудию был приглашен Даг Харбрехт, редактор раздела торговли журнала «Бизнес уик». Когда множество телезрителей один за другим звонили и выражали свое возмущение политиками, которые про голосование за соглашение в интересах большого бизнеса при полном пренебрежении волей народа, Харбрехт прокомментировал, что их позиция, благоприятствующая ГАТТ, безукоризненна с экономической точки зрения, но ошибочна с политической. Как и многие из его коллег, Харбрехт не проводил различия между хорошей экономикой и политически уместной идеологией свободного рынка. Глобальная экономическая интеграция, осуществляемая посредством ГАТТ, содействует условиям, которые противоречат самим основам рыночной экономики и заменяют ее на экономическую систему, которая запрограммирована на саморазрушение с чудовищными последствиями для человечества. Поэтому едва ли его можно считать хорошим экономическим решением.

Можно выразить удивление по поводу того, как могут экономические реалисты выступать за экономическую интеграцию, если она способствует условиям, противоречащим успешному осуществлению функций рынка. В большой степени ответ заключается в их хорошо известной способности отгораживаться от реальности с помощью предположений. Эта их способность была увековечена в апокрифическом анекдоте о трех ученых — физике, химике и экономисте, — оказавшихся на необитаемом острове. Они извлекли из обломков своего корабля банку консервированных бобов, но, к сожалению, не нашли ничего, чем можно было бы ее открыть. Они не сомневались, что при таком высоком умственном потенциале, как у них, они без всякого труда справятся с этой простой задачей. Физик указывает на близлежащее дерево и предлагает залезть на него, чтобы сбросить банку под определенным углом на скалу, находящуюся невдалеке от пальмы, чтобы она открылась от удара. Химик замечает, что при ударе бобы разлетятся во все стороны, и предлагает прибегнуть к соленой воде, которая создаст химическую реакцию окисления, и ржавчина выест крышку. Тогда экономист говорит: «Вы оба слишком усложняете эту простую задачу. Прежде всего, давайте предположим наличие консервоот-крывателя». Как тот экономист в анекдоте, когда реальный мир расходится с условиями, необходимыми для поддержки предпочитаемого ими политического выбора, экономические рационалисты проявляют склонность решать это противоречие, предполагая условия, которые поддерживают их рекомендации.

Возьмем, к примеру, тот очевидный факт, что человеческая экономика существует в рамках естественной природной среды и зависит от нее. Еще в 1798 году Томас Роберт Мальтус высказал предположение, что природные ограничения могут сделать рост населения проблемой для будущего человечества. Неоклассические экономисты отделались от этого неудобства, приняв модель анализа, которая предполагает, что экономика состоит из изолированных, полностью самодостаточных круговых потоков обмена ценностями (трудом, капиталом и товарами) между фирмам и и семьями без учета окружающей среды. Иными словами, их модель предполагает, что окружающей среды как бы не существует. Затем, вопреки логике, они используют эту модельдля доказательства того, что окружающая среда не имеет большого значения для функционирования экономики. На тех, кто ставит под сомнение возможность безграничного роста на ограниченной планете, навешивают едкий ярлык «неомальтузианца». Вера в возможность безграничного роста есть самая суть идеологической доктрины корпоративного либертарианства, потому что принятие реальности физических границ означает признание необходимости ограничения алчности истяжательства во имя экономической справедливости и разумной достаточности. Рост должен уступить место перераспределению богатств и природных ресурсов как главной цели экономической политики. Склонность экономических рационалистов к выбору своих предположений, так чтобы они подходили к желаемым выводам, проявляется особенно ярко в компьютерных моделях, которые они используют для демонстрации экономических выгод от устранения торговых барьеров. Во время общественных дебатов на тему Североамериканского соглашения о свободе торговли (НАФТА) сторонники этого соглашения активно ссылались на результаты многих компьютерных моделей, известных как модели общего равновесия, в качестве доказательства, что НАФТА создаст большое число новых рабочих мест для каждой из стран-участниц этого соглашения — Канады, Соединенных Штатов и Мексики [17]. Экономист Джеймс Санфорд проанализировал модели, использованные для получения таких выводов, и составил перечень предположений, лежащих в их основе. Он пришел к выводу, что в каждой из моделей использовались предположения, взятые из классической торговой теории, которые находились в вопиющем противоречии с экономической реальностью стран-участниц НАФТА. Для иллюстрации этих противоречий он написал некий гипотетический диалог между работницей автомобильного предприятия на Среднем Западе Соединенных Штатов и одним из экономистов, поддерживающих соглашение НАФТА. Работница говорила составителю модели о своих опасениях:

Если соглашение НАФТА будет утверждено, компания «Форд» конечно же, переведет завод по производству автомашин марки «Торос» в Мексику, где она сможет нанять рабочих за одну десятую часть моей зарплаты и где нет независимых профсоюзов, а затем экспортировать машины в Соединенные Штаты. При существующем упадке рынка труда в этой части страны я не вижу каких-либо перспектив найти работу за такую же зарплату.

Экономист, составивший модели, страшно удивленный, уверяет ее, что он является экспертом по вопросам торговли и что ее опасения совершенно беспочвенны:

Вам не о чем беспокоиться. Я составил компьютерную модель, которая показывает, что на самом деле вы получите преимущества от этого торгового соглашения, потому что НАФТА создаст новые рабочие места в Америке. Вот как работает модель. В ней я предполагаю, что капитал не меняет своего местоположения. Следовательно, фирма «Форд» не может перевести свой завод в Мексику. Она также и не захочет это сделать, потому что я предполагаю, что оплата труда за производство одной детали одинакова в обеих странах и в моей модели американцы отдают явное предпочтение товарам, произведенным в Америке, даже если они более дорогие.

Моя модель также предполагает наличие полной занятости и оговаривает, что любой импорт в США из Мексики должен быть сбалансирован американским экспортом, так что новые производства товаров на экспорт обязательно будут открыты здесь, чтобы заменить любые производства, которые могут быть замещены мексиканским импортом. Поскольку на заводе «Форда» вы получаете зарплату выше средней, то очевидно, что вы обладаете ценной рабочей квалификацией. При полном трудоустройсва ее вы, безусловно, вскоре найдете другую работу на одном из этих новых экспортных производств, возможно даже более высоко оплачиваемую, чем ваша нынешняя. Поэтому НАФТА будет для вас чрезвычайно полезно.


Легко можно себе представить, что рабочий, столкнувшийся с таким объяснением, может заключить, что создатель экономической модели только что прилетел с какой-нибудь далекой планеты и очень плохо знаком с земной жизнью. Хотя эта дискуссия вымышленная, однако предположения, высказывание экономистом (выделенные курсивом), вовсе не вымысел. Каждое из них встроено в одну или несколько экономических моделей, которые использовали торговые эксперты для доказательства того, что Соединенные Штаты в результате принятия НАФТА получат выгоды в создании рабочих мест. Сравнивая модели и их результаты, Санфорд обнаружил прямую связь между нереалистичными предположениями и благоприятными прогнозами по количеству рабочих мест — чем менее реалистичны предположения, тем более оптимистичны прогнозы. Более реалистичные модели предсказывали либо отрицательные, либо незначительные последствия, по крайней мере для одного из партнеров [18].

Те, кто использует эти модели для проталкивания своих интересов, нигде не упоминают о предположениях, заложенных в их основу. Искажения получаются настолько грубые и постоянные, что невольно закрадывается сомнение: а не преднамеренный ли это обман общественности? Например, во время обсуждений по вопросам НАФТА газета «Нью-Йорк тайме», неприкрытый сторонник свободной торговли, пошла на необычный шаг и поместила на первой странице букварь экономики торговли. В этом букваре приводилось объяснение теории относительного преимущества для обоснования поддержки редакцией законодательства по НАФТА. Однако нигде ни слова не было сказано о предположениях, положенных в основу этой теории, не говоря уже о том, насколько эти предположения далеки от реальности. Письма с указаниями этих упущений, посланные в редакцию «Нью-Йорк тайме» мной и другими, не были опубликованы.

Те, кто допускает подобное искажение, поддерживают как благоприятную для общего блага ту политику, которая глубоко укореняет экономические правила, дающие преимущества самым алчным из нас и невыгоды всем остальным.

МОРАЛЬНОЕ ОПРАВДАНИЕ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ



Моральные философы рыночного либерализма увековечивают подобные искажения, пренебрегая разницей между правами денег и правами человека. В самом деле, они уравнивают свободы и права граждан со свободой рынка и правами частной собственности. Свобода рынка — это свобода денег, и когда действуют права собственности, а не права личности,то права есть лишь у тех, у кого есть эта собственность. Более того, утверждая, что единственным обязательством личности является соблюдение контрактов и уважение прав собственности окружающих, «моральная» философия рыночного либерализма. Успешно освобождает тех, у кого есть собственность, от обязательств перед теми, у кого ее нет. Она оставляет без внимания то, что в реальном мире контракты между слабыми и влиятельными редко бывают равными и что сам институт контракта, как и институт собственности, поддерживает и даже усиливает неравенство в обществе неравенства. Она узаконивает и усиливает системы, которые порождают бедность, утверждая при этом, что бедность есть следствие праздности и врожденных дефектов характера бедняков.

Основной предпосылкой демократии является то, что у каждого человека есть одинаковые права перед законом и равный голос в делах политики:один человек — один голос. Мы можем справедливо смотреть на рынок как на демократического арбитра прав и предпочтений — как утверждают рыночные либералы — лишь при условии, если права собственности распределены равномерно. И хотя рынок может эффективно размещать средства и при отсутствии полного равенства, однако когда 358 миллиардеров владеют богатством в 760 млрд. долл. — т.е. имеют столько же, сколько 2,5 млрд. самых бедных людей мира, — то нельзя предположить, что рынок будет функционировать справедливо или эффективно, а сама законность института рынка; может быть поставлена под сомнение [19].

Такие издания, как «Форчун», «Бизнес уик», «Форбс», «Уолл-стрит джорнал» и «Экономист» — все как один ярые сторонники корпоративного либертарианства, — редко хвалят экономику за ее прогресс в устранении бедности, которая вынуждает более миллиарда людей прозябать в абсолютной нищете, или за шаги в направлении большего равенства, или не хвалят вообще. Вместо этого они регулярно оценивают состояние экономики по количеству миллионеров и миллиардеров, которое она создает, а компетентность менеджеров — по тому; холодному равнодушию, с которым они выставляют за ворота тысячи работников; успех частных лиц — потому, сколько миллионов долларов в год они добавили к своему состоянию, а успех компаний — по глобальному распространению их власти и их способности доминировать на глобальных рынках.

Возьмем, к примеру, статью, иллюстрация к которой вынесена на обложку журнала «Форбс» за 5 июля 1993 года, трубящую необычайных достижениях свободного рынка, под заголовком «Познакомьтесь с самыми последними миллиардерами»:

По мере того как растет разочарование в социализме и других формах государственной экономики, частная, яичная инициатива начинает высвобождаться в поисках своей судьбы. Богатство, естественно, не заставляет себя долго ждать. Двумя самым крупными открытиями для свободного рынка в нынешнем десятилетии стали Латинская Америка и Дальний Восток. И неудивительно, что наибольшее скопление миллиордеров в нашем списке появилось из закваски этих двух регионов. Одиннадцать новых мексиканских миллиардеров за два года и семь этнических китайцев.

Становясь на несколько более популистскую точку зрения, журнал «Бизнес уик» опубликовал специальное сообщение, озаглавленное «По миллионеру в минуту», в выпуске от 29 ноября 1993 года. В него входит этот бравурный отчет о том, чего достиг свободный рынок в Азии:

Богатство. Для большинства азиатов лишь одно поколение назад это означало переселение в США или продажу природных ресурсов в Японию. Но теперь Восточная Азия создает свое собственное богатство со скоростью и в масштабах, которые, возможно, не имеют прецедента в человеческой истории. Ожидается, что к 1996 году количество азиатских мультимиллионеров, — не японцев, удвоится до 800 000... Восточная Азия превзойдет Японию по покупательной способности в течение одного десятилетия. И при сбережениях, возрастающих на 550 млрд. долл. в год, она уже становится самым крупным в мире источником ликвидного капитала. «В Азии, — говорит Оларн Чайправат, генеральный директор «Сиамского коммерческого банка», — деньги валяются под ногами»... Новые рынки есть для всего: от машин «Мерседес-бенц» до сотовых телефонов фирмы «Моторола» и совместных фондов «Фиделити»... Чтобы найти в истории нечто подобное, вам нужно вернуться на сто лет назад в историю США, к тем дням, когда еще не появились сильные профсоюзы, сторожевые псы ценных бумаг, и антитрестовские законы.

Подобные истории не просто прославляют погоню за наживой, они извращенно возводят их на уровень религиозной миссии. Несмотря на то что кучка азиатов сколотила огромные состояния, а небольшое число азиатов поднялось до уровня сверхпотребителей, страдания 675 млн. азиатов, которые живут в условиях абсолютной нищеты, по-прежнему продолжаются. В специальном выпуске за 1994 год, озаглавленном «Капитализм XXI века», журнал «Бизнес уик» подтвердил, что рыночная экономика есть классовый предмет и что корпоративные либертарианцы не оставляют сомнений, интересы какого класса они представляют.

Смертельная агония коммунизма, безусловно, дала рождение новой эре, оставляя большинству стран лишь один выбор — вступить... в рыночную экономику... Почти 150 лет спустя после опубликования Коммунистического манифеста и более чем полвека спустя после появления тоталитаризма буржуазия победила.

Самопровозглашенная «объективность, свободная от оценок» экономического рационализма, легко смыкается с элитарной моральной философией рыночного либерализма. Редко где это было более откровенно выражено, чем в широко разрекламированной памятке для персонала, написанной Лоуренсом Саммерсом в бытность его главным экономистом Всемирного банка. Саммерс доказывает, что для богатых стран наиболее эффективно захоранивать свои токсичные отходы в бедных странах, потому что у бедняков продолжительность жизни и возможность получения доходов меньше, чем у богатых [20]. В последующем комментарии к памятке Саммерса журнал «Экономист» убеждает, что моральная обязанность богатых стран экспортировать свои загрязнения в бедные страны, потому что это дает беднякам экономические возможности, которых они в противном случае были бы лишены [21].

Используя еще один самооправдательный поворот моральной логики экономические рационалисты обычно утверждают, что богатые страны лучше всего помогают бедным странам, увеличивая потребление у себя на родине, с тем чтобы увеличить спрос на экспортные товары из бедных стран, стимулируя таким образом их экономический рост и вытаскивая их из бедности [22]. Отрицая или оставляя без внимания существование экологических пределов, они утверждают, что нет морального или практического основания для уменьшения потребления среди богатых, для того чтобы облегчить страдания бедных [23]. Наоборот, они говорят, что моральным долгом богатых является потреблять больше, чтобы создавать больший рост и обеспечивать больше возможностей для бедных. — удобное оправдание для налоговых льгот инвесторам и для колонизации еще больших объемов мировых ресурсов с целью поддержки неуемного потребления тех, кто может себе это позволить. Едва ли следует удивляться, что экономический рационализм и рыночный либерализм очень импонируют людям состоятельным.

Если бы экономические рационалисты и рыночные либералы были серьезно привержены рыночным принципам и правам человека, то они бы требовали проводить политику, направленную на достижение условий, в которых рынки действуют демократическим образом в интересах общества. Они призывали бы к принятию мер по прекращению субсидий и льгот для крупных корпораций, содействовали бы более равномерному распределению правособственности, интернализации социальных и природоохранных издержек, прикреплению капитала к конкретному месту, гарантии прав рабочих на справедливое распределение плодов их труда и ограничению возможности получения чрезмерных доходов, существенно превышающих вклад в производство.

Корпоративное либертарианство вовсе не ставит задачей создание рыночных условий, при которых произойдет оптимизация общественных интересов. Оно вообще не заботится об этих интересах. Оно защищает и укореняет право экономически могущественных делать все то, что наилучшим образом служит их непосредственным интересам, без всякой ответственности перед, обществом за последствия. Оно отводит власть институтам, которые слепы к проблемам равенства и экологического равновесия.

Миллионы вдумчивых, умных людей, которые с полным основанием проявляют недоверие к большому правительству, верят в честный, упорный труд имеют глубокие религиозные ценности и верны семье и обществу, подвергаются обману при помощи ложной информации и искаженной интеллектуальной и моральной логики, постоянно повторяемых через средства массовой информации, находящихся под контролем корпораций. Их обманным путем» вынудили принять ту политику, которая идет вразрез как с их собственными ценностями, так и с их собственными интересами. Те, кто работает внутри наших крупных корпоративных, академических, политических, правительственных и других институтов, находят, что системы культуры и вознаграждения настолько тесно связаны с корпоративной либертарианской идеологией, что они не осмеливаются возражать против нее из страха потерять работу и разрушить свою карьеру. Мы должны вырваться из пут иллюзий и искажений, которые держат нас в саморазрушительном культурном трансе, и наладить работу по воссозданию нашей экономической системы, поставив ее на службу человеку и живой земле.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Виктор Спаров, Глеб Благовещенский.
Тайные общества, правящие миром

Александр Фурсенко.
Династия Рокфеллеров

Росси Джанни и Ломбрасса Франческо.
Во имя ложи
e-mail: historylib@yandex.ru