Литературные и юридические источники

Нашему стремлению познать традиции, систему ценностей и идеологию римской армии поставлены достаточно жесткие пределы составом и характером имеющихся у нас в распоряжении свидетельств, хотя по сравнению с греческим или македонским воином классического и эллинистического времени римскому солдату, казалось бы, сильно «повезло»: в источниках он представлен гораздо разностороннее и полнокровнее своих «коллег». Исследователи императорской армии располагают огромной по своему объему совокупностью самых разнообразных данных о ее жизнедеятельности и духовном облике, в том числе и теми, которые происходят непосредственно из армейской среды: многочисленными надписями, острака и папирусными документами официального и частного содержания, любопытными образцами солдатского жаргона и фольклора, доносящими до нас viva vox римских солдат, изобразительными памятниками и многочисленными материальными остатками. Поэтому говорить о солдатах императорской армии как о совершенно безмолвствующей, безликой и безымянной массе было бы преувеличением. Понятно, что в силу особенностей римской истории войны, а стало быть, армия и военные деятели неизменно находились в центре внимания античных историков.

Мы располагаем также многочисленными юридическими текстами, посвященными правовому статусу военнослужащих и военно-уголовному праву, богатым нумизматическим материалом, отражающим идеологические и пропагандистские приоритеты властей. Вместе с тем специфика предмета и хронологические рамки исследования диктуют особые подходы к отбору и методам интерпретации источников. Многоаспектность рассматриваемой проблематики предполагает привлечение всей совокупности имеющихся источников, разнообразных в типологическом, жанровом и хронологическом отношениях. Эти источники, которые можно подразделить на нарративные (литературные), юридические, эпиграфические, папирологические, нумизматические, лингвистические и археологические, далеко не равноценны по объему, репрезентативности и достоверности содержащейся в них информации.

Для изучении традиций и ментальности римской армии первостепенное значение имеют литературные источники. Это и памятники греческой и латинской историографии и ораторской прозы разных жанров, и произведения римских поэтов, и специальная военно-научная, и антикварная литература, и произведения христианских авторов. Но при обращении к этому роду источников возникает немало серьезных проблем. И не только потому, что «каждый жанр, каждая культурно-значимая разновидность текста отбирает свои факты»¹. Действительно, в литературных текстах miles Romanus предстает в самых различных (хотя и далеко не во всех) ипостасях и, главное, в активном действовании, в моменты боевых событий и политических потрясений, гораздо реже — в обыденных мирных условиях. Однако в абсолютном большинстве случаев его активность и внутренний мир показаны извне и отнюдь не в нейтральном, но в идеологически насыщенном и литературно организованном повествовании. Встречаясь на страницах литературных произведений с римскими военными, мы оказываемся перед лицом особой литературной реальности, которая создавалась людьми, отделенными, как правило, от рядовой солдатской массы огромной социальной и культурной дистанцией. Эти люди имели собственные ценностные приоритеты и предубеждения, преследовали в своих сочинениях определенные политические и идеологические цели, были наделены к тому же неодинаковой мерой таланта и способности проникнуть в духовный мир своих персонажей.

Конечно, не следует думать, что все эти моменты создавали непреодолимые преграды для глубокого понимания психологии рядового воина со стороны тех аристократов и «интеллектуалов», которые брались за перо и обращались к военной тематике. Некоторые римские авторы либо сами были военными деятелями с большим опытом, как Юлий Цезарь, Веллей Патеркул или Аммиан Марцеллин, либо имели родственников из числа офицеров, как, например, Светоний, так что точность их суждений о римском солдате вполне сопоставима с их суждениями о людях своего круга². Тем более интересны и показательны выносимые ими оценки тех или иных военачальников.

Кроме того, нужно иметь в виду, что гуманитарно-литературное образование античного времени давало человеку достаточно разносторонние познания, в том числе и в военном деле, включая исторические примеры и общие места, которые, очевидно, были не просто голой риторикой, но воплощали действенный опыт многих поколений³. В целом в литературных текстах, независимо от их жанра и авторства, мы имеем дело с определенными образами римского солдата и римского полководца, складывающимися, как и все прочие литературные образы, из множества компонентов: универсальных и индивидуальных черт, сюжетных контекстов, стандартных лексем, описывающих добродетели и пороки, ассоциативных рядов, оценочных авторских интонаций и т. д. При этом набор базовых характеристик и оценок римского солдата (конца республиканского периода и императорского времени) обладает поразительной устойчивостью, повторяясь в практически неизменном виде в сочинениях самых разных по времени создания, содержанию, жанрам, авторской манере, политическим тенденциям и художественным достоинствам.

Как литературный тип, как обобщение, художественное по своему существу, образ римского воина есть некий код, точнее, совокупность различных кодов — сюжетных, жанровых, идеологических, социальных, которые особым образом зашифровывают и преломляют эмпирическую реальность. Поэтому, чтобы приблизиться к пониманию самой этой реальности, необходимо отдавать себе отчет в такой «непрозрачности» литературных свидетельств. В первую очередь важно обращать внимание не столько на то, что говорится древними авторами о римском воине, сколько на то, как это говорится; не столько на присущие отдельным произведениям особенности в трактовке образа римского солдата, сколько на общие для всей античной литературы идейные установки и оценки. Без выявления и анализа соответствующих общих мест невозможно прояснить факты и черты, характеризующие собственно солдатскую ментальность. Все эти loci communes, кроме того, интересны и показательны сами по себе — как выражение определенных граней общественно-политического сознания эпохи. Стереотипность и эмоциональная окрашенность дискурса с достаточной определенностью указывают не только на устойчивую литературную традицию, но и на те проблемы, которые были действительно значимы, злободневны для античных писателей и их аудитории. Подробно на этой теме мы остановимся ниже (см. гл. III). Пока же констатируем следующее.

Для нашего исследования важны не столько особенности индивидуальных взглядов того или иного античного автора, сколько некие общие идеи, словесные штампы, идеологические клише и устойчивые оценки, с помощью которых мыслилась, описывалась, оценивалась, а в конечном счете и воспроизводилась (транслировалась) из поколения в поколение та или иная модель поведения и восприятия. Обращаясь к литературным топосам, мы, конечно, имеем дело с риторикой, которая — будь то собственно ораторская проза, эпическая поэзия или же сочинения историографического жанра — очень часто бесконечно далека от реальной действительности. Но надо иметь в виду, что для античного взгляда на вещи, в противоположность современному, общее место, по верному замечанию С. С. Аверинцева, есть «нечто абсолютно необходимое, а потому почтенное. Общее место — инструмент абстрагирования, средство упорядочить, систематизировать пестроту явлений действительности, сделать пестроту легко обозримой для рассудка»⁴. Поэтому античная риторика предстает как подход к обобщению действительности. С этой точки зрения очень многое может дать использование малодостоверных или даже фиктивных источников, ибо, каким бы ни было их отношение к факту, все они показывают, как люди прошлого воспринимали и мыслили порядок вещей, что они ожидали от солдат и военных лидеров. «Если на протяжении нескольких веков и обширных пространств люди высказывают одни и те же предположения и повторяют одну и ту же ложь, — замечает в этой связи Дж. Лендон, — то, значит, мы имеем возможность сделать определенные заключения из этих предположений и лжи»⁵.

Дошедшие до нас литературные памятники в большинстве своем чрезвычайно далеки от породившей их человеческой активности. Сведения этих памятников об эмпирических феноменах отделены от них различными механизмами культурной трансляции. Поэтому реально (по крайней мере на первом этапе исследования) приходится восстанавливать характеристики не сознания людей прошлого, но порождающих их социокультурных систем⁶. Важно при этом помнить, что «историко-культурному целому источника соответствует историко-социальное целое явления, общества...»⁷. Для того чтобы понять ментальность людей прошлого, как авторов, так и тех людей, о которых они писали, необходимо вхождение в знаковую и понятийную системы создателя текста, семантический анализ терминов и категорий, используемых им и отражающих типичные представления эпохи; необходим также формальный анализ речевой стихии, направленный на выявление структуры текста, которая отражает сознательное или неосознанное стремление его создателей подчеркнуть те или иные высказывания⁸. «Фактура» и смысл исторических феноменов (в том числе, а может быть, и в первую очередь, феноменов, относящихся к сфере ментальностей и идеологии) неотделимы от тех нарративно-литературных форм, в каких они предстают перед нами, становясь объектом изучения. Любой более или менее значимый исторический феномен становится познаваемым, если он выделяется как таковой из общего нерасчлененного потока исторического бытия, фиксируется и маркируется — терминологически, семантически, идеологически и т. д. — в тех или иных текстах, а в конечном счете — в сознании самих субъектов истории и носителей исторической памяти и рефлексии. Каждая эпоха имеет присущие ей ракурсы и приоритеты видения, способы презентации общественных явлений. Эти приоритеты, естественно, могут не совпадать с теми, которые есть у современных исследователей. То, что в первую очередь интересует современного историка, очень часто мало интересовало или находилось на периферии сознания историка древнего, который к тому же располагал совсем другими понятийным аппаратом, системой представлений, не говоря уже о том, что он был политически и идеологически ангажирован. Поэтому исторические феномены не могут и не должны изучаться в отрыве от анализа тех форм, в каких данные феномены представлены в источниках.

Конкретизируя эти общеметодические подходы применительно к нашей теме, можно в качестве примера обратить внимание на одну весьма симптоматичную особенность, присущую большей части нарративных античных источников: сами древние оценивали общественно-политическую роль и боевые качества армии преимущественно, если не исключительно, с морально-этической точки зрения, в категориях популярной концепции «упадка нравов». Было бы упрощением в таком подходе видеть только концептуальную ограниченность античных историков и писателей, не способных оценить действие фундаментальных социальных, политических и прочих факторов. Очевидно, что здесь проявляется та незыблемая убежденность в приоритете морального начала, которая вообще характерна для античного сознания. Следует также признать, что концентрированный морализм в изображении солдата и военной жизни непосредственно указывает на действительную значимость морального состояния войск, воинского духа в функционировании военной машины. Таким образом, выясняя, какими типическими чертами наделяются римские военные в литературных текстах, какие предъявлялись им моральные требования, можно установить ту «систему координат», из которой исходили сами древние в своих взглядах на армию, и на этой основе отбирать в имеющихся свидетельствах и оценивать те или другие факты, способные пролить свет на ценностные доминанты простых воинов. Иначе говоря, такой подход позволяет судить о структуре и содержании солдатской ментальности в соответствии с внутренними связями системы ценностей самих древних, с учетом того духовного универсума эпохи, который определял психику и поведение людей прошлого⁹. При таком подходе приходится обращаться в первую очередь к наиболее крупным произведениям, дающим очень многое для понимания культурного фона эпохи. Это особенно важно и неизбежно для изучения тех эпох, от которых дошло слишком мало данных о рядовых людях. «...Надо только увидеть, — подчеркивает А. И. Зайцев, — что автор такого произведения принимает за самоочевидное и бесспорное, а что он отвергает с особым эмоциональным накалом»¹⁰.

Пожалуй, наибольший объем информации предоставляет в наше распоряжение римская историография. При обращении к ее памятникам следует учитывать ее характерные черты и принципиальные установки, сохранявшиеся в той или иной степени на всем протяжении ее существования — от ранних анналистов до позднеримских историков. В их числе исследователи¹¹ отмечают консервативность творческих принципов, сознательную обращенность к современности, патриотичность и апологетичность, морализаторство, приверженность исконным моральным ценностям, воплощавшимся в идеализированных образах героев прошлого, риторичность и частую подмену исторически достоверного литературно правдоподобным. История Рима и в классических, и в более поздних произведениях римской историографии — в трудах Саллюстия, Цезаря, Тита Ливия, Веллея Патеркула, Тацита, Аннея Флора, Аммиана Марцеллина и др., а также в смежных с нею жанрах (например, в книге Валерия Максима или в императорских биографиях Светония и отчасти у Scriptores Historiae Augustae) воссоздавалась, по существу, как некий общественно-исторический миф, выражающий основополагающие ценностные ориентации римского народа (mores maiorum). Этим задается определенная шкала оценок. Современная авторам действительность чаще всего трактуется как время деградации старинных доблестей. Соответствующим образом по преимуществу и оцениваются деяния и моральный облик римских солдат и военачальников. Но даже у историков императорского времени при описании внешних войн негативные черты профессионального солдата, как правило, элиминируются и на первый план выдвигаются исконные римские качества — дисциплина, стойкость, выучка, доблесть и т. д. Ориентация на героические или, наоборот, негативные exempla обусловливает появление на страницах исторических трудов ярких портретов римских военных деятелей и — реже — простых воинов, которые предстают как олицетворение тех или иных качеств. В эпоху Империи в исторических сочинениях центральное внимание уделяется фигурам императоров, в характеристике которых немалое место занимает освещение их военных способностей и взаимоотношений с войском.

Не меньшую ценность представляют и сочинения греческих историков или авторов иной «национальной» принадлежности, использовавших греческий язык и писавших как о ранней истории Рима, так и об императорском времени: Полибия, Дионисия Галикарнасского, Диодора Сицилийского, Иосифа Флавия, Плутарха, Аппиана, Диона Кассия, Геродиана и др. Ценность сведений греческих авторов заключается в том, что они представляют своего рода сторонний взгляд, взгляд людей иной культуры, на римскую военную организацию и акцентируют в ней такие черты, которые самим римлянам казались очевидными и, как правило, специально не выделялись¹².

Важным источником для реконструкции системы воинских ценностей могут служить столь многочисленные в сочинениях античных авторов обращения полководцев к войску, являвшиеся с литературной точки зрения неотъемлемым признаком жанра¹³, а в более общем историческом плане — одним из проявлений вербального характера римской цивилизации, в которой «все начинается с речи, и война не исключение из этого правила»¹⁴. При всей их искусственности и риторической условности они включали в себя такие моменты, которые должны были и в реальности находить отклик в душах самих солдат, и, стало быть, эти речи могут характеризовать римские военно-этические ценности.

Из всех авторов I в. до н. э. для исследования древнеримской ментальности в целом огромную важность представляет в первую очередь богатейшее литературное наследие Цицерона, прежде всего потому, что одним из лейтмотивов его размышлений была исконная римская virtus — основа основ достигнутого Римом величия и могущества. Можно сказать, что в произведениях Цицерона, несмотря на его оригинальные идеи и политические метания, система ценностей Рима-полиса находит свое наиболее адекватное освещение и осознание. По словам Г. С. Кнабе, «для творчества Цицерона была характерна тенденция рассматривать реальную действительность на фоне действительности возвышенной и нормативной»¹⁵. Сам его общественный идеал «имел в римской действительности глубочайшие основания и в этом смысле соответствовал ей. Общинно-патриархальная подоснова римской жизни, с которой был неразрывно связан этот идеал, сохранялась на протяжении всей античности, постоянно сообщала новые силы общественным представлениям города-государства, и пока стоял Рим, эти основы бытия народа не могли быть упразднены»¹⁶. Некоторые из сформулированных Цицероном ценностных представлений можно отнести к нормативным военно-этическим качествам, составляющим главный предмет нашего исследования.

В плане изучения идеологических тенденций и ментальности во времена Империи особое значение приобретают памятники ораторской прозы. Обращаясь к ним как к историческому источнику, следует учитывать, что в императорскую эпоху, по сравнению с республиканским временем, существенным образом меняются общие установки, характер и содержание ораторского слова, роль которого как мощного орудия политической борьбы постепенно сходит на нет. Риторика все больше ограничивается областью красивых слов, форма получает перевес над содержанием. «Место республиканских ценностей, — пишет М. фон Альбрехт, — занимают доблести владыки; коррелятом со стороны подданных становятся их гражданские и служебные достоинства... Долг оратора в лучшем случае заключается в том, чтобы служить государю зерцалом и косвенно сообщать ему ожидания граждан; в худшем... печальная историческая действительность скрывается за идеально-типическим придворным фасадом»¹⁷. Однако сама природа риторического слова такова, что «отношение к конкретному слушателю, учет этого слушателя вводится в само внешнее построение риторического слова», проявляется в «глубинных пластах смысла и стиля»¹⁸. С этой точки зрения и риторические декламационные упражнения, и откровенно льстивые речи эпидейктического жанра могут многое сказать не только о мировоззрении отдельного оратора, но и о типичных представлениях его современников¹⁹, поскольку даже риторические фикции не воспринимались аудиторией как противоречащие нормальному порядку вещей. «Больше того, риторическая обработка с ее заведомым произволом даже приближала предмет к существовавшему в общественном сознании "образу правдоподобности"»²⁰.

Среди известных образцов ораторского искусства императорского времени в плане изучения римских военно-этических представлений наибольший интерес представляют императорские панегирики как на латинском, так и на греческом языке. Это прежде всего «Панегирик Траяну» — произнесенная Плинием Младшим в 100 г. н. э. на заседании сената благодарственная речь по случаю назначения его консулом²¹. Используя схему энкомия-биографии, Плиний славословит воинские доблести и военный опыт Траяна, подчеркивает его близость к простым солдатам, постоянную заботу о них, стремление служить им примером в воинских трудах. В изображении Траяна-полководца оратор явным образом ориентируется на республиканские традиции и идеалы, прямо уподобляя его древним героям. Плиниев «Панегирик», бесспорно, оказал огромное влияние на последующее развитие этого жанра, в течение столетий оставаясь образцом для подражания. Не случайно эта речь открывает сборник из одиннадцати панегириков на латинском языке, произнесенных разными авторами в честь императоров (от Диоклетиана до Феодосия) в столетний период, от 289 до 389 г. ²² Независимо от конкретных поводов произнесения, программной направленности и исторической достоверности этих речей в центре внимания ораторов, в соответствии с канонами жанра, находятся добродетели и деяния восхваляемых правителей на военном и гражданском поприщах²³. Как в языке и риторических приемах, так и в своих идейных установках панегиристы ориентировались на классические образцы. Говоря о воинских и полководческих доблестях императоров, об их взаимоотношениях с войском, авторы, с разной степенью подробности и с различными акцентами, используют традиционный набор категорий и топосов. Вместе с тем нельзя не учитывать вполне определенные, обусловленные конкретным историческим контекстом (а возможно, и индивидуальными позициями автора) нюансы в трактовке тех или иных аспектов.

Среди поздних грекоязычных авторов, работавших в панегирическом жанре, заслуживают быть отмеченными Либаний и его младший современник и ученик император Юлиан. В числе ранних произведений последнего сохранились два панегирика императору Констанцию II (Оr. I; II). Написанные в довольно вычурной, искусственной манере, с многочисленными реминисценциями и цитатами классических авторов, эти речи содержат ряд пространных пассажей, посвященных воинским доблестям и полководческому искусству Констанция (I. 2а; 8а; 11а-с; 16а; 37с; II. 87 а-d и др.), который рисуется идеальным военачальником. В «Похвальной речи Констанцию и Константу» Либаний также развивает эту тему, хотя и делает это гораздо суше и сдержаннее (Оr. IХ). Однако в речах, касающихся самого императора Юлиана, особенно в двух речах, написанных после его смерти в жанре эпитафии (Оr. XVI; XVIII), оратор не жалеет красок для того, чтобы в полном блеске представить своего воспитанника в качестве образцового воителя и полководца.

Все эти характеристики, опирающиеся на распространенные литературные клише, можно было бы счесть голой риторикой, если бы из других источников не были известны достаточно достоверные факты, свидетельствующие о том, что Юлиан вполне сознательно стремился следовать той парадигме полководца, которую сам обозначил в своих речах и на которую ориентировался также Либаний²⁴.

Из ораторской прозы более раннего времени можно упомянуть речи (прежде всего четыре речи о царской власти) Диона из Прусы (ум. после 112 г. н. э.), получившего за свое красноречие прозвище Хрисостома (Златоуст), а также одну из известнейших речей другого софиста-ритора II в. — Элия Аристида — «Похвальное слово Риму» (Or. 26 Keil) (143 г.)²⁵. Если у Диона мы находим лишь отдельные суждения, сравнения и образы из военной сферы²⁶, а также развиваемые в рамках его концепции идеального правителя замечания о необходимых ему качествах и стиле взаимоотношений с войском (например, De reg. or. I. 28-30), то в речи Аристида, прославляющего благодетельность римской державы, не только очерчен образ идеального императора, но дана подчеркнуто апологетическая характеристика военной организации императорского Рима, отмечены ее профессионализм, эффективность системы комплектования, чинопроизводства и наград. Его взгляд интересен как выражение представлений, распространенных среди образованных классов эпохи Антонинов²⁷.

В отдельную группу литературных источников следует выделить полемологические трактаты, посвященные различным вопросам военного искусства. Некоторые из этих сочинений, обобщившие богатейший практический опыт и теоретические изыскания греков и римлян, несомненно, использовались в свое время в качестве популярных пособий для изучения военной науки²⁸. Если в Греции последняя достигла высокого уровня развития еще в классическую эпоху, прежде всего в трудах Энея Тактика и Ксенофонта²⁹, то в Риме ее основоположником стал Катон Старший, среди многочисленных сочинений которого известна и книга «О военном деле», представлявшая, по-видимому, предназначенное для сына практическое руководство, подкрепленное ссылками на исторические примеры³⁰. Однако вплоть до эпохи Империи, когда появился ряд специальных военных трактатов на латинском языке, римляне продолжали пользоваться трудами греческих авторов, признавая за эллинами бесспорный приоритет в сфере военной теории, о чем свидетельствует признание Вегеция (I. 1).

Среди греческих авторов, писавших уже во времена Ранней империи, особого внимания в плане исследования идеологии и практики военного лидерства заслуживает греческий писатель, философ-платоник Онасандр, перу которого принадлежит трактат «Стратегикос» («Наставление в полководческом искусстве»), посвященный Квинту Веранию, консулу 49 г. н. э., позже наместнику Британии³¹. Хотя сам автор не был военным специалистом и в основном использовал греческую военно-научную традицию, в его труде (В. В. Кучма классифицирует его как «трактат-программу», который передает в будущее больше, чем получает из прошлого), пожалуй, впервые в античной литературе одно из центральных мест было уделено этическим проблемам военной теории, в частности четко сформулированы критерии нравственного облика военачальника. Трудно, однако, согласиться с выводом Кучмы, что эти критерии лежали в сфере чистой абстракции и «фактически не были связаны с особенностями эпохи и весьма слабо сообразовывались со спецификой должности, к которой прилагались»³². На наш взгляд, ни содержание, ни сочетание очерченных Онасандром качеств идеального военачальника не являются произвольными, поскольку, чтобы его сочинение достигло своей цели, он ориентировался не только на «общие места» из предшествующей литературы, но и на принятые в определенных кругах римской знати ценностные представления, на собственно римские традиции. Представляется, что его текст заслуживает более пристального анализа и реабилитации с этой точки зрения³³.

Среди сохранившихся военно-научных трактатов на латинском языке по широте затронутых вопросов и охвату материала выделяется труд позднеримского писателя Флавия Вегеция Рената Epitome rei militaris, который можно рассматривать как синтез многовекового развития римской военно-научной мысли³⁴. По всей видимости, это сочинение было написано в конце IV в. ³⁵ Как и Онасандр, автор не был военным профессионалом, но использовал широкий круг источников — от книжки Катона Старшего и «уставов» Августа и Адриана до специальных сочинений Корнелия Цельса, Фронтина и одного из первых разработчиков римского военного права Таррунтения Патерна (I. 8)³⁶. Видя в римских военных традициях залог возрождения военной мощи и боевого духа войск, Вегеций, хотя и допускает немало анахронизмов, стремится ориентироваться в своем изложении на классическую организацию римского легиона раннеимператорского времени (antiqua legio)³⁷, постоянно подчеркивает совершенство его устройства и строгий распорядок службы. Для нашей темы его оценки и подходы ценны акцентированием традиционных основ и принципов римской военной организации, рассматриваемых с высоты исторического опыта.

Если же учесть, что в военной науке «традиция играет гораздо большую роль, чем в других отраслях знания, а тесная преемственность (континуитет) в накоплении и передаче военно-научной информации является ее квалифицирующим признаком»³⁸, то представляется правомерным осторожное привлечение, преимущественно в сопоставительном плане, не только свидетельств Вегеция, но и ранних греческих военных теоретиков, в первую очередь Ксенофонта, и некоторых византийских авторов, например Маврикия, который в характеристике нормативных качеств полководца многим обязан Онасандру и другим своим предшественникам³⁹.

Ряд интересных фактов из римской военной истории и характерных оценок полководческого искусства дают сочинения римского государственного деятеля и писателя Секста Юлия Фронтона (конец I в. н. э.) и греческого автора Полиэна (И в. н. э.), написанные в жанре стратегем⁴⁰. Отдельными деталями интересен и трактат «Об устройстве лагеря» приписываемый в рукописях знаменитому Громатику I в. н. э. Гигину, но датируемый либо временем Траяна, либо, что более вероятно, второй половиной II в. н. э. ⁴¹

При исследовании многих вопросов темы ценную, часто уникальную в своем роде, информацию можно извлечь из разнообразных произведений антикварно-научной и художественной литературы. Сколь бы отрывочны, тенденциозны, а иногда и фантастичны ни были их свидетельства, они вносят очень характерные штрихи в общую картину военных традиций и жизни армии, но, главное, незаменимы для реконструкции восприятия римских полководцев и солдат в общественном мнении. Так, наряду с отдельными примечательными фактами, относящимися к военной истории Рима, целый ряд интересных сведений и деталей (в частности, о римских военных наградах и культе знамен, о дисциплинарных порядках римлян, воинской присяге, армейском жаргоне и т. д.) можно найти в сохранившихся отрывках из сочинений Теренция Варрона, в энциклопедической «Естественной истории» Плиния Старшего и в «Аттических ночах» Авла Геллия, а также в трудах более поздних антикваров и грамматиков: Помпея Феста (II в. н. э.), в комментариях Сервия к сочинениям Вергилия (конец IV в.), в «Сатурналиях» Макробия (V в.), в «Этимологиях» («Origines») Исидора Севильского (ок. 570-636 гг.).

Некоторые любопытные фактические свидетельства и штрихи, дополняющие общую картину восприятия военной службы и армии в римском обществе, обнаруживаются также в сочинениях других писателей эпохи Принципата — в «Метаморфозах» Апулея, в диалогах и письмах Сенеки Младшего, который нередко использовал примеры и сравнения из военной сферы, так же как и Эпиктет в своих «Беседах», записанных Флавием Аррианом. Об отдельных аспектах военной службы имеются упоминания в переписке Плиния Младшего и в письмах крупнейшего ритора II столетия Корнелия Фронтона, в «Соннике» Артемидора Далдианского (II в. н. э.). В этом же ряду следует упомянуть и плеяду римских поэтов, в творчестве которых нашли отражение как исторические события и их восприятие, так и реалии современной им эпохи, связанные с военной сферой. Историческая мифология, основополагающие ценности Рима и официальная идеология «века Августа» нашли классическое воплощение в произведениях Вергилия и отчасти в лирике Горация. В IV книге «Тибулловского сборника» (Corpus Tibullianum) сохранилось большое гексаметрическое стихотворение «Панегирик Мессале», которое было написано, вероятно, по случаю избрания Мессалы консулом в 31 г. до н. э.: в нем неизвестный автор среди прочего превозносит воинские умения и доблести своего героя, давая ценную информацию о военной подготовке и компетентности римских военачальников⁴². Большая поэма М. Аннея Лукана «Фарсалия», посвященная гражданской войне между Цезарем и Помпеем, представляет интерес не столько фактическими сведениями⁴³, сколько яркими образами полководцев, командиров и солдат, а также эксплицитными оценками автора, гневно осуждающего воинов, готовых ради своих вождей и наград проливать кровь сограждан. В силе дарования, яркости художественных образов и драматизме рассказа Лукану явным образом уступает его младший современник Силий Италик (ум. около 101 г.), автор большой (в 17 книг) эпической поэмы «Пуника», посвященной II Пунической войне. Но и в его напыщенной риторике находят свое выражение традиционные римские взгляды и ценности. Совершенно в ином плане интересна XVI (оставшаяся незаконченной) сатира Ювенала, в которой развивается тема о преимуществах военной службы и положения военных людей по сравнению с гражданскими⁴⁴. Автор обличает высокомерие и корпоративную спаянность солдат, пользующихся благоволением властей.

Нельзя также обойти вниманием данные христианских источников. Это прежде всего сочинения апологетов II-III вв. (Тертуллиана, Минуция Феликса) и церковных историков (Лактанция, Евсевия, Орозия и др.), которые, несмотря на известную тенденциозность, очень интересны не только выявлением отношения христиан к военной службе и свидетельствами о распространении христианства среди римских воинов, но и сведениями об их роли в жизни общества и государства⁴⁵. Кроме того, критикуя языческие верования, христианские авторы, в частности Тертуллиан, упоминают и некоторые военные культы римлян.

Для исследования многих конкретных реалий военной службы и социо-профессионального статуса солдат и ветеранов в римском обществе огромное значение имеют юридические источники⁴⁶: сочинения римских правоведов и императорские конституции, а также папирусы правового содержания. lus militare как военно-уголовное право было основой воинской дисциплины и субординации; как lus singulare в частноправовой сфере оно регулировало те привилегии и преимущества военнослужащих в личном, семейном, имущественном и наследственном праве, которые призваны были компенсировать определенные ограничения, связанные со спецификой военной службы, обеспечить социальные гарантии воинам и укрепить их лояльность императорской власти. Все эти аспекты приобрели особую значимость с созданием профессиональной армии, поскольку условия службы в ней нередко вступали противоречия с действующими нормами частного права. Поэтому в эпоху Принципата и римские юристы в своих трудах, и императоры в своих рескриптах и эдиктах специально разрабатывали и формулировали правовые нормы, призванные укрепить дисциплинарный порядок внутри армии и урегулировать проблемы, возникавшие в отношениях солдат и ветеранов с гражданскими лицами.

Ссылки и цитаты из императорских распоряжений и конституций дошли до нас в составе «Дигест», где их приводят правоведы, излагая и комментируя те или иные военно-правовые нормы в своих трудах. Сами тексты императорских рескриптов, эдиктов и мандатов, как правило, с точной датировкой и указанием адресатов приводятся в кодексах Феодосия (438 г.) и Юстиниана (529 г.), в которых соответственно VII и XII книги посвящены военному праву, хотя относящиеся к нему вопросы трактуются и в других книгах. В первый кодекс вошли императорские решения с 312 г., а во второй — со времени Адриана. При их использовании важно поэтому учитывать время издания той или другой конституции, выделяя в ее содержании традиционные подходы, продолжение и развитие прежних тенденций и новации, вызванные изменившимися историческими условиями. Кроме того, нельзя забывать о редакторской работе, осуществленной составителями кодексов исходя из реалий их эпохи. Среди юристов конца II — первой трети III в., писавших специальные труды по военному праву под стандартным названием «De re militari» или касавшихся его в других своих сочинениях, известны такие, как Таррунтений Патерн⁴⁷, Юлий Павел, Домиций Ульпиан, Аррий Менандр, Эмилий Мацер (Макр), Геренний Модестин. Их труды и имена фигурируют в 16-м титуле 49-й книги «Дигест», специально посвященном военному праву. Отдельные свидетельства имеются также в других юридических сочинениях, например в «Сентенциях к сыну» Павла или в «Институциях» Гая, в которых речь заходит о публичном праве, о привилегиях военнослужащих и ветеранов в сфере наследственного, семейного права, и т. д.

В сфере военно-уголовного права соответствующие нормы в значительной своей части опирались на древние дисциплинарные установления и традиции, имевшие не только правовое, но также сакральное и ценностное значение. Однако и здесь очень многое модифицировалось с учетом профессионального характера службы, требований времени и конкретной политики тех или иных императоров. В целом же эффективность разработанной в классический период военно-уголовной и дисциплинарной системы была очень высока, и многие ее элементы непосредственно заимствовались и использовались в постклассический и ранневизантийский периоды. Об этом может, в частности, свидетельствовать сборник военно-правовых норм — так называемые Leges militares ex Ruffo, которые во многом, часто почти дословно, повторяют соответствующие положения из 16-го титула 49-й книги «Дигест», но отчасти и дополняют их. Этот сборник, составленный неким Руффом, сохранился в византийских кодексах, но датируется, вероятно, временем Валентиниана II (383-392 гг.)⁴⁸. При обращении к юридическим источникам не следует забывать об их нормативном характере: наличие того или иного юридически закрепленного положения еще не означает, что в реальной жизни оно применялось всегда и во всех случаях одинаково. Необходимо сопоставление данных юридических источников с литературными и прочими свидетельствами, которое может обнаружить достаточно широкую вариативность правоприменительной практики, обусловленную разными причинами отступления от одних норм и неприменения других. Зачастую же какие-либо данные о том, как применялись отдельные правовые нормы, и вовсе отсутствуют. Поэтому данные юридических источников в основном приходится рассматривать скорее как индикаторы определенных тенденций и традиций, нежели как фактически достоверные свидетельства.

Аналогичное заключение можно сделать и в целом по комплексу литературных источников. Очень часто их свидетельства малодостоверны или даже фиктивны с фактологической точки зрения. Поэтому подходить к ним надо не с критерием фактической истинности каждого конкретного сообщения, но рассматривать их как показатель более или менее общеобычных восприятий и ожиданий, которые складываются в определенную систему, особым образом коррелирующую с эмпирической действительностью и реальными мотивами человеческого поведения. Нужно иметь в виду, что многие интересующие нас аспекты (прежде всего те, которые относятся к субъективной реальности) намечены в нарративных и юридических источниках только «пунктиром», который можно соединить в некую общую картину, лишь устанавливая устойчивые параллели и переклички терминов, понятий, мотивов, образов в разножанровых, разноконтекстных, разновременных текстах и экстраполируя тенденции, выявляемые в одних хронологических пределах или на одном материале, на другие.

¹ Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996. С. 304.
² Lendon J. Е. Empire of Honour. The Art of Government in the Roman World. Oxf., 1997. P. 238.
³ При наличии врожденных способностей таких книжных сведений могло оказаться достаточно, чтобы сделаться, подобно императору Юлиану, хорошим военачальником, даже не обладая никакой специальной подготовкой и опытом, шагнув на военное поприще прямо со «студенческой скамьи» (см.: Liban. Or. XVIII. 38-39; 53; 72; 233). См.: Махлаюк А. В. Император Юлиан как полководец: риторическая модель и практика военного лидерства // Актуальные проблемы исторической науки и творческое наследие С. И. Архангельского: XIII чтения памяти члена-корреспондента АН СССР С. И. Архангельского. Н. Новгород, 2003. С. 30-35.
⁴ Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 16. Ср.: он же. Античная риторика и судьбы античного рационализма // Античная поэтика. Риторическая теория и литературная практика. М., 1991. С. 18.
⁵ Lendon J. Е. Op. cit. Р. 28. Ср. также другое его замечание: «Если историческая традиция изображает честь как важный элемент управления, значит, честь — нечто большее, нежели риторика: она, по меньшей мере, есть идеология» (ibid. Р. 25).
⁶ Шкуратов В. А. Историческая психология. 2-е изд., перераб. М., 1997. С. 87.
⁷ Смирим В. М. Историк, источник, принцип историзма (По поводу книги К. Гопкинса «Завоеватели и рабы») // ВДИ. 1980. № 4. С. 86.
⁸ Хвостова К. В., Финн В. К. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований. М., 1997. С. 67.
⁹ Гуревич А. Я. Еще несколько замечаний к дискуссии о личности и индивидуальности в истории культуры // Одиссей. 1990. М., 1990. С. 86.
¹⁰ Зайцев А. И. О применении методов современной психологии к историко-культурному материалу // Там же. С. 15.
¹¹ См.: Утченко С. Л. Некоторые тенденции развития римской историографии III — I вв. до н. э. // ВДИ. 1969. № 2. С. 66-74; он же. Политические учения Древнего Рима III — I вв. до н. э. М., 1977. С. 99 — 116; Кнабе Г. С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города: В 3 т. Т. III. М., 1993. С. 590-655; Альбрехт М, фон. История римской литературы / Пер. А. И. Любжина. Т. 1. М., 2002. С. 404-414.
¹² Махлаюк А. В. Военная организация Рима в оценке греческих авторов и вопрос о своеобразии римской цивилизации // Сравнительное изучение цивилизаций мира (междисциплинарный подход). М., 2000. С. 259-272.
¹³ О значении речей в античной историографии в целом и полководческих речей в частности см.: Albertus J. In der griechischen und romischen Literatur: Diss. Strasburg, 1908; Woodman A. J. Rhetoric in Classical Historiography. L.; Sydney;
Portland (Oregona), 1988; Glucklich H. J. Rhetoric und Fuhrungsqualitat — Feldherrnreden Caesars und Curios //AU. 1975. Bd. 18. Hf. 3. S. 33-64; Hansen M. H. The Battle Exhortation in Ancient Historiography. Fact or Fiction? // Historia. 1993. Bd. 42. Hf. 1. P. 161-180; Черняк А. Б. Тацит и жанр парных речей полководцев в античной историографии // ВДИ. 1983. № 4. С. 150-162; Кузнецова Т. И. Историография и риторика: Речи в «Истории от основания Рима» Тита Ливия // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы. М., 1989. С. 203-228.
¹⁴ Лe Боэк Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Пер. с фр. М., 2001. С. 212-213.
¹⁵ Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М, 1994. С. 393.
¹⁶ Он же. Цицерон, культура и слово // Цицерон, Марк Туллий. Избр. соч. / Пер. с лат.; вступ. ст. Г. С. Кнабе. Харьков, 2000. С. 20.
¹⁷ Альбрехт М., фон. Указ. соч. С. 546.
¹⁸ Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 93.
¹⁹ Ср.: Альбрехт М., фон. Указ. соч. С. 548: «Духовная значимость речи основывается не в последнюю очередь на том, что она — в силу лежащей на ораторе задачи считаться с общепринятым — отражает мировоззрение оратора и его публики таким способом, который почти не дает почувствовать различие между ними. В особой мере это осложняет интерпретацию... Нужны осторожность и осмотрительность, чтобы установить, где в каждом конкретном случае коренится искомое расхождение между мыслью оратора и публики».
²⁰ Смирин В. М. Римская школьная риторика Августова века как исторический источник (По «Контроверсиям» Сенеки Старшего) // ВДИ. 1977. № 1. С. 101.
²¹ Общую его характеристику (с указанием основной исследовательской литературы) см.: Кузнецова Т. И., Стрельникова И. П. Ораторское искусство в Древнем Риме. М., 1976. С. 207-227. Об образе идеального правителя в «Панегирике Траяну» см.: Шалимов О. А. Образ идеального правителя в Древнем Риме в середине I — начале II века н. э. М., 2000. С. 101 сл.
²² См.: Шабага И. Ю. Славься, император! Латинские панегирики от Диоклетиана до Феодосия. М., 1997.
²³ См., например: Burdeau F. L'Empereur d'apres les Panegyriques Latins // Burdeau F., Charbonnel N., Humbert M. Aspects de l'Empire Romain. P., 1964. P. 1-60.
²⁴ Махлаюк А. В. Император Юлиан как полководец...
²⁵ О взглядах и идеалах Диона см.: Шалимов О. А. Указ. соч. С. 62-100; 145 сл. О датировке и исторических реалиях «Римской речи» Элия Аристида см.: Oliver J. Н. The Ruling Power: A Study of the Roman Empire in the Second Century after Christ through the Roman Oration of Aelius Aristides. Philadelphia, 1953 (TAPhA. 1953. Vol. 43. Pt. 4).
²⁶ См.: Sidebottom H. Philosoper's Attitude to Warfare under the Principate // War and Society in the Roman World / Ed. by J. Rich and G. Shipley. L.; N. Y., 1993. P. 241-264.
²⁷ Oliver J. H. Op. cit. P. 72 f. См. также: Агафонов А. В. Идеал императора в «Панегирике Риму» Элия Аристида // Античность и средневековье Европы. Сб. науч. тр. Пермь, 1996. С. 154-161.
²⁸ См.: Neumann A. Romische Militarhandbuch // RE. Suppl. Bd. VIII. Sp. 356-357; Campbell В. Teach Yourself How to Be a General // JRS. 1987. Vol. 77. P. 13-29; Перевалов С. M. Стать римским полководцем, читая греков // ПИФК. 2000. Вып. 8. С. 145-153.
²⁹ См.: Кучма В. В. Очерк античной военно-теоретической литературы // Кучма В. В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 12-36. Более подробные сведения о военно-теоретической литературе античности можно найти в старом, но не утратившем своего значения труде: Jahns М. Geschichte der Kriegs Wissenschaften. I. Abteilung. Munchen; Leipzig, 1889. См. также: DaineA. Les strategistes byzantins //Travaux et Memoires. Р., 1967. Vol. 2.
³⁰ О его несохранившемся труде см.: Nap J. M. Ad Catonis librum De re militari // Mnemosyne. 1927. P. 79-84; Astin А. E. Cato the Censor. Oxf, 1978. P. 204 f.; 209; 231-232.
³¹ Подробную характеристику этого труда см.: Кучма В. В. «Стратегикос» Онасандра и «Стратегикон» Маврикия: опыт сравнительной характеристики // Кучма В. В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 139-207 (впервые опубликовано: ВВ. 1982. Т. 42; 1984. Т. 45; 1985. Т. 46).
³² Кучма В. В. Очерк военно-теоретической мысли... С. 35; он же. «Стратегикос» Онасандра... С. 167-168.
³³ Подробнее см.: Махлаюк А. В. «Стратегикос» Онасандра и идеология военного лидерства в Древнем Риме // Проблемы антиковедения и медиевистики (К 25-летию кафедры истории древнего мира и средних веков в Нижегородском гос. ун-те). Н. Новгород, 1999. С. 29-35; он же. Scientia rei militaris (К вопросу о «профессионализме» высших военачальников римской армии) // Вестник Нижегор. гос. ун-та. Сер. История. Н. Новгород, 2002. Вып. 2. С. 13-31.
³⁴ Общую характеристику Вегеция см.: Кучма В. В. «Краткое изложение военного дела» Вегеция как синтез военно-теоретической мысли античности // Кучма В. В. Военная организация Византийской империи... С. 118-138.
³⁵ В литературе неоднократно предпринимались попытки более точно определить время создания «Эпитомы». О. Зеек обосновывал точку зрения (впервые высказанную еще Э. Гиббоном), что сочинение было адресовано Валентиниану III (425^55 гг.) (Seeck О. Die Zeit des Vegetius // Hermes. 1876. Bd. 11. S. 61-83). За такую же датировку высказался В. Гоффарт (Goffart W. The Date and Purpose ofVegetius' De re militari //Traditio. 1977. Vol. 33. P. 65-100). Т. Д. Барнес относил появление труда к правлению Феодосия I (379-395) (Barnes Т. D. The Date of Vegetius // Phoenix. 1979. Vol. 33. P. 254-257). А. Нойман склоняется к дате около 400 г. С Neumann A. Vegetius // RE. Suppl. Bd. X. (1965). Sp. 992 ff.). К. Цуккерман недавно предложил дату около 386/387 гг. (Zucckerman С. Sur la date du traite militaire de Vegece et son destinataire Valentinien II // Scripta classica Israelica. 1994. Vol. 13. P. 67-74). См. также: Банников A. В. Датировка трактата Вегеция Epitoma rei militaris // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. СПб., 2002. С. 333-344.
³⁶ Об источниках Вегеция см.: Sander Е. Die Hauptquellen der Bucher I — III der Epitoma rei militaris des Vegetius U Philologus. 1932. Bd. 87. S. 369-375; Schenk D. Flavius Vegetius Renatus. Die Quellen der Epitoma rei militaris. Leipzig, 1930.
³⁷ Специальному анализу вопроса об исторических реалиях описанной Вегецием организации легиона см.: Parker H. M. D. The «Antiqua Legio» ofVegetius // CQ. 1932. Vol. 26. P. 137-149; Sander E. Die antiqua ordinatio legionis des Vegetius // Klio. 1939. Bd. 14. S. 382-391.
³⁸ Кучма В. В. Военная организация Византийской империи... С. 6.
³⁹ Кучма В. В. Введение // Стратегикон Маврикия / Изд. подг. В. В. Кучма. СПб., 2004. С. 5-59.
⁴⁰ Кучма В. В. О некоторых спорных проблемах трактата Секста Юлия Фронтина «Стратегемы» // ВДИ. 1984. № 4. С. 45-55; Ксенофонтов А. Б. Полиэн и его «Стратегемы»: греческий писатель в римском мире // Полиэн. Стратегемы / Пер. с греч. под общ. ред. А. К. Нефедкина. СПб., 2002. С. 7-38; Нефедкин А. К. Античная военная теория и «Стратегемы» Полиэна // Там же. С. 39-56.
⁴¹ Колобов А. В. О трактате «De munitionibus castrorum» // Древность и средневековье Европы: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь, 2002. С. 129-130, с основной литературой вопроса, к которой можно добавить, в частности: Grillone A. Pseudo-Hyginus de metatione castrorum I I Klio. 1980. Bd. 62. P. 389-403; idem. Problemi tecnici e datazione del De metatione castrorum dello Ps. -Igino // Latomus. 1987. T. 46. P. 399-412.
⁴² Lammert F. Das Kriegwesen im Panegyricus auf Messala, v. 82-105, sowie uberhaupt bei Dichtern, Redern und Geschichtschreiben // Symbolae Osloenses. 1950. Fase. XXVIII. S. 44-65.
⁴³ См., например: Lintott A. W. Lucan and the History of the Civil War I ICQ. 1971. Vol. 1. P. 488-505.
⁴⁴ Durty М. Juvenal et les pretoriens // REL. 1935. T. 13. P. 95-106.
⁴⁵ Проблеме «христианство и римская армия» посвящена обширнейшая литература. Не утратил своего значения основополагающий труд А. Гарнака: Harnak A. Militia Christi. Die christliche Religion und der Soldatenstand in den ersten drei Jahrhunderten. Tubingen, 1905 (Darmstadt, 1963). Из более новых исследований отметим работу: Helgeland J. Christians and the Roman Army from Marcus Aurelius to Constantine // ANRW. Bd. II. 23. 1. 1979. R 724 — 834. См. также: Пантелеев А. Д. Христиане и римская армия от Павла до Тертуллиана // Мнемон. Вып. 3. СПб., 2004. С. 413-428.
⁴⁶ Общую характеристику римской военно-правовой литературы см.: Brand С. Е. Roman Military Law. Austin; L., 1968. Р. 44 ff.; 124 ff; Giuffre V. La letteratura «de re militari». Appunti per una storia degli ordinamenti militari. Napoli, 1974. R 61 sgg.; idem. Militum disciplina e ratio militaris //ANRW. Bd. II. 13. 1980. P. 234-277.
⁴⁷ Вегеций (I. 8) называет его «заботливейшим ревнителем военного права» (diligen-tissimus iuris militaris assertor).
⁴⁸ Brand С. Е. Op. cit. Р. 129-144 (здесь же приведен латинский текст и его перевод на английский язык). Мне осталась недоступной работа: Famiglietti G. «Ex RufFo leges militares». Milano, 1980.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3079

загрузка...

Другие книги по данной тематике

А. А. Молчанов, В. П. Нерознак, С. Я. Шарыпкин.
Памятники древнейшей греческой письменности

Питер Грин.
Александр Македонский. Царь четырех сторон света

В. П. Яйленко.
Греческая колонизация VII-III вв. до н.э.

Фюстель де Куланж.
Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима

e-mail: historylib@yandex.ru

разделы

Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Случайные книги

Полезное

Реклама

Литературные и юридические источники