Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Чарльз Данн.   Традиционная Япония. Быт, религия, культура

Глава 2. Самураи

Было установлено, что на протяжении большей части эпохи Токугава население Японии насчитывало чуть меньше 30 миллионов, и эта цифра на удивление постоянна. Самураев, представителей высшего из четырех сословий, на которые строго делилось население Японии, вероятно, было меньше двух миллионов. Слово «самурай» означает «слуга» и применимо только к вассалам, но возник обычай называть этим словом все воинское сословие, представители которого были в любом случае вассалами, прямо или косвенно, самого сёгуна, стоящего на вершине пирамиды.

Принадлежность к этому сословию наследовалась, и оно включало многих, чьи предки в давние времена были крестьянами, готовыми взяться за оружие, чтобы сражаться в местных армиях. Другие принадлежали к кланам, владеющим большими поместьями в областях, далеких от столицы, будучи их прямыми потомками или людьми, занявшими место прежних землевладельцев при императоре, когда он еще реально правил Японией. Некоторые семьи самураев изначально были тесно связаны с императором, который, отягощенный финансовым бременем слишком многочисленных потомков, в X веке понизил некоторые группы своих иждивенцев до положения обычной знати, наделив их землей и, таким образом, освободив себя от дальнейших обязательств. Одной из этих групп был клан Минамото, расширивший свои землевладения грабительством и возвысившийся до правителей Японии в XIX веке, семейство же Токугава, которое долго владело небольшим имением в провинции Микава, к востоку от Нагои, прежде чем переехать в Эдо, утверждало, что является потомком этих древних сёгунов.

Рис. 1. Самурай на улице. Самурай, носящий два меча, в сопровождении слуги с ношей, завернутой в традиционный шелковый платок (фуросики), идет мимо лавки, торгующей водорослями. Мужчины слева режут сушеные водоросли, которые в Японии едят с рисом. Над входом — норэн (ткань, защищавшая помещение от пыли и служившая символом независимости предприятия) с надписью «Накадзима-я». Старший продавец вносит записи в бухгалтерскую книгу.
Рис. 2. Самурай у торговца домашней птицей. Он выходит из лавки и вкладывает в ножны свой большой меч, который вытаскивал, чтобы удобно было сидеть, пока он улаживал свои дела с владельцем лавки. Последний подобострастно провожает гостя из помещения на улице; у лавки слуга самурая в кимоно, подоткнутом сзади за пояс, терпеливо поджидает своего хозяина.

В начале XVI века не существовало резкой границы между сословиями, особенно между крестьянами и воинами, но Хидэёси пытался стабилизировать общество и издал в 1586 году рескрипт, по которому самураи не могли стать городскими жителями, а крестьянам запрещалось покидать свой земельный надел.

Жесткость сословной системы, столь характерная для последующих веков, действительно устанавливается с этого времени, и уже в следующем году крестьяне вынуждены были сдать свое оружие в ходе акции, известной как «охота за мечами Хидэёси». С тех пор только самураи имели право носить длинный меч, а также и более короткий, и первое, по чему можно было узнать самурая, — это две рукоятки мечей, выступающие из-за пояса с левой стороны, куда можно дотянуться правой рукой и выхватить оба. Городским жителям разрешалось носить короткие мечи для самозащиты, сельские должны были довольствоваться своими сельскохозяйственными орудиями, как всегда и поступали крестьяне. Время от времени отдельные лица или группы людей, не принадлежащие к сословию самураев, выполняли особые услуги, и им даровалась привилегия носить «большой и малый», как называли мечи.

Воинское сословие включало всех, имеющих право носить два меча, начиная от сёгуна и ниже, от больших феодальных властителей, имеющих поместья, и чиновников бакуфу высокого ранга, до чиновников низшего ранга и пеших воинов. Они все получали довольствие в соответствии со своим чином, и механизм его распределения был основополагающим принципом организации общества. Доход исчислялся не в деньгах, а в рисе. Две основные группы, которых это касалось, состояли из воинов, как получателей, и крестьян, как поставщиков.

Земля измерялась не столько площадью, сколько количеством риса, которое она может родить за год. Используемая для этих целей мера — коку — была эквивалентна приблизительно 150 килограммам, и такое количество фактически могло прокормить одного человека на протяжении года. В начале XVII века в отчетах сообщалось, что ежегодный национальный продукт составлял около 25 миллионов коку. Этот рис распределялся сёгуном, после того как для собственных нужд оставлял около одной пятой, среди владельцев усадеб, то есть земель, где выращивалась эта культура, небольшое количество предоставлялось императору. Более всех получали «внешние» властители Каги, которые жили в замках в Канадзаве, рядом с северным побережьем, их наделяли 1300000 коку риса. Симадзу из Сацумы (на Кюсю) получал 730000, и в начале эпохи Токугава всего около 270 господ имели доход 10000 коку или более. Это были даймё — князья и крупные землевладельцы, и как сёгун оставлял часть для своих нужд и распределял остальное, так и даймё оставляли часть своего довольствия для себя и своей семьи и распределяли остальное среди своих вассалов с земельными наделами. Вассалы высшего ранга имели в своем распоряжении земли; низшего — ее не имели, а получали довольствие, измеряемое в коку. Люди низшего сословия получали рис или жалованье, эквивалентное установленной мере риса.

Доходы, выраженные в коку, зависели от продуктивности земли, и господин должен был получать рис от крестьян или, точнее, его чиновники от деревенского старосты, который, в свою очередь, получал рис от крестьянина. Последнему позволялось оставлять себе часть урожая — иногда до шести десятых, но часто меньше; на практике же получатель забирал все, что ему было положено, и лишь остаток доставался крестьянину, а это обычно зависело от полученного урожая. Иногда землевладелец, особенно если он имел небольшое довольствие, использовал свои запасы еще до времени сбора урожая и был вынужден заставлять своих крестьян платить раньше времени, предоставляя им пускаться на любые ухищрения, только чтобы требования были удовлетворены.

Следует понимать, что получаемое довольствие обычно не было связано с работой, которую исполнял получатель, в том смысле, что доход предоставляли человеку скорее за то положение, занимаемое в обществе, чем за заслуги. Служить господину в качестве чиновника — часть феодальных обязательств, и вассал не должен был ожидать оплаты, особенно за то, что считалось его долгом. В XVIII веке произошли небольшие изменения, что позволяло сёгуну выдавать временное довольствие человеку, доход которого фактически не зависел от статуса, но чьи способности заслуживали того.

Качество жилища, которое занимал самурай, зависело от его положения в обществе, определявшегося его доходом. Сёгун имел собственный замок-дворец в Эдо (где сейчас находится резиденция императора), и большинство даймё также имели замки, вокруг которых вырастали города. Замки вошли в обиход в Японии, точно так же как и в Европе, в качестве крепостей князей, опасавшихся нападения со стороны своих соседей.

Большинство замков, сохранившихся до наших дней в Японии, датируются XVI веком, поскольку при правлении Токугава не велось активного строительства (разве что в Эдо), поскольку фортификации строго контролировались. Сёгуна больше всего заботило, чтобы ни один феодал не стал настолько сильным, чтобы бросить вызов власти. До XVI века воины проживали в своих имениях и являлись в замок только по вызову, но когда воинское и крестьянское сословия разделились, то первые отправились жить в города, которые начали образовываться вокруг замков, чтобы дать пристанище людям, занятым изготовлением товаров и предоставлением услуг. Когда самурайское сословие перебралось в ёкамати — призамковые посады, их размеры и влияние возросли, и они постепенно превратились в самую обычную форму городских застроек в Японии. Вся деятельность в таких городах была сосредоточена вокруг замка и контролировалась им, и атмосфера здесь резко отличалась от той, что была в Киото, где доминировал императорский двор, а еще больше — от Осаки, основного торгового города, в котором Хидэёси выстроил дворец, позднее ставший резиденцией представителя сёгуна, но которому тем не менее удалось сохранить значительную независимость.

Обычно город окружали внешние рвы замка. Например, в Эдо существовавшие в то время рвы, заполненные водой, располагались так, что образовывали множество относительно прямоугольных участков, в центральном был замок, в промежуточных находились резиденции чиновников, а в самых удаленных от центра, протянувшихся к заливу, жили купцы и ремесленники. Функция внешних рвов состояла в том, чтобы замедлить продвижение противника, заставив его воспользоваться существующими мостами, и таким образом воспрепятствовать свободе его передвижения.

Замок обычно воздвигался на естественной возвышенности или искусственной, которая была выложена камнем, отдельные валуны зачастую были очень большого размера и глубоко погружены в почву. Такая земляная насыпь имела характерные изогнутые очертания за счет наличия ската у основания (для придания устойчивости) и крутого, почти вертикального склона, по которому нападающим трудно было забраться наверх. При возведении многих замков использовали преимущества ландшафта, чтобы они доминировали на местности, и исключительный пример тому — Гифу, который воздвигнут на крутом холме, возвышающемся на несколько сотен футов над городом, и единственным доступом к которому в прошлом была крутая, почти отвесная дорога, ведущая вверх.

Земляные насыпи укрепляли стенами из оштукатуренного дерева с черепичными двускатными крышами. Вход через ворота всегда был устроен таким образом, чтобы при приближении нападающие попадали под огонь. Там была башня — тэнсю в несколько ярусов, тоже деревянной конструкции, с толстым слоем штукатурки и решетчатыми окнами. Для стрельбы из лука и мушкетов были предусмотрены щели и амбразуры; обращенные книзу щели часто располагались под окнами, через которые можно было метать на нападавших снаряды. Башни увенчивали изящными, крытыми черепицей крышами, зачастую украшенными узорами с позолотой.

Жилые помещения находились не в башне, а в отдельных строениях, входящих в замковый комплекс.

Когда строились замки, предполагалось, что они должны выдерживать мечи и копья, стрелы и стенобитные орудия, а также огнестрельное оружие, но определенно никак не тяжелую артиллерию. Оружие, ввезенное португальцами и другими иноземцами, — это мушкеты, пистоли и немногочисленные маленькие пушки. Оборонительным целям служили укрепленные железом ворота, округлые амбразуры для мушкетов и бойницы, необходимые лучникам, — этого было вполне достаточно. Сёгун, естественно, старался, как мог, чтобы никакое усовершенствованное оружие не попало в руки его потенциальных противников. Более того, кроме функций обороны от соседей-феодалов, эти замки в большей степени предназначались для защиты от возможного нападения взбунтовавшихся горожан или недовольных крестьян, которые вряд ли подчинялись строгой дисциплине или были вооружены лишь своими орудиями труда. Таким образом, не требовалось ничего, кроме крепких ворот и крутых дорог.

Одним из самых великолепных замков является тот, что построил Иэясу в Киото в первом десятилетии XVII века. Скорее дворец, чем крепость, он использовался как жилище сёгуна, когда тот приезжал в Киото; он был построен в претенциозном стиле, соперничающем и с императорским двором, и с великолепием дворца Хидэёси (который позднее разрушил Иэясу) за пределами Киото. Замок Нидзё до сих пор окружен стеной и рвом, и холм, на котором была построена башня, сохранился, хотя сама она разрушилась. Замок представлял собой в основном ряд помещений с полами, покрытыми татами — толстыми соломенными циновками, отделанными вплетенной травой, стандартным половым покрытием в домах состоятельных людей. Покои отделены раздвижными перегородками от коридоров, а коридоры отделялись от внешнего мира фусума из деревянных решеток, обтянутых бумагой, пропускающей свет, а потом еще и тяжелыми деревянными створками, похожими на ставни, — ситоми, которые задвигались по ночам и в плохую погоду. Комнаты, ближайшие к входу, предназначались для гостей, и чем большим доверием пользовался человек, тем ближе предоставляемое ему помещение находилось к залу аудиенций и императорской опочивальне. Рядом с местом сёгуна в зале для приемов были предусмотрены несколько отсеков, которые скрывали воинов, стоявших там на посту и готовых броситься в бой в случае необходимости, причем приближение потенциального врага можно было определить благодаря особой конструкции дощатых полов — «соловьиной» тропы: доски «пели», когда на них ступали.

К услугам самурая, доход которого измерялся в коку, прибегали в разнообразных обстоятельствах. Тем, кто был статусом ниже даймё с их минимальным доходом в 10 000 коку, площадь надела, на котором самураю разрешалось строить, определялась величиной рисового пайка. Например, паек 8000 коку давал право самураю на земельный участок площадью около двух акров, 2000 коку — около одного акра, в то время как самый низкий доход в пять тюков риса давал право на площадь строительства около 280 квадратных ярдов13. Фактически представители самых низших рангов жили более или менее коллективно в «длинных домах», разделенных на комнаты с определенной степенью общих удобств. Типичное устройство такого дома заключалось в том, что над входом располагался ряд комнат, занимая верхний этаж. Наконец, были некоторые самураи, которые совсем не имели официального дохода и права на жилье. Они были самураями без господина, ронинами14, которые либо пренебрегали обязанностями вассала, либо их покровителя лишили статуса. Ронины были одними из самых свободных жителей Японии, поскольку поддерживали свой статус самурая без бремени обязанностей, но и без гарантированных средств существования. Они, как могли, зарабатывали себе на жизнь: одни становились писателями, учеными-конфуцианцами или школьными учителями; другие учили фехтованию кэндо15 или становились наставниками в других военных искусствах; некоторые продавали свое оружие и нанимались телохранителями к богатым купцам, улаживали возникающие неприятности.

Пока у них был какой-то доход, они могли позволить себе удобное жилище; когда дела шли хуже, им приходилось в лучшем случае жить в храмах, в худшем — в любом убежище, какое возможно было найти.

Рис. 3. Самурай в нагабакама
Рис. 4. Самурай в камисимо

Чину соответствовала определенная одежда. Для церемониальных случаев и при исполнении служебных обязанностей самураи надевали парадное платье — камисимо, то есть верхнюю накидку без рукавов (катагина) с накрахмаленными плечами и шаровары (хакама), больше похожие на современную юбку-брюки; такие шаровары были очень широкими и длинными, с разрезами по бокам и держались с помощью имеющихся спереди и сзади завязок, оборачиваемых вокруг талии. Обычные, повседневные хакама у самураев всех рангов не доходили до земли, но воины высшего ранга на особых церемониях носили очень длинные шаровары, которые волочились по полу, целиком скрывая ступни. Ношение этих нагабакама16 требовало особого умения; любая смена направления должна была сопровождаться резкими движениями стопы, чтобы волочащаяся часть оказывалась позади, в противном случае это грозило падением. Одновременно самурай должен был подхватывать каждую штанину, подтягивая ее вверх при каждом шаге, чтобы дать место ноге для движения. В нагабакама даже можно было бегать, но требовалась чрезвычайно хорошая координация движений рук и ног. Очевидно, это была непрактичная одежда, хотя и очень впечатляющая. Она символизировала статус, демонстрируя, что ее обладатель имел досуг, чтобы научиться справляться с ней, но есть мнение, что правители приказывали ее носить, потому что она помешает любому, кто попытается совершить покушение на их жизнь. Обычно на улице нагабакама не носили.

Под камисимо надевались белое исподнее кимоно и обычное кимоно17 с поясом, под который засовывались полы накидки. Мечи в ножнах удерживались тоже этим поясом. Наряд дополнялся белыми таби — носками с утолщенной подошвой и разделением между большим и маленькими пальцами для того, чтобы просунуть перемычку обуви, если ее надевали. Сам сёгун и даймё, когда не находились на публике, не носили камисимо, а надевали роскошные одежды, похожие на обычное кимоно. Для редких, очень грандиозных церемоний сёгун и его окружение облачались в императорское церемониальное платье с шапкой, которая была показателем их ранга.

Во время официальных походов конные самураи носили хакама с хаори — курткой с широкими рукавами длиной в три четверти кимоно вместо накидки; полы куртки удерживались завязками на уровне груди. Плоская круглая шапка, слегка конической формы для защиты от солнца и дождя, также была характерным предметом одежды. Пешие мужчины носили нечто похожее на бриджи, стянутые под коленом, с крагами. Кафтан приподнимался на спине мечом, что придавало самураю характерный силуэт, когда он был в походе.

Рис. 5. Самураи в походе

Вообще-то цвета одежды самураев были очень строгими, в основном тускло-синие, серые и коричневые, однотонные, с мелким рисунком или в полоску. Накидка и кимоно, надеваемое под нее, обычно украшались фамильным гербом владельца, его моном. Штаны на подкладке носили зимой, а без подкладки — летом, было установлено время смены одежды — пятый день пятой луны и первый день девятой луны. Одеждой во внеслужебное время служило кимоно без хаори и хакама. Самурай, отправляющийся в город для развлечений, чтобы не быть узнанным, поскольку мог нарушить устои мест, где он проживал, часто прятал свое лицо под глубоко надвинутой на лицо шапкой, которая представляла собой довольно комичное, похожее на корзину сооружение.

Другой характерной особенностью была прическа. Макушка выбривалась, а оставшиеся волосы сзади и с боков собирали вместе в «хвост», смазывали маслом, а потом складывали вдвое, вверху на макушке, и перевязывали в месте двойного сложения. Концы волос в пучке подрезались очень аккуратно и ровно. Для самурая было очень важно, чтобы прическа не растрепалась, и, если завязка развязывалась или ее перерезали мечом в боевой схватке, это считалось большим позором, еще большим, чем если бы срезали мечом весь пучок. Во время болезни самурай обычно переставал брить голову, и волосы росли беспорядочно, но на людях в таком виде он не появлялся.

Бо́льшую часть времени самурай посвящал управлению имением, к которому был приписан, или, если он состоял на службе в центральном военном правительстве, — управлению Эдо и всей страной. Обязанности были разнообразны, начиная от не слишком важных, например дежурство в карауле у ворот замка, до исполнения обязанностей старшего советника даймё. Если он получал довольствие из того, что произрастало на земле, владельцем которой был самурай, он к тому же должен был заниматься и своим хозяйством. В дополнение к своим обычным обязанностям, самураю было необходимо участвовать в церемониях. Поскольку самурай высшего ранга в основном был занят работой внутри замка или в правительственных учреждениях, его нечасто видели люди других сословий — разве только в походе или в роли судьи.

Даймё приходилось оставаться на год в столичном Эдо, а следующий проводить в своих имениях. Когда князья были в дороге, они и их сопровождающие представляли собой внушительное зрелище; однако населению не позволялось наблюдать эту картину, поскольку ехавшие во главе процессии кричали: «Ниц! Ниц!» — и все должны были падать ниц и ждать, пока шествие не проследует мимо. Непосредственно в конце эпохи Токугава, в 1861 году, когда были проделаны первые бреши в самоизоляции Японии, случилось одно происшествие, которое может служить примером того, какое почтение нужно было оказывать в таких случаях. Властелин Сацумы возвращался в свое имение, и когда он со своей свитой приближался к Йокогаме, где тогда уже находилось поселение заморских купцов, четыре британских подданных попытались проехать через процессию. Самураи обнажили свои мечи, и один из дерзких иноземцев был убит, а двое ранены. Такой поступок был вызван незнанием обычаев страны, и тогда в соответствии с духом того времени последовали репрессии, город Рагосима подвергся бомбардировке, и в конце концов Британии была выплачена большая компенсация. Случались и неприятности иного рода, особенно в Киото: даймё мог быть ниже по рангу, чем аристократ из императорского дворца, хотя последний не обладал политической властью. Появление такой личности вблизи процессии могло вызвать немалое замешательство: ведь даймё пришлось бы вылезти из своего паланкина, чтобы упасть ниц на дороге. Однако аристократия находилась в очень стесненных обстоятельствах, и многие из них были не прочь пополнить свой скудный официальный доход, поэтому некоторые не стеснялись намекнуть, что уладить сословный инцидент можно за вознаграждения.

Рис. 6. Паром до Токайдо. На заднем плане знакомый силуэт горы Фудзи

Тем не менее обычно процессия следовала по дорогам, соединяющим Эдо с большими городами и провинциями, без помех. Самым важным путем был Восточный морской путь — Токайдо. В то время он был самым оживленным и пролегал между двумя самыми большими в мире городами — ведь он вел от столицы сёгуната к императорской столице, с ответвлением к великому святилищу Исэ, и простирался до Осаки.

По-видимому, самое большое различие между этими дорогами и европейскими состояло в том, что на них не было никакого колесного транспорта. Экипажи с впряженными в них волами считались прерогативой императорского двора, и время от времени их можно было видеть на улочках и дорогах Киото. В дни некоторых праздников в пышных процессиях использовали колесные повозки, но они были очень неуклюжими транспортными средствами с неподвижной колесной базой и приводились в движение толпами мужчин. Иногда транспортировка тяжелых грузов, таких как большие камни для замковых стен, требовала использования колесных транспортных средств. Однако ни одно из них не передвигалось по большим дорогам, по которым путники шли пешком, или неспешно ехали верхом на коне, или передвигались в каго — паланкинах, похожих на коробки, поставленные на шесты, которые несли на плечах носильщики. Поскольку не требовалось очень широких дорог и не было телег, которые могли бы их изрезать колеями, нужды в дорожном покрытии не было; только чрезвычайные обстоятельства могли воспрепятствовать передвижению людей и медленно бредущих коней.

Дороги зачастую были обозначены рядами деревьев — криптомерий или сосен, посаженных близко друг к другу по обе стороны, чтобы люди не сбились с пути, а при необходимости нашли укрытие от солнца, дождя и снега. В горной местности дороги были уже более узкими и труднопроходимыми, хотя удобно проложенными. Переправы через реки являлись значительными препятствиями, поскольку в сельской местности было немного мостов, в отличие от городов. Японские реки обычно имеют широкие русла, вдоль которых большую часть года низкая вода разделялась на относительно узкие потоки, в такое время они не представляли собой серьезных препятствий для путешественников. Использовались паромы, а в некоторых местах носильщики переносили людей или их груз по воде на плечах. Когда наступал разлив, такие пути становились временно непроходимыми, и движение было вынуждено останавливаться, однако ненадолго, поскольку в Японии вода быстро спадает.

Может показаться, что правительство стояло перед дилеммой в отношении дорог. С одной стороны, хорошее сообщение между Эдо и провинциями было необходимо, чтобы чиновники и посыльные могли быстро передвигаться с места на место; с другой стороны, страх сёгуна перед восстанием и вооруженным нападением заставлял его желать ограничения свободы передвижения для тех, кто путешествовал не по служебным надобностям. Решалась проблема таким образом: во-первых, узкие дороги позволяли передвигаться верхом или пешком лишь небольшими группами, а во-вторых, была усовершенствована система застав, существовавшая с древних времен. Пытаясь избежать проверки на контрольных пунктах, путники сворачивали в поля, это считалось серьезным проступком, и нарушителей ждало наказание. Строгий указ о заставах, которых насчитывалось более семидесяти, имел двойную цель: принудить любого идти только по определенным дорогам и одновременно подвергнуть его строгому надзору.

Рис. 7. Почтовая станция с прибывшими путешественниками и полуодетыми носильщиками

Важной функцией такого контроля на заставах было не дать даймё вывести каких-то членов своей семьи из Эдо без разрешения; дорожные стражи должны были особенно внимательно удостовериться, что среди путников нет женщин. Путешествующие женщины должны были иметь при себе особое разрешение с детальным описанием их внешности и зачастую подвергались суровому обращению на заставах — обыскам и допросам; и чем более высоким было сословное положение женщины, тем строже был досмотр. Еще тщательно следили за тем, чтобы никакого оружия, особенно огнестрельного, в Эдо не привозилось, так как опасались восстаний.

Ограничения распространялись и на даймё: например, при правлении восьмого сёгуна Ёсимунэ (правил в 1716–1745 годы) было установлено, что даймё с доходом в 200 000 коку или более должны сопутствовать 120–130 пеших солдат и 250–300 слуг и носильщиков, в то время как князьям с доходом в 100 000 коку или более — соответственно 80 и 140–180. Самураев высокого ранга должна была сопровождать свита, достаточно большая, чтобы значительно истощить их материальные ресурсы, но и не столь многочисленная, чтобы представлять угрозу для центрального правительства.

Большие дороги были поделены на перегоны, на каждом из которых находилась почтовая станция, где обязаны были предоставлять лошадей и носильщиков для следующего перегона. Система целиком управлялась правительством, которое устанавливало плату за пользование услугами почтовых станций. Определенным правительственным чиновникам давались пропуска, по которым им бесплатно полагалась одна лошадь и три человека. С даймё, путешествующих по официальным делам, взималась особо низкая плата, ограниченная определенным лимитом, сверх которого они должны были оплачивать стандартные издержки. Они также оповещали о своих планах заблаговременно, чтобы почтовые станции и постоялые дворы смогли подготовить все необходимое. Ответственность за обеспечение лошадьми и людьми была возложена на местных крестьян, и это как раз один из примеров того, как самураи паразитировали на земледельцах.

Процессия даймё представляла собой впечатляющее зрелище: марширующие люди, кони, лаковые паланкины, впечатление усиливали знамена, пики и нагината18 в расписных чехлах, другие живописные предметы, которые несли, высоко подняв, сопровождающие лица. Такая процессия была аналогична известным нам западным военным парадам и служила напоминанием населению мест, через которые она проходила, о могуществе и власти их господ.

Эта власть осуществлялась в городах силами городских префектов и полиции. Административная система в провинциях формировалась по модели центрального правительства в Эдо: ранги, обязанности чиновников, поэтому описание эдоской административной системы может служить иллюстрацией и для всей страны.

К 1631 году эта структура сложилась и сохранялась на протяжении всей эпохи Токугава. Два матибугё, «городских префекта», сообща исполняли обязанности, которые теперь являются функцией главы полиции, судьи и городского мэра. Однако они не делили эти должности между собой, а каждый делал и то, и другое, и третье, пребывая на службе в течение месяца, а следующий месяц они отдыхали от своих непосредственных обязанностей. Их называли Северным и Южным префектами. Дублирование подобного рода было типичным для сёгуната: в своей настойчивой заботе о самосохранении он пытался всеми способами не дать ни одному возможному противнику достаточно силы, чтобы захватить власть. Каждый из двух префектов контролировал другого, и в руках ни у одного из них не были сосредоточены все ресурсы власти. Оба должны были подписывать отчеты, предоставляемые правительству, так что действовать сепаратно было затруднительно. Однако по мере того как население Эдо увеличивалось — люди при малейшей возможности перебирались из деревни в город, — обязанности матибугё становились все более обременительными, и обоим чиновникам приходилось тратить свой месячный отпуск на то, чтобы доработать все отчеты и расследования, которые они проводили в предыдущем месяце, когда были на посту. В период исполнения служебных обязанностей префект каждый день отправлялся в замок к 10 часам утра и находился там приблизительно до 2 часов. Он обсуждал свои дела со старшими канцлерами, четырьмя или иногда пятью чиновниками, которые возглавляли администрацию и несли ответственность перед сёгуном за широкий круг дел. Префект обычно сообщал им о любом предпринятом шаге и получал от них приказы.

Пост эдоского префекта предназначался для вассалов сёгуна с низким жалованьем в 500 коку, но приносил рисовый паек в 3000 коку. Придворный ранг, который сразу же присваивался человеку, приступившему к выполнению обязанностей префекта, уравнивал его в положении с некоторыми даймё; еще одним свидетельством важности этого статуса было то, что на должность эдоского матибугё нередко переводили чиновников, особо отличившихся на других, не менее значимых постах. Жизнь префекта была полна забот — ведь по возвращении на работу ему приходилось разбирать накопившиеся бумаги и другие рутинные дела. Он не только отвечал за поддержание порядка в Эдо, но и разбирал гражданские судебные дела и выдавал пропуска и подорожные. Однако префекту не приходилось иметь дело с самураями и священниками, этим занимались специальные чиновники. С ними он встречался три раза в месяц, когда со старшими канцлерами и другими они образовывали своего рода высокий суд для разбирательств более серьезных случаев.

Каждый префект имел в своем непосредственном подчинении ёрики, или помощников префекта. Они тоже были самураями, прямыми вассалами сёгуна, с жалованьем в 200 коку. Ерики, которые служили в других департаментах, обычно не занимали постов по наследству, но те, кто работал на эдоских префектов, практически сменяли своих отцов и дедов на их должностях, начиная профессиональное обучение в возрасте 13 лет или около того. Такая крепкая традиция семейственности означала, что ёрики действительно знали свои кварталы (мати) и были постоянными кадрами, обладающими опытом и знаниями. На них мог положиться сам префект, особенно недавно назначенный на должность. Ёрики не надеялись на повышение и жили все вместе в казармах. Таким образом, они образовывали сплоченную группу, отрезанную, вследствие своей деятельности и положения, от горожан, с которыми тем не менее ежедневно контактировали, одновременно испытывая презрение старших по положению чиновников. Дело в том, что им запрещалось входить в замок из соображений, что они могут его осквернить, так как имеют дело со смертью, присутствуя на казни преступников, хотя на самом деле палачами были эта19 — «оскверненные». Ёрики имели репутацию людей, очень следящих за своим внешним видом, за прической, они всегда носили два меча, хакама и хаори. Не исключено, что их официальный доход существенно пополнялся дарами даймё за то, что они приглядывали за их слугами, чтобы те не напивались и не нарушали общественный порядок.

Рис. 8. Ёрики (слева) и стражник досин с преступницей, проливающей слезы над своим несчастьем

Самураи еще более низкого ранга, досины, что значит «сопровождающие», «стражники», находились в подчинении у ёрики, и у каждого префекта их было 120. Они тоже обычно образовывали тесно спаянную группу, где должность наследовалась. Размер их жалованья составлял 30 тюков риса, и они тоже получали подарки от даймё, зачастую хаори с его гербом, а поскольку досин мог получать их от разных даймё, ему следовало быть очень внимательным, чтобы надеть нужное, когда он отправлялся с визитом в резиденцию одного из своих благодетелей. Относительно подарков следует заметить, что, во-первых, обычай дарить одежду существовал в Японии по крайней мере тысячу лет, и до сих пор считается нормальным преподнести такой дар служанке на Новый год; во-вторых, хотя сегодня это вполне могли бы счесть за взятку, получение подношений от подчиненных традиционно все-таки не считалось зазорным, и, хотя принятие даров подразумевало определенные обязательства, об этом начальник тотчас же забывал.

Рис. 9. Различные типы дзиттэ, цепи и наручники

Досины придерживались своеобразного стиля в одежде и, хотя относились к самурайскому сословию, носили только один меч и никаких хакама, а также не надевали парадного платья даже на церемонии, что отличало их от обычных самураев. Досины образовывали низший ранг «мирного» офицера, и именно они патрулировали улицы Эдо, нося с собой символ службы дзиттэ — тяжелую стальную палку с двумя изогнутыми шипами над рукоятью для захвата клинка меча или ножа нападающего. Досины не стремились скрывать свою принадлежность к службе охраны и ходили в форме офицера. Эдо был разделен на четыре зоны, то есть патрулировать нужно было довольно большую территорию. Досин брал с собой пару-тройку помощников и заходил в различные дозорные помещения, которые располагались в патрулируемых зонах и были укомплектованы представителями местных жителей. Если проводилось какое-то расследование, он обычно посылал своих помощников с местными жителями производить арест, не принимая участия в этом без крайней необходимости. Помощниками досина — патрульными — были горожане, нанятые им, и они тоже носили дзиттэ в качестве символа своей службы; однако чаще всего они были глазами и ушами полиции, поскольку в их обязанности входило доносить обо всех беспорядках.

В общественной жизни Японии традиционно существовал принцип сословного неравенства, поэтому главной целью было сохранить жизнь и обеспечить безопасность высших слоев населения. Действия, требующие физических усилий, исполнялись помощниками досина, а вмешательство ёрики происходило только в очень серьезных случаях.

В распоряжении досина и его людей было специальное оснащение, которым они могли воспользоваться при поимке подозреваемого. Для отражения ударов меча использовались либо дзиттэ, либо тяжелая стальная цепь, которую оборачивали вокруг клинка, а длинными палками с шипами и зазубринами можно было наносить противнику незначительные раны и обессилить его, одновременно держа на расстоянии и не давая возможности воспользоваться мечом. Главная задача состояла в том, чтобы взять подозреваемого живым, и при первой же возможности его связывали веревками; умение быстро и накрепко связывать пленника было возведено в ранг настоящего искусства. Если возникала необходимость во вмешательстве ёрики, то на место действия он прибывал верхом на коне с кольчугой под кимоно и наручами, с плоским лаковым или покрытым железными пластинами шлемом на голове. Он руководил операцией с безопасного расстояния, но мог подъехать и воспользоваться копьем, чтобы ранить преступника, если все остальные меры не возымели действия.

Арестованного доставляли к префекту, который в это время нес службу. В Эдо тюрьма находилась в квартале Дэмма-тё, туда немедленно сажали опасных преступников с предписанием от префекта, в то время как менее провинившихся могли содержать под стражей в здании, где служил префект. Затем преступника заставляли признаться в своей вине, поскольку это было необходимым условием для вынесения приговора, особенно если дело доходило до смертной казни. В основном такое условие, по-видимому, основывалось на принципах справедливости, чтобы избежать наказания невиновного; суды многих стран до сих пор конечно же основывают приговор на чистосердечном признании. (Англосаксонская концепция, предусматривающая то, что выносить решение следует на основании улик и что подозреваемый может лгать, чтобы скрыть свою вину, никоим образом не является универсальной.) Однако необходимость признания вины подразумевает необходимость принуждения, если заключенный не желает признаваться по доброй воле. Порка, придавливание камнями и пытка водой были среди доступных методов и, вне всякого сомнения, применялись, точно так же как в Англии можно было пытками довести до смерти узника, который отказывался признавать свою виновность и, следовательно, не мог предстать перед судом. В Японии, однако, авторитет властей был столь велик, что не многие виновные упорствовали в отрицании своей вины. Когда признание было получено, заключенный представал перед префектом. Там, на сирасу («белый песок»), пятачке перед зданием суда, где заключенные и свидетели стояли на коленях перед префектом, исполняющим функцию судьи, подозреваемый давал показания и выслушивал приговор. «Белый песок» символизировал правдивость сказанного там, хотя слово «сирасу» имеет и другое значение: глагол такого же звучания означал еще и «доносить».

Рис. 10. Сирасу: два заключенных, крепко связанных веревками, предстают перед судом. Из гуманности им дали грубые циновки, на которых они стоят на коленях

Самым суровым наказанием была смертная казнь, после которой тело могли выставить на всеобщее обозрение, что было еще большим позором. Преступления, карающиеся смертью, — это убийство, грабеж и некоторые виды прелюбодеяния, причем сожжением заживо наказывался любой, обвиненный в поджоге — преступлении, которое вызывало особенный страх в Японии. В качестве альтернативы смерти от руки палача самураю иногда позволялось совершить самоубийство, сэппуку20, этим поступком он сохранял свою честь: обычно совершающий ритуальное самоубийство самурай вспарывал себе живот21 своим малым мечом, вонзая его с левой стороны и взрезая тело по направлению к центру, одновременно ударом его же большого меча ему отсекал голову друг или доверенное лицо, чтобы смерть была мгновенной. Наказанием, не уступающим по жестокости, было изгнание: от ссылки на какой-нибудь далекий остров до выселения за десять ри (25 миль) от Эдо, изгнание из Эдо или просто выселение преступника из его родных мест. Более легкие наказания назначали в зависимости от положения виновного в обществе. Существовали различные сроки домашнего ареста и другие ограничения свободы. Женщин иногда наказывали, сбривая им волосы. Заключение в тюрьму не было наказанием; тюрьмы существовали лишь как места для содержания под арестом, пока принималось решение о виновности и выносился приговор. Обращение в них было жестокое, хотя префекту Ооке, который служил с 1717 по 1736 год и которого помнят до сих пор за его легендарную способность справляться с самыми трудными случаями, приписывают некие гуманные реформы, особенно в отношении допросов заключенных. Даже в тюрьме самурая содержали в соответствии с его рангом, отдельно от простолюдинов; женщин также содержали отдельно. Однако еще одним доказательством сильной власти в Японии является то, что при серьезном пожаре рядом с тюрьмой заключенных отпускали под честное слово, хотя за невозвращение в определенное время было очень тяжелое наказание.

Рис. 11. Самурай любуется цветочной композицией. Самурай высшего ранга, два воина рангом пониже и буддийский монах менее высокого ранга любуются икэбаной, установленной в нише-токонома

Префект имел дело не только с уголовными преступлениями, ему приходилось разрешать и частные тяжбы. Интересно заметить, что способ их разрешения включал в себя время на «раздумье», что вполне может использоваться и сегодня. При первом обращении в суд записывали заявление истца, но давали ему несколько дней на раздумье. Если он возвращался вновь, к нему выходил префект собственной персоной и приказывал еще раз все взвесить. Если истец настаивал, обязанность расследовать спор возлагал на ёрики, хотя в трудных случаях дело могло вернуться к префекту, который в любом случае выносил заключительный приговор.

Такой механизм правосудия в Эдо помогает составить представление о том, как работали чиновники и в каких ситуациях они вступали в общение с обычными людьми. Некоторые самураи конечно же были в непосредственном контакте с крестьянами и с поставщиками, другие к тому же управляли некоторыми предприятиями, которыми обыкновенно руководили купцы. Характерным примером были легендарные золотые рудники Аикава на острове Садо, народная память сохранила легенды о жестокости надсмотрщиков — самураев и о страданиях молодых людей, вынужденных трудиться в штольнях и выработках. Они были в подчинении у чиновника, ранг которого соответствовал рангу городского префекта Эдо. В других провинциях и областях также существовали предприятия, которыми руководили самураи. Таким образом многие из них приобретали опыт в управлении производством, и неудивительно, что с ростом промышленности во второй половине XIX века немало представителей упраздненного воинского сословия сумели найти себе применение в новой, реформированной Японии.

Считалось, что и в часы отдыха, а также и в часы работы самураи должны держаться обособленно от остальных. Однако не всегда они проводили свой досуг подобающим образом. Им не полагалось участвовать в любых развлечениях горожан, таких как посещение театров и визиты в «веселые кварталы» борделей, хотя ясно было, что запреты их не останавливали. Многие другие способы проведения досуга были официально разрешены.

Конечно же самурай низшего ранга, которого могли призвать на службу как человека, умеющего держать в руках оружие, если, например, дело доходило до стычек с грабителями или взбунтовавшимися крестьянами, в какой-то степени был обязан тренироваться в боевых искусствах, а рукопашному бою, фехтованию кэндо, стрельбе из лука — кюдо, верховой езде и плаванию всегда находилось применение.

Самурай высшего ранга наряду с серьезным обучением обращению с мечом занимался другими военными искусствами с тем же вдохновением, что и изучением чайной церемонии и икэбаны, — это больше походило на хобби, но изучалось и практиковалось с большой серьезностью и постоянным поиском скрытых смыслов.

Все эти возвышенные занятия проводились в соответствующих «школах», и всем искусствам обучались только у дипломированных наставников. Различия между школами были иногда довольно незначительными и очень часто не имели практического значения. Даже такое неартистическое занятие, как плавание, было организовано по принципу «школ», каждая из которых обучала различным движениям рук и ног, или специальному чередованию различных стилей плавания, или же искусству верховой езды по воде. Что касалось обучения манерам22, то лучшей считалась школа Огасавара. Там обучали этикету приветствия, правильной осанке, поведению за столом и тому подобному, а также стрельбе из лука — кюдо, ритуальному виду состязаний, требующему соблюдения определенного церемониала, где больше внимания уделялось грации и этикету, чем попаданию в цель. Только самураи низшего ранга позволяли себе удовольствие принимать участие в более грубых состязаниях лучников. Сохранились сведения об одном из таких соревнований, проходившем на территории киотского храма Сандзюсангэндо в зале более 200 футов длиной, загроможденном изваяниями. На внешней галерее и проводились состязания, цель которых заключалась в том, чтобы выпустить как можно больше стрел за определенный отрезок времени с одного конца галереи в другой. Нависающая кровля не позволяла стрелам летать высоко (на балках до сих пор сохранились следы от отклонившихся от цели стрел), поэтому необходимо было следить за траекторией их полета. Лучшее достижение приписывается одному самураю23 — он в 1686 году расстрелял 13 000 стрел, из которых 8033 достигли конца галереи.

Более активным развлечением самураев высшего ранга была охота. Лишение живых существ жизни противоречило канонам буддизма, в соответствии с которыми убийство животных могло повлечь за собой наказание в следующей жизни. Тем не менее многие охотились на дичь ради пропитания, а фитильными мушкетами пользовались повсеместно, хотя маловероятно, что стрельба из мушкета считалась забавой. Широкомасштабные экспедиции великих властителей не имели ничего общего с такой охотой. Действительно, некоторые из ранних сёгунов время от времени позволяли себе подобное развлечение, до тех пор пока им не положил конец пятый сёгун, Цунаёси, который правил в 1680–1709 годах. Он вошел в историю как «собачий» сёгун, из-за того что всячески защищал этих животных, поводом чему послужил совет одного буддийского священнослужителя, который поведал, что его бездетность была наказанием за лишение жизни животного в предшествующее существование. Цунаёси выбрал собаку объектом своего особого покровительства, потому что был рожден в год Собаки. Подобные причуды военного правителя имели последствия для всей страны, так что можно себе представить, сколь безоговорочной была власть сёгуна. Некоторых людей даже отправляли в ссылку за убийство собак, а для бродячих псов в Эдо был сооружен просторный загон, он оплачивался из особого, «собачьего», налога, в то время как общий запрет на убийство животных сильно мешал крестьянам защищать свой урожай. Однако все это не помогло Цунаёси, и его сменил племянник, который сразу же положил конец эдиктам, защищающим собак. Сёгун Ёсимунэ, правивший в 1716–1745 годах, был энергичным реформатором, а также старался возвратить самурайству его прежнюю простоту, поощряя физические упражнения. В особенности он оказывал предпочтение охоте и в списке прозвищ был назван «соколиным» сёгуном. В его любимой соколиной охоте Ёсимунэ сопровождала многочисленная свита, а жертвами становились журавли и другие дикие птицы. Он также возродил охоту на оленя и кабана, что было любимым занятием некоторых из его предшественников и определенно «неспортивным»: ведь дичь гнали в направлении «охотников», которые, сами не подвергаясь никакой опасности, убивали ее стрелами или выстрелами из мушкетов, сидя верхом на коне.

Случай, описанный в дневнике одного самурая из Нагои (1692), свидетельствует о ценностях того времени. Властитель Иё (на Сикоку) потерял своего любимого сокола и искал его по всем своим владениям. Однажды некий крестьянин ушел обрабатывать свои поля, а его жена осталась дома ткать полотно. Сокол влетел в дом и уселся на ткацкий станок. Жена схватила челнок и ударила птицу, которая сразу умерла. Крестьянин вернулся домой, и жена поведала ему, как птица в красивом оперении села на ее ткацкий станок, как она стукнула ее, не собираясь убивать, но птица, к несчастью, умерла. Муж посмотрел на птицу и понял, что это сокол. Он сильно забеспокоился, поскольку ему было известно, что господин повсюду разыскивает свою птицу. С трепетом он рассказал деревенскому старосте о случившемся, тот доложил управляющему имением. Последний в большом гневе приказал связать мужа и жену и привести их к господину для разбирательства. Господин тоже разгневался и велел распять жену, но простил мужа, потому что его не было дома в момент случившегося.

Рис. 12. Кукольное представление в резиденции даймё

Дальше история повествует о том, что когда муж отправился помолиться о своей жене, то обнаружил, что она еще жива, и господин, услышав об этом, приказал ее снять с креста. Жена заявила, что ее спасло покровительствующее ей божество. Самурай, который записал всю эту историю, видимо, не считал обращение с женщиной удивительным, его поразило лишь возвращение ее к жизни.

Однако охота Ёсимунэ была исключением, поскольку сёгуны обычно не участвовали в активных видах состязаний. Их развлечения были обычно гораздо менее энергичными, они скорее были наблюдателями, а не участниками. К примеру, они и даймё поддерживали сумо — вид борьбы, который издревле был популярен в Японии, и ему покровительствовал императорский двор. Другим видом развлечений был драматический театр. Самураям не позволялось ходить в театры, которые посещали купцы, но это не останавливало даймё и других от приглашения театральных трупп или отдельных исполнителей в свои резиденции. Во дворце сёгуна обычно давались пьесы. Но и он разрешил горожанам посмотреть один из спектаклей. Сохранившиеся записи свидетельствуют, что властители Тоттори были большими покровителями Но, когда совершали свой обязательный визит к сёгуну в столицу. Во второй половине XVII века сам даймё исполнял главную роль во многих пьесах, которые показывали для развлечения его гостей, других князей, во время застолий. Актерам и музыкантам платили деньгами или одеждой, и если просили прибыть издалека, то давали специальную компенсацию и обеспечивали сопровождение. Пьесы театра Кабуки24 и кукольные представления также можно было видеть в резиденциях, но реже, чем Но, куклы служили развлечением специально для домашней челяди — низшего сословия.

Еще одним и несколько более личным свидетельством является дневник феодального властителя по имени Мацудайра, правителя Ямато (он не имел никакого отношения к провинции, его титул был чисто номинальным, дарованным ему императорским двором), который умер в Эдо на пятьдесят четвертом году жизни в 1695 году. Он интересовался искусствами и всякого рода развлечениями, в том числе каллиграфией, определением качества фимиама25, пьесами театра Но и их комическими интерлюдиями (кёгэн), кукольными представлениями и пьесами Кабуки, живописью, поэзией, танцами, борьбой и охотой. Он был в курсе всего происходившего в театральном районе, часто отправлял туда своих людей смотреть спектакли и сообщать о них или расспрашивать тех, кто проходил мимо театров, о предстоящих премьерах и о том, какие ходили сплетни. Круг его знакомств состоял, в частности, из поклонников кукольного театра, поскольку он часто упоминает о вечеринках в усадьбах своих знакомых и о том, как его развлекали знаменитые актеры. Кроме того, он сам устраивал подобные представления для своих гостей.

Может быть, несколько цинично предполагать, что редчайшим развлечением для двора сёгуна был ежегодный визит главы (или капитана) голландской фактории (торгового форта) в Нагасаки. Конечно же появлялась возможность получить какие-нибудь любопытные заморские подарки. Немецкий врач Энгельберт Кэмпфер служил лекарем у голландцев и в 1691 году отправился с ними в Эдо. Он оставил после себя живое описание своего путешествия и аудиенций у сёгуна. Первая была официальной, но, по словам Кэмпфера, во второй раз их вели по многочисленным темным галереям: «Вдоль всех этих галерей стоял непрерывный ряд личных охранников, и рядом с императорскими апартаментами находились некоторые высокие офицеры короны, которые выстроились в цепочку перед залом аудиенций, одетые в церемониальные одежды, склонившие головы и сидящие на пятках. Зал для аудиенций был точно таким, как я представил его на своем рисунке. Он состоял из нескольких помещений, обращенных к срединному залу, некоторые были открыты, другие закрыты ширмами и решетками. Одни были размером в 15 циновок, другие — в 18 и на циновку выше или ниже — в соответствии с чинами людей, сидящих на них. В срединном зале циновок не было вообще, их сняли и унесли, пол покрыт аккуратными полированными досками — туда нам и приказали сесть. Император {т. е. сёгун} и супруга его высочества сидели за решетками справа от нас. Под решетками я подразумеваю драпировки, сплетенные из тростника, чрезвычайно тонко расщепленного, с обратной стороны покрытые тонким прозрачным шелком с отверстиями шириной около 9 дюймов26, для того чтобы люди, находящиеся за ними, могли видеть, что происходит по другую сторону решетки. Из соображений эстетики и чтобы получше спрятать людей, находящихся за ними, они разукрашены фигурами гагар, хотя в других случаях их невозможно было бы разглядеть на расстоянии, особенно когда сзади нет света. Сам император находился в таком плохо освещенном месте, что мы едва узнали бы о его присутствии, если бы не голос, который выдал его, хотя он был таким тихим, словно император намеренно хотел оставаться незамеченным. Сразу перед нами, позади других решеток, находились принцы крови и придворные дамы императрицы. Я заметил, что в некоторых местах решеток между тростинками вложены кусочки бумаги, делающие отверстия шире, чтобы лучше видеть; я насчитал около тридцати таких бумажек, из чего делаю заключение, что приблизительно такое же число людей сидело позади… Нам тоже приказали сесть, предварительно оказав честь: по японскому обычаю, требовалось ползти на коленях и кланяться, касаясь лбом пола, в направлении той части решетки, за которой находился император. Главный переводчик уселся чуть впереди, чтобы лучше слышать, и мы заняли свои места по левую руку от него, усевшись в ряд».

Слова сёгуна адресовались главе государственного совета, который повторял их переводчику для перевода гостям. Кэмпфер комментирует это так: «Я полагаю, что слова, исходящие из уст императора, считаются слишком драгоценными и священными для непосредственной передачи в уста людей низшего ранга».

Рис. 13. Придворные дамы сёгуна, упражняющиеся с нагината (алебардой)

После расспросов сёгуна о внешнем мире и о медицине было приказано «…снять наши «каппа» — плащи, служившие парадным одеянием, и выпрямиться во весь рост, чтобы ему было удобнее рассмотреть нас, затем заставил разыграть целю сцену: пройтись, остановиться, приветствовать друг друга, плясать, подпрыгивать, изобразить пьяных, говорить на ломаном японском языке, читать по-голландски, рисовать, петь, снова надеть плащи и снова снять. Мы старались как можно лучше выполнять приказания императора, и я еще исполнил во время пляски любовную песенку на верхненемецком наречии. Вот так, выполняя множество дурацких трюков на разный лад, мы должны были повиноваться, чтобы развлечь императора и его двор. Нас заставили упражняться таким образом на протяжении двух часов, хотя и с большой любезностью, после чего вошли слуги и поставили перед каждым из нас маленький столик с японской провизией и парой палочек из слоновой кости вместо ножей и вилок. Мы лишь притронулись, а потом нашему почтенному старшему переводчику, который от страха едва мог подняться, приказали унести оставшееся с собой».

Кэмпфер был внимательным наблюдателем, и можно не сомневаться в точности его описаний. Возможно, циновки сняли с пола там, куда вошли голландцы, потому что они были обуты в сапоги. Японцы всегда оставляли уличную обувь у входа и оттуда шли либо босиком, либо в таби — носках с отделенным большим пальцем, — если только не были при исполнении неотложных официальных обязанностей, таких как арест, например, — в таком случае они обычно сразу проходили в дом, усиливая таким образом психологический шок от внезапного вторжения.

Рис. 14. Наложницы сёгуна за туалетом

Вероятно, Кэмпфер при второй аудиенции углубился в неофициальные помещения, домашние покои, одно из трех основных отделений эдоского замка: «передние покои», где решались государственные дела, «срединные покои», упомянутые выше, и «великие покои», которые были женской половиной. Считалось, что устройство последних было скопировано по модели китайского императорского дворца. В эдоские «великие покои» допускались очень немногие мужчины: сам сёгун, некоторые высшие канцлеры, лекари и священники. Придворные дамы тоже различались по рангам, примерно как правительственные чиновники, с ревностно сохраняемой иерархией, и при необходимости были готовы даже сражаться, так как были обучены пользоваться алебардами. Это были дочери прямых вассалов и начинали свое обучение в возрасте приблизительно 12 лет. Конечно, служить при императорском дворе считалось большой честью, и обычно это продолжалось всю жизнь, хотя время от времени сёгун мог отказаться от наложницы, которая ему надоела, выдав ее замуж за одного из своих вассалов, точно так же он мог взять какую-нибудь красавицу в более зрелом возрасте, чем это было принято. Он имел супругу (по впечатлению Кэмпфера), на которой женился из политических соображений, но никто не ждал от него отказа от других женщин — по некоторым сведениям, Иэнари, одиннадцатый сёгун, правивший с 1787 по 1838 год, имел 15 наложниц и 24 менее регулярно выбираемых подружек. Формулировка, которой пользовался сёгун, указывая на свой выбор на ночь, сводилась к вопросу, который он задавал одной из придворных дам высшего ранга: «Как зовут эту девушку?» — что приводило машину приготовления в действие.

Эти женщины посвящали большую часть своего времени нарядам и уходу за собой, поскольку их одежда и внешность при исполнении разнообразных обязанностей перед их господином регламентировались строжайшим этикетом. Затем нужно было практиковаться в изящных искусствах: составлении цветочных композиций — икэбана, чайной церемонии (тя-но-ю), распознавании благоуханий и определении качества фимиама, и оставалось еще время для таких занятий, как игра в популярную поэтическую карточную игру27, или для любования цветением вишни — ханами в призамковых парках.

Рис. 15. Японский и китайский стили письма. Обе эти надписи гласят одно и то же: «Фудзивара Мицусигэ хиссу» — «Писано Фудзиварой Мицусигэ», но: а — японская «скоропись» и б — квадратные китайские иероглифы

По-видимому, неизменными занятиями придворных дам были интриги, клевета и ревность, неизбежно вытекающие из обстоятельств, в которых они жили. Время от времени случались интриги иного сорта, и, в частности, одна стоит того, чтобы о ней рассказать, поскольку это проливает свет на не совсем общепринятые занятия дам сёгунов Токугава.

Одна из пленниц гарема (как по справедливости ее можно назвать), по имени Эдзима, обрела довольно высокое положение, и одной из ее обязанностей было заключать сделки с торговцами, которые были назначены поставщиками товаров для двора сёгуна. Либо напрямую, либо при посредничестве лекаря в замке с ней пытались вести переговоры некие купцы, которые желали попасть в круг избранных, и в качестве подкупа ее сводили в театр «Накамура» и познакомили с одним из актеров Икусимой. Записи об этом происшествии различаются в деталях. Придворная дама даже прятала его в своей комнате во дворце — так или иначе, но у них был любовный роман, роль Икусимы в котором скорее была обусловлена существенной взяткой купцов, чем истинными чувствами с его стороны. Это не осталось незамеченным, властям отправили донос, и в 1714 году Эдзима была отправлена в ссылку (ее наказание могло бы быть еще тяжелее, если бы ей не покровительствовала фаворитка сёгуна), как и Икусима, и остальные актеры труппы. Однако брат Эдзимы был приговорен к смерти не потому, что имел какое-то отношение к скандалу, а потому, что семья была в ответе за каждого ее члена. Четыре театра, существовавшие в Эдо в то время, были закрыты; позднее трем из них разрешили открыться снова, но театр «Накамура» навсегда исчез. В этом инциденте было нечто особенно неприятное правительству, в том числе вторжение другого мужчины в сексуальные владения сёгуна и вовлечение купцами представителей самурайского сословия в общие дела, а также власть их денег.

Неравенство в положении мужчин и женщин среди самураев было гораздо больше, чем в низших сословиях.

Официальную жену всегда выбирали по политическим мотивам — не по любви, и фактически в различных самурайских кодексах недвусмысленно определено, что столь важное событие, как женитьба, должно восприниматься легко, но только после серьезного рассмотрения всех деталей. Чем скромнее самурай, тем лучше он относился к своей жене, в то же время жены даймё, которые должны были проводить все свое время в Эдо, были особенно несчастными, хотя и не лишенными материального благосостояния и комфорта. Моральные устои, которые требовались от каждой стороны, были диаметрально противоположными: самураи требовали строжайшей верности от своих женщин, но конечно же сами были совершенно свободны от подобных ограничений. Любовница или наложница не могла по эдикту стать официальной супругой, хотя частота, с которой такие эдикты издавались, предполагает, что, видимо, некоторые самураи привязывались до такой степени к своим любовницам, что желали жениться.

Образование женщины было направлено на то, чтобы она была полезной мужчинам, почтительной в первую очередь к отцу, мужу, старшему сыну, а также к женщинам: жене и дочери господина и своей свекрови.

Школ для дочерей самураев не было, они учились дома у окружавших их женщин навыкам ведения домашнего хозяйства и тому, как стать хорошей женой, а посещая учителей — изяществу традиционных ритуалов, таких как аранжировка цветов и чайная церемония, а также танцам, пению и игре на кото — тринадцатиструнном музыкальном инструменте, напоминающем горизонтальную арфу. Они учились писать скорее в плавном японском стиле, чем жесткой китайской каллиграфии, и читать классические японские романы и стихи, несмотря на то что некоторые моралисты презирали роман «Гэндзи моногатари» — «Повесть о принце Гэндзи»28 (XI века), теперь признанный шедевром японской литературы. Его считали опасным для молодой целомудренной женщины.

Мальчиков воспитывали иначе и обучали иному, но следует сказать несколько слов по поводу особенностей японского языка и его отношении к китайскому. Японский язык по своему словарному составу и грамматике совершенно отличен от китайского, но письменной его формы не существовало. Китайский язык был импортирован вместе с различными другими дарами китайской цивилизации и религии буддизма в VI и VII веках. Позднее китайские иероглифы стали использоваться для написания японских слов. Однако китайский язык не имел, например, окончаний слов, и смысл рождался лишь сочетанием иероглифов, которые по сути своей являются выражением понятий. В японском же языке имелась многообразная система окончаний, и для того, чтобы отобразить эти и другие особенности, приходилось использовать китайские иероглифы лишь по их звучанию. Таким образом, возникла двойная система отображения японского слова: либо с помощью иероглифа, который имел значение близкое к нужному, либо с помощью иероглифов, используемых фонетически, либо комбинацией и того и другого. Со временем иероглифы, используемые фонетически, превратились в относительно простую слоговую азбуку (в которой символ означает гласный звук или сочетание согласного и гласного), и таким образом японское письмо стало представлять собой сочетание иероглифов и фонетических символов. Когда писали по-японски, чаще пользовались скорописью, то есть стилем письма, где иероглифы и знаки окончаний принимали сокращенные и плавные формы. Когда писали по-китайски, пользовались квадратными иероглифами, которые можно сравнить с печатными буквами латинского алфавита.

Одной из основополагающих целей в школах для самурайских мальчиков было обучение чтению китайских текстов с помощью шаблонных приемов, таких как чтение иероглифов в другом порядке, чем они встречаются в тексте, с добавлением окончаний, так чтобы они звучали как очень высокий японский стиль. Тексты брались из китайской классической литературы и произведений конфуцианской этики, а их содержание формировало типичный самурайский кодекс поведения с его принципами верности старшим, необходимости соблюдения этикета и акцентом на сильное чувство превосходства по отношению к тем, кто не был самураем. Также придавалось большое значение обучению каллиграфии29 и, наконец, этике и хорошим манерам (поведению по отношению к старшим в соответствии с их рангом, застольному этикету, правильной осанке и так далее), наряду с основами использования оружия.

При большинстве поместий были школы, посещаемые всеми, за исключением сыновей самураев высшего ранга, таких как даймё, и самого сёгуна, — для них предусматривалось частное обучение. Организация школ различалась в разных регионах. В некоторых посещение было обязательным, но обычно свободным. Обучение могло начинаться в возрасте шести лет и продолжаться, если ученик оказывался способным, до тринадцати — к этому возрасту подростки обычно сами начинали обучать младших мальчиков. Однако образование по большей части было доверено профессиональным учителям. Общая схема обучения состояла в том, что мальчики имели краткие циклы индивидуального обучения, чередующиеся с более продолжительными периодами практики и подготовки. Один из главных принципов — избегать унижения достоинства ученика, не заставлять его «потерять лицо» в присутствии своих товарищей, которые могли быть по положению ниже его. Имелась также и программа наставлений по общим вопросам. Хотя существовала система экзаменов с наградами для отличившихся, особое внимание уделялось тому, чтобы ни в коем случае не поощрять дух соревнования, это считалось нежелательным для людей, которым придется жить в строго регламентированном сословном обществе. Было бы несправедливо сказать, что если мальчики хорошо успевали в школе, то лишь потому, что им нравилось учиться и они дорожили возможностью получать награды за старание, поскольку материальная выгода от этого была очень небольшой, — ведь невежество не могло лишить кого-то предназначенного ему поста. Действительно, центральное правительство имело систему пайков для определенных постов, которые были вакантными, но число их было очень небольшим, и они не были доступны для представителей класса «внешних» князей. Для женщины, которую мог прогнать муж, если она не соответствовала его требованиям, все было по-другому, поэтому у нее был стимул учиться старательно, но школ для обучения девочек не было.

Так, самураи с ранних лет учились быть почтительными и преданными своим господам, достойно и прилично вести себя, судить о поведении по стандартам морали и никогда по успеху в обществе, а также справедливо поступать с теми, кто находится у них в подчинении. Хотя большинство из них без труда справлялись с работой, которой им приходилось заниматься, пользуясь принципом прецедентов при принятии решений и иногда приобретая неплохие навыки руководства (что оказалось очень полезным, когда вся система рухнула в 1860-х годах и многие бывшие самураи занялись модернизацией Японии), их косное кастовое сознание и уверенность в высоте своего положения в обществе превратили их в самых твердолобых и бескомпромиссных людей, каких только знал мир. Когда их предки сражались в гражданских войнах до XVII века, им приходилось быть простыми воинами с гибким подходом к жизни, природой которого было представление, что за днем победы может последовать поражение и что чем больше голов снесешь на поле брани, тем большая награда последует от командира, при условии что ты на стороне победивших и тебе удалось выжить. Их потомки в эпоху Токугава знали, что их статус не может измениться, но были обязаны подчеркивать свое положение разным отношением, которое у них вошло в обыкновение, при общении с высшими и низшими, выражавшимся с помощью запутанного языка, посредством которого выказывалось уважение или неуважение. Даже сегодня в японском языке можно использовать разные языковые стили для заслуживающих уважения персон и для лиц более скромного положения, чем сам говорящий. Самураю было проще, поскольку при разговоре с подчиненными он пользовался языком, который подчеркивал его превосходство и низкое положение остальных.

Постоянным опасением самураев всех рангов было то, что простолюдины станут претендовать на положение более высокое, чем предназначенное им иерархической системой, и открыто выказывали презрение к ним, о чем говорили важная походка и надменный взгляд, который всех сметал на пути. Их высокомерие подкреплялось таким атрибутом, как мечи, которыми, по-видимому, пользовались гораздо реже, чем это показано в современных фильмах, но все равно, это было самое грозное режущее оружие, придуманное когда-либо: у мечей были острые как бритва клинки, и они были очень тяжелы. Простолюдин прилагал все усилия, чтобы не показаться самураю дерзким, — ведь за это можно было поплатиться жизнью. Если самураи принадлежали к единственному сословию, которое имело право носить два меча, они в равной степени были единственными людьми с двумя именами — обладателями как почетного фамильного, так и своего личного. Все подчеркивало привилегированное положение самураев в обществе, созданном, чтобы их поддерживать, и в котором целая пропасть отделяла их от всех остальных: крестьян, купцов, ремесленников.

Рис. 16. Два примера мон, японских фамильных гербов. Слева — китайский апельсин, а справа — трехлепестковая розовая мальва
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Под редакцией А. Н. Мещерякова.
Политическая культура древней Японии

Леонид Васильев.
Древний Китай. Том 2. Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

Коллектив авторов.
История Вьетнама

В.М. Тихонов, Кан Мангиль.
История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Леонид Васильев.
Проблемы генезиса китайского государства
e-mail: historylib@yandex.ru